Начало драматургической деятельности

Князь Сергей Александрович Щербатов был не только коллекционером живописи, но и художником. В принадлежащем ему доме Толстые поселились после переезда в Москву. Это обстоятельство способствовало частым встречам Алексея Николаевича с князем. Беседовали, конечно, об искусстве. Обсуждали написанное графом. В ходе этих бесед С. А. Щербатов посоветовал писателю изменить название комедии «Лентяй» на «Насильники». Это драматургическое произведение стало первым у А. Н. Толстого, попавшим на сцену.

В том, чтобы «Насильники» увидели свет рампы, автору помог художник К. В. Кандауров, заведовавший тогда осветительной частью в Малом театре. А. Н. Толстой вспоминал:

«В августе 1912 года я привез в Москву пьесу под названием “День Ряполовского”… Я отдал читать ее Владимиру Ивановичу Немировичу-Данченко в полной уверенности, что Художественному театру только этой пьесы и не хватает.

Владимир Иванович вызвал меня в театр, обласкал и начал говорить, что пьеса моя интересная, но ставить ее нельзя – трудно…

Я был в восторге от этой беседы, хотя и понимал, что первый опыт провалился. Но писание пьес – прилипчивая инфекция…

На другой день после беседы с Владимиром Ивановичем я вниз головой бухнулся в мутную пучину новой пьесы.

Это была комедия. Как она станет развертываться, чем должна кончиться, что будут говорить и делать мои персонажи, я не имел ни малейшего представления… Я написал уже семнадцать картин, а в конце еще и конь не валялся.

Помог мне мой друг, Константин Васильевич Кандауров, который с незапамятных времен заведовал в Малом театре солнцем и луной, грозой и бурей. Как дух стихий, он сидел под сценой и не раз приглашал меня в свою будочку, откуда я следил за спектаклем. Кроме того, он был живым архивом театра. Всех в театре – директора, актеров, режиссеров и рабочих на сцене – он считал превосходнейшими людьми и страшными чудаками. Когда он замечал в ком-нибудь чудачество, то начинал любить этого человека, от души потешался и оказывал ему тысячи услуг.

На этом основании мы с ним очень подружились. Ознакомившись с моей комедией, он, несомненно, счел ее за величайшее чудачество и пришел в восторг. Он посоветовал мне остановиться на девятнадцатой картине, уверив, что и то играть придется не меньше шести часов. Я послушался и закончил комедию девятнадцатой картиной, устроив в ней всеобщую потасовку, и всё привел к счастливому концу.

Александр Иванович Южин уже был извещен Кандауровым. Я пошел читать пьесу к нему на дом. Александр Иванович слушал сначала серьезно и несколько торжественно, потом начал ужасно смеяться. Он сказал, что комедия ему нравится и он будет ее ставить, хотя придется подсократить… Пьеса была принята. Я сократил ее до 14 картин».

Молодому автору хотелось поскорее увидеть свое произведение на сцене. Но премьера откладывалась из-за болезни актрисы Ольги Осиповны Садовской, которая должна была играть роль Марьи Уваровны Квашневой. Алексей Николаевич, полный нетерпения, 23 января 1913 года предложил директору театра А. И. Южину-Сумбатову выход из создавшегося положения:

«Глубокоуважаемый Александр Иванович, очевидно, Ольга Осиповна не сможет участвовать в моей пьесе. Ждать до осени я совершенно не могу; я бы предложил Вам назначить на роли Квашневой и Катерины Массалитинову и Рыжову и начать репетировать пьесу на этой неделе.

Жму Вашу руку и надеюсь, что в начале февраля мы увидим, наконец, злополучную пьесу.

Ваш гр. А. Н. Толстой».

Писателю казалось, что ему удалось договориться с руководством театра. Через несколько дней он сообщил отчиму:

«Милый папочка,

большое спасибо за присылку денег. Как твое здоровье?

Мы ждем тебя непременно в конце января (пьеса пойдет 4-го февраля). Сейчас я работаю над комедией для Художественного театра, вообще – драматическое искусство страшно захватило меня, и я (что самое главное) чувствую в нем больше сил, чем в писании романа…

Обнимаю тебя,

Твой А. Т.».

Однако премьера «Насильников» состоялась только осенью.

Пытался писатель завязать отношения и с Художественным театром. Знакомство (эпистолярное) с Вл. И. Немировичем-Данченко произошло летом 1912 года. Режиссер написал К. С. Станиславскому 4 августа 1912 года:

«Там (в Москве. – Е. Н.), около 25 августа, я сделаю репертуарное совещание…

К этому времени будет у меня и пьеса Толстого. Он заходил здесь, в Ялте, но меня не застал. Живет около Феодосии. Между нами завязалась переписка.

Может быть, его пьеса разрешит многое в смысле распределения ролей по труппе?

Уезжая из Киева, я купил его сочинения. Читал, знакомился с ним.

Правда, я не нашел одного, самого большого, его романа. Но должен сказать Вам на ухо, что рассказы его оставили меня совершенно холодным. Не заразительный темперамент.

Впрочем, посмотрим, какова его пьеса.

Читал я и Ремизова – ввиду петербургских рекомендаций Добужинского и Бенуа. И тоже не очень обрадовался.

До чего они, все эти петербуржцы, холодны – даже удивительно!..

Если в Ал. Толстом есть хоть “замысел” (хотя и всегда сочиненный, а не пережитой) и во всяком случае – красочность, то в Ремизове уж никакой драматургической жилки не чувствую. Разве только там, где он становится сентиментален».

После встречи с писателем в Москве 21 августа 1912 года Вл. И. Немирович-Данченко в тот же день сообщил жене:

«Познакомился с гр. Толстым, тем самым автором рассказов. Привез пьесу.

Пьеса такая же, как и рассказы. Красочная и не заразительная. Сам он производит впечатление любопытное. Молодой. Лет 30. Полный блондин. Типа европейского. Цилиндр, цветной смокинговый жилет, черная визитка. Работает много. Каждый день непременно несколько часов пишет. Говорит без интереса, скучно.

Пьесу, вероятно, не возьму. Но упустить его не хочется. Всё думается, что он может что-то написать выдающееся».

Разговор с режиссером не прошел для писателя безрезультатно. Ему была заказана пьеса. А. Н. Толстой для Художественного театра написал комедию «Дуэль». Прочитав ее, Вл. И. Немирович-Данченко сделал ряд замечаний, а познакомившись с доработанным вариантом, 27 февраля 1913 года написал автору:

«Произошло то, чего можно было ожидать. Помните, я говорил Вам? Переделывать пьесу радикально по чужим советам невозможно. Ничего из этого не выйдет. Пьеса – такой род литературы. Она выливается орешком. Ее главные линии так резки, что их нельзя “делать”, они зарождаются в душе автора сразу.

В Вашей второй редакции остались прекрасными все те сцены, какие и были прекрасными. Всё новое бледно, и выдумано, и как-то подслащено».

Критика так сильно подействовала на А. Н. Толстого, что он уничтожил рукопись «Дуэли».

Премьера «Насильников» в Малом театре состоялась 30 сентября 1913 года (спектакль выдержал 15 представлений; роль Квашневой исполнила О. О. Садовская. В. О. Массалитинова сыграла Катерину).

А. А. Блок

«Насильники» – комедия, осмеивающая ту среду, из которой вышел А. Н. Толстой, которая взрастила его. Главный герой произведения – 30-летний помещик Клавдий Петрович Коровин. Он предпочитает ничего не делать, лежит на диване. И вдруг к нему является его троюродная сестра Марья Ивановна Квашнева с 19-летней дочерью Сонечкой, которую она намерена во что бы то ни стало выдать замуж за Коровина. Одновременно с Квашневой приезжает 27-летняя Нина Александровна Степанова, в прошлом учительница, а теперь страховой агент. Коровин в нее влюбляется, но Нина не отвечает ему взаимностью. Для усиления давления на Коровина Квашнева вызывает его дядю Вадима Вадимыча Тараканова. Но его, как и хозяина имения, не оставляет равнодушным красота Степановой. Тараканов запирает Коровина, а сам с помощью подручников насильно увозит Нину в свою деревушку Колывань. Однако Коровину удается выбраться на свободу. Он догоняет Тараканова и освобождает Нину. Благодарная женщина влюбляется в Коровина. Искусственная, выдуманная история.

Прежде чем попасть на сцену, «Насильники» были опубликованы – в январе 1913 года, в № 1 журнала «Заветы».

В это время А. А. Блок, размышляя о роли художника, о предназначении искусства, записал в дневник 11 февраля 1913 года:

«День значительный. – Чем дальше, тем тверже я “утверждаюсь”, “как художник”. <…>

Почему так ненавидишь всё яростнее литературное большинство? Потому что званых много, избранных мало. Старое сравнение: царь – средостенная бюрократия – народ; взыскательный художник – критика, литературная среда, всякая “популяризация” и проч. – люди. В ЛИТЕРАТУРЕ это заметнее, чем где-либо, потому что литература не так свободна, как остальные искусства, она не чистое искусство, в ней больше “питательного” для челядиных брюх. Давятся, но жрут, питаются, тем живут. <…>

Всякий Арабажин²² (я не знаю этого господина, он – “только символ”) есть консисторский чиновник, которому нужно дать взятку, чтобы он не спрятал прошения под сукно.

Сиплое хихиканье Арабажиных. От него можно иногда сойти с ума. Правильнее – забить эту глотку бутербродом: когда это брюхо очнется от чавканья и смакованья, будет уже поздно: люди увидят ценность.

Миланская конюшня. “Тайная вечеря” Леонардо. Ее заслоняют всегда задницы английских туристок. Критика есть такая задница. <…>

Чтобы изобразить человека, надо полюбить его = узнать. Грибоедов любил Фамусова, уверен, что временами – больше, чем Чацкого. Гоголь любил Хлестакова и Чичикова, Чичикова – особенно. Пришли Белинские и сказали, что Грибоедов и Гоголь “осмеяли”… Отсюда – начало порчи русского сознания – языка, подлинной морали, религиозного сознания, понятия об искусстве, вплоть до мелочи – полного убийства вкуса.

Они нас похваливают и поругивают, но тем пьют нашу художественную кровь. Они жиреют, мы спиваемся».

Вскоре поэт в «Заветах» познакомился с пьесой А. Н. Толстого «Насильники» и 17 февраля записал в дневник:

«На этих днях мы с мамой (отдельно) прочли новую комедию Ал. Толстого – “Насильники”. Хороший замысел, хороший язык, традиции – всё испорчено хулиганством, незрелым отношением к жизни, отсутствием художественной меры. По-видимому, теперь его отравляет Чулков: надсмешка над своим, что могло бы быть серьезно, и невероятные положения: много в Толстом и крови, и жиру, и похоти, и дворянства, и таланта. Но, пока он будет думать, что жизнь и искусство состоят из “трюков” (как нашептывает Чулков, – это, впрочем, мое предположение только), – будет он бесплодной смоковницей. Всё можно, кроме одного, для художника; к сожалению, часто бывает так, что нарушение всего, само по себе позволительное, влечет за собой и нарушение одного – той заповеди, без исполнения которой жизнь и творчество распыляются».

Внучка писателя, Елена Дмитриевна Толстая, в своей интересной книге «“Деготь или мед”: Алексей Н. Толстой как неизвестный писатель (1917–1923)» (М., 2006), приведя дневниковую запись А. А. Блока о пьесе «Насильники», сделала вывод: «Несомненно, и размышляя о молодом Толстом, Блок имел в виду нарушение заповеди любви».

Вывод, думается, не совсем точный.

Во-первых, А. А. Блок осудил то, что осуждал еще А. С. Пушкин, – кусание груди матери, тебя взрастившей («насмешка над своим»); во-вторых, отсутствие высокой идеи, ради которой и создается произведение искусства («нарушение… той заповеди, без исполнения которой жизнь и творчество распыляются»).

Для А. А. Блока было неприемлемо безответственное отношение к написанному (и тем более к напечатанному) слову. Поэт понимал: безыдейность ведет к беспринципности. Важность наличия идеи в произведении искусства понимала и З. Н. Гиппиус. Пытаясь из террориста Б. В. Савинкова (руководителя Боевой организации эсеров) сделать хорошего беллетриста, поэтесса в начале 1912 года написала ему:

«А от Вас очень много требуется, и нами в особенности, ибо голый профессионализм, голая литература (Ал. Толстой молодой, например) – в конце концов тоже не настоящая литература».

По всей видимости, А. А. Блок не скрывал высказанного в дневнике мнения о творчестве А. Н. Толстого. Обидевшийся писатель в отместку в трилогии «Хождение по мукам» изобразил поэта в образе литератора Бессонова, фигуры весьма непривлекательной.

Разрыв с С. И. Дымшиц

После переезда в Москву начался разлад в отношениях А. Н. Толстого и С. И. Дымшиц. Софья Исааковна вспоминала:

«Несмотря на то что в нашем московском доме в семейных делах всё казалось совершенно идилличным, в начале 1914 года в наших отношениях с Алексеем Николаевичем начала образовываться трещина. Мои профессиональные интересы всё больше уводили меня в среду художников».

И отдаляли от А. Н. Толстого. Для Софьи Исааковны закончился период ученичества. Она начала выставлять свои работы. Ее друзьями и единомышленниками в искусстве были участники объединения «Голубая роза» Павел Кузнецов и Мартирос Сарьян, основатель «Бубнового валета» Аристарх Лентулов.

А. Н. Толстой и С. И. Дымшиц расстались. В августе 1914 года Алексей Николаевич написал отчиму:

«С Соней мы разошлись друзьями – ты знаешь, из нашей жизни не вышло ничего. Соня сейчас в Петербурге. Ей очень тяжело (хотя она была причиной разрыва), но так гораздо все-таки будет лучше и ей, и мне. Сейчас все интересы, вся жизнь замерла, томлюсь в Москве бесконечно, и очень страдаю, потому что ко всему я люблю очень странную и таинственную девушку, которая никогда не будет моей женой».