В 1902 году вместе с Чеховым он отказался от звания почетного академика (был в числе первых избранных) в знак протеста против отмены избрания М. Горького в Академию наук.

Февральскую революцию 1917 года Владимир Галактионович воспринял как возможность демократического обновления России. К Октябрьскому перевороту он отнесся прохладно, а в годы Гражданской войны резко выступал против кровавого подавления крестьянских восстаний, против революционного террора (шесть писем А. В. Луначарскому, 1922).

В 1921 году, будучи тяжелобольным, Короленко отказался покинуть Россию и ехать лечиться за границу. Скончался от воспаления легких. Был похоронен на Старом кладбище в Полтаве. Но в связи с закрытием этого некрополя 29 августа 1936 года могила В. Г. Короленко была перенесена на территорию Полтавского городского сада.

В глазах современников Владимир Галактионович оставался «нравственным гением», человеком высоких моральных принципов, праведником русской литературы.

Владимир Галактионович жил на окраине города во втором этаже деревянного дома. На панели, перед крыльцом, умело работал широкой лопатой коренастый человек в меховой шапке странной формы, с наушниками, в коротком, по колени, плохо сшитом тулупчике, в тяжелых вятских валенках.

Я полез сквозь сугроб на крыльцо.

– Вам кого?

– Короленко.

– Это я».

Вошли в дом. Владимир Галактионович стал читать принесенную молодым человеком рукопись. По ходу чтения делал замечания: «Тут у Вас написано “зизгаг”, это… очевидно, описка, такого слова нет, есть – зигзаг», «иностранные слова надо употреблять только в случаях совершенной неизбежности, вообще же лучше избегать их», «Вы часто допускаете грубые слова, – должно быть потому, что они кажутся Вам сильными? Это – бывает», «Вы пишете: “Я в мир пришел, чтобы не соглашаться. Раз это так”… Раз – так, – не годится! Это – неловкий, некрасивый оборот речи».

Время шло. Наступил момент, когда пора было расставаться. Но разобранными оказались не все произведения. В. Г. Короленко попросил оставить ему рукопись на несколько дней.

«Недели через две, – читаем в очерке “Время Короленко”, – рыженький статистик Н. И. Дрягин, милый и умный принес мне рукопись и сообщил:

– Короленко думает, что слишком запугал вас. Он говорит, что у вас есть способности, но надо писать с натуры, не философствуя. Потом – у вас есть юмор, хотя и грубоватый, но – это хорошо! А о стихах он сказал – это бред!

На обороте рукописи, карандашом, острым почерком написано:

“По “Песне” трудно судить о ваших способностях, но, кажется, они у вас есть. Напишите о чем-либо пережитом вами и покажите мне. Я не ценитель стихов, ваши показались мне непонятными, хотя отдельные строки есть сильные и яркие. Вл. Кор.”.

О содержании рукописи – ни слова. Что же читал в ней этот странный человек?»

В. Г. Короленко помог Алексею Максимовичу Пешкову войти в большую литературу, стать М. Горьким. По совету Владимира Галактионовича был написан, пожалуй, лучший из ранних рассказов молодого литератора – «Челкаш». В. Г. Короленко отредактировал его и помог появлению рассказа в толстом столичном журнале «Русское богатство» (1895. № 6).

Еще в одном мемуарном очерке о писателе – «Из воспоминаний о В. Г. Короленко» – Пешков прямо сказал о той роли, которую сыграл писатель в его жизни:

«Его советы и указания всегда были кратки, просты, но это были как раз те указания, в которых я нуждался. Я много получил от Короленко добрых советов, много внимания, и если в силу разных неустранимых причин не сумел воспользоваться его помощью, – в том моя вина и печаль.

Известно, что в большую журнальную литературу я вышел при его помощи. <…> Мне лично этот большой и красивый писатель сказал о русском народе многое, что до него никто не сумел сказать».

В июне 1890 года в Нижнем Новгороде произошло важное для Алексея Пешкова знакомство – с обучающимся на химика студентом Московского университета Николаем Захаровичем Васильевым. В город на Волге он приехал на каникулы к своей семье, состоящей из родителей и пятерых сестер. Васильевы проживали на Мартыновской улице в стареньком домишке Громова. Около дома был сад, а в саду – беседка. В ней молодые люди летом 1890 года вели разговоры, приятно и полезно проводили время. Позднее, в рассказе «О вреде философии», М. Горький так изобразил своего нового друга:

«Среди знакомых моих появился странного вида студент в изношенной шинели, в короткой синей рубашке, которую ему приходилось часто одергивать сзади, дабы скрыть некоторый пробел в нижней части костюма. Близорукий, в очках, с маленькой раздвоенной бородкой, он носил длинные волосы “нигилиста”; удивительно густые, рыжеватого цвета, они опускались до плеч его прямыми, жесткими прядями. В лице этого человека было что-то общее с иконой Нерукотворного Спаса. Двигался он медленно, неохотно, как бы против воли; на вопросы, обращенные к нему, отвечал кратко и не то – угрюмо, не то – насмешливо. <…>

Прекрасный человек, великолепно образованный, он, как почти все талантливые русские люди, имел странности: ел ломти ржаного хлеба, посыпая их толстым слоем хинина, смачно чмокал и убеждал меня, что хинин – весьма вкусное лакомство. А главное – полезен: укрощает буйство “инстинкта рода”. Он вообще проделывал над собою какие-то небезопасные опыты: принимал бромистый калий и вслед за тем курил опиум, отчего едва не умер в судорогах; принял сильный раствор какой-то металлической соли и тоже едва не погиб. <…>

Николай постоянно читал немецкие философские книги и собирался писать сочинение на тему “Гегель и Сведенборг”. Гегелева “Феноменология духа” воспринималась им как нечто юмористическое; лежа на диване, который мы называли “Кавказским хребтом”, он хлопал книгой по животу своему, дрыгал ногами и хохотал почти до слез. <…>

О своих занятиях философией говорил:

– Это, брат, так же интересно, как семечки подсолнуха грызть, и, приблизительно, так же полезно!»

Васильев прочитал Пешкову несколько лекций по истории философии. Наибольшее внимание будущего писателя привлек немецкий философ Фридрих Ницше, еще не известный русскому читателю. Печатать его сочинения на русском языке начнут только через несколько лет. Произведения Ницше оказали заметное влияние на творчество, особенно раннее, М. Горького.

В конце лета 1890 года Пешков покидает Нижний Новгород, отправляется в Симбирскую колонию толстовцев. Придя на место, он «узнал от крестьян историю ее разрушения».

Николай Александрович Бугров (3 мая 1837 – 16 апреля 1911), крупнейший мукомольный предприниматель Поволжья, «удельный князь Нижегородский», миллионер и благотворитель, владелец внушительного имущества: ему принадлежало 38 жилых и доходных домов в Нижнем Новгороде и целая флотилия барж.

Николай Александрович происходил из старообрядческой семьи, ведущей род из удельных крестьян Семёновского уезда Нижегородской губернии.

Бугров владел Товариществом паровых механических мельниц и был предпринимателем всероссийского масштаба. Журналисты называли его хлебным королем.

С М. Горьким Николай Александрович познакомился в 1901 году, когда писатель жил в Нижнем Новгороде. Горький рассказал о своем знакомстве с купцом, его жизни, благотворительности в очерке «Бугров».

Жизнь и быт бугровского дома были чрезвычайно оригинальны. Николай Александрович строго придерживался старой веры, в каждом углу висели иконы, в комнатах стоял душный запах лампадного масла и ладана. «В комнате было пусто, – два стула, маленький базарный стол и ещё столик и стул в углу, у окна. Стены оклеены дешёвыми обоями, мутноголубого цвета, около двери в раме за стеклом – расписание рейсов пассажирских пароходов. Блестел недавно выкрашенный рыжий пол, всё вылощено, скучно чисто, от этой чистоты веяло холодом, и было в ней что-то «нежилое». Воздух густо насыщен церковным запахом ладана, лампадного масла, в нём кружится большая синяя муха и назойливо жужжит. В углу – икона Богоматери, в жемчужном окладе, на венчике – три красные камня; пред нею лампада синего стекла» (М. Горький «Бугров»). Мебель тоже была скромной, на стенах – картины религиозного содержания. Хозяин жаловал и светскую живопись – в большом зале, его приемной, висели две картины: копия «Боярыни Морозовой» В. Сурикова и «Цветы» Розы Бонер.

К труду Бугров «относится почти религиозно, с твёрдой верой в его внутреннюю силу, которая со временем свяжет всех людей в одно необоримое целое, в единую, разумную энергию, – цель её: претворить нашу грязную землю в райский сад». (М. Горький «Бугров»).

Все расчеты по своим многочисленным делам носил в голове и не нуждался в услугах бухгалтера. Авторитет его был выше губернаторского. Бывал он на приемах у губернатора, а самого всесильного министра С. Ю. Витте «похлопывал по животу».

Скончался Николай Александрович весной 1911 года в своем же доме. На похороны его собралось огромное число людей – от сильных мира сего до нищих. По некоторым подсчетам, только милостыни Николай Александрович за всю свою жизнь раздал около 10 миллионов рублей.

Вернулся Алексей в Нижний Новгород в декабре 1890 года и поселился в семье Метлиных, в доме на Полевой улице (сейчас улица Горького).

Один из Метлиных-детей, Иван, вспоминал:

«При первом же моем знакомстве с Алексеем Максимовичем с большой силой выступила оригинальность его натуры, и, что мне было особенно приятно, Алексей Максимович живо интересовался политическими вопросами.

Вспоминали мы, что еще в очень юные годы, когда Алексею Максимовичу было лет 12 (в действительности 4–8 лет. – Е. Н.), мы встречались на улице, так как он жил против нас на Канатной улице в доме своего деда. Впоследствии дом этот перешел другому лицу, и мальчика я больше не видел.

Алексею Максимовичу было 21–22 года. Был он высокого роста, с густыми русыми волосами, с живыми голубыми глазами, ходил он в синей рубахе и в сапогах. Говорил зычным голосом, за что в среде молодежи был прозван Грохалом. Помню, что, несмотря на внешнюю грубоватость, избыток оригинальной жизненной силы внушал к себе симпатию людей. Нас окружала среда революционной молодежи.

Постепенно мы подружились. Дружба наша стала настолько крепкой, что Алексею Максимовичу захотелось войти в нашу семью.

В 1890 году он поселился у нас. В семью нашу Алексей Максимович вошел как равноправный член ее. Он упорно искал работу и, наконец, ему удалось устроиться письмоводителем у адвоката Ланина. Мать моя очень полюбила Алексея Максимовича, заботилась о его костюме и всегда измышляла из чего бы сделать Алексею Максимовичу рубашку, белье или брюки, и сама его обшивала. Семья наша состояла из отца, служившего в мануфактурном магазине, матери и четверых детей.

Алексей Максимович много читал; я и мои сестры снабжали его книгами, среди которых часто попадались книги нелегального порядка».

Сестра Ивана Метлина, Александра, тоже оставила воспоминания:

«Как сейчас помню первое появление в нашем доме Алексея Максимовича Пешкова. С группой студентов, высланных за студенческие волнения из Казанского университета, пришел к нам юноша лет 19–20, высокий, сутуловатый, с ясными голубыми проникновенными глазами. По внешнему виду его можно было принять за мастерового, так как одет он был в шаровары и синюю косоворотку, подпоясанную чуть ли не бечевкой. Он сел в самый отдаленный угол комнаты и оттуда зорко смотрел на всех. Он особенно внимательно прислушивался, о чем говорили собравшиеся, сам же больше молчал и только изредка вставлял краткие замечания. <…>

Обладая пытливым умом и большой жаждой знания, Алексей Максимович читал преимущественно книги научного содержания, в частности по философии, читал он и нелегальную литературу, которой его снабжали мои братья Василий и Иван, а также я. <…>

Жизнь Алексей Максимович вел самую разнообразную.

Вдруг исчезнет дня на 3–4, никого не предупредив. Возвращается.

С тревогой в голосе мать говорит:

– А мы боялись, не избили ли тебя, Алексей.

– Шатался по подвалам, где беднота живет… попадал и в истории, не без того…

Иногда ходил Алексей Максимович на ночевку в ночлежный дом вместе с братом Василием наблюдать “бывших людей”. <…>

Из зданий, которые были построены стараниями Н. А. Бугрова, для биографии и творчества М. Горького представляет интерес в первую очередь ночлежный дом, расположенный на так называемой «Мильошке»: районе городской бедноты, босячества.

Постройка ночлежного дома на Мильошке связана с именами сразу двух Бугровых – Александра Петровича и его сына Николая Александровича.

2 мая 1880 года Александр Петрович выступил перед Городской думой со следующим заявлением: «Город Нижний Новгород, будучи расположен при слиянии двух огромных рек Русского царства, привлекает к себе массу рабочих рук как из своей, так и из других губерний, являющихся на подденный заработок… Но не всякий из этих пришлых рабочих может достать себе угол для ночлега по недостатку или дороговизне квартир, и они вынуждены обращаться для ночлежного приюта в такие вертепы вроде дома Переплетчикова на Миллионной улице, которые служат школою и рассадником разврата, воровства и всяких пороков. Пришлому рабочему-подденщику после дневных работ, а иногда и вовсе не получившему подденной работы, куда деваться на ночлег? Ему приходится идти или в тот же вертеп Переплетчикова, или ночевать где-нибудь под лодкой на берегу, или просто под открытым небом, или идти на ночной заработок, то есть на воровство и грабеж, последствием которого становится «казенная квартира», то есть тюрьма».

Александр Петрович предложил свою помощь: «Будучи близко знаком с бытом чернорабочего люда, желая придти на помощь ему, желая содействовать в заботе о общественном здравии в городе…, прошу указать свободное место, на котором я выстрою за свой счет ночлежный приют на 500 человек и предоставлю его в вечную собственность города». Бугров и указал на наиболее удобные места для размещения подобного заведения: на Нижнем базаре, в районе плашкоутного моста через Оку или в начале Зеленского съезда.

Бугровское предложение пришлось как нельзя кстати, поскольку Городская дума давно была озабочена санитарным состоянием города. Губернский архитектор Ф. Н. Фалин быстро исполнил проект трехэтажного здания, а исполнительным подрядчиком А. П. Бугров избрал своего земляка – крестьянина деревни Попово П. Г. Григорьева. Ночлежный дом отличался простым внешним обликом, практически лишенным декоративного убранства. К сожалению, Александр Петрович не дожил до окончания строительства и открытия ночлежного приюта, которое произошло в октябре 1883 года, он скончался в мае того же года. Дело продолжал его сын Николай, который хотя и передал здание в собственность города, обязался содержать его за свой счет. На стене была установлена памятная доска «Ночлежный приют А. П. Бугрова», которая исчезла со здания в советское время.

Приют действовал по специальному Уставу, утвержденному Городской думой: «Ночлежный дом учреждается, дабы дать возможность приходящим в город на подденную работу переночевать не под открытым небом. С этой целью приют открыт для всех приходящих без различия состояния, пола и возраста. Учреждается он на 450 мужчин и 45 женщин. Прием ночлежников открыт летом с 7до 9, зимой с 5 до 7 вечера. Никаких видов и паспортов с ночлежников не спрашивается. Люди в нетрезвом виде в приют не допускаются. Строжайше запрещается брать с собою вино, пиво и другие спиртные напитки. Во время нахождения в приюте не дозволяется курение, распитие спиртных напитков, игры в карты, буйство, брань, пение. За порядком наблюдают надзиратели, которые находятся в помещениях приюта безвыходно».

На стене здания крупно были выведены правила поведения: «Песен не петь. Водки не пить. Вести себя тихо!» Нарушителей выгоняли. В приюте полагалось отдыхать, спать, по специальному звонку утром ночлежники здание покидали. В помещениях производилась уборка и подготовка к очередному приему.

В 1884 году в приюте были 248 232 человека, из них 226 663 мужчины, 16 388 женщин, 2 877 подростков, 2 304 ребенка.

Для содержания ночлежного дома Николай Александрович положил в городской общественный банк 3000 рублей, в 1885 году возвел торговый корпус (Зеленский съезд, 4), доходы от которого тоже шли на содержание ночлежки.

Одним из обитателей ночлежки стал двоюродный брат М. Горького Александр Михайлов, романтик и мечтатель. Несколько раз писатель вытаскивал своего родственника из здешнего окружения, устраивал сторожем на виноградники в Крыму, но все равно Михайлов возвращался в район «Миллиошки», а в 1908 году умер от тифа. Может быть, в том числе и из-за печальной судьбы двоюродного брата, М. Горький интересовался обитателями ночлежки. Писатель рассказывал Н. А. Бугрову, что и сам ночевал в приюте, на что тот ответил: «Это мне слишком удивительно. Потому что я привык думать: из этого дома, как из омута, никуда нет путей». (А.М. Горький «Бугров»)

Рассчитанный на 500 посетителей в сутки, ночлежный приют постоянно перегружался. В 1904 году в нем переночевали 443 785 человек. Вмешался санитарный надзор и в дальнейшем пропускная способность приюта стабилизировалась в пределах 270–275 тысяч человек в год. Но невзирая на санитарные ограничения, ночлежка часто переполнялась.

Традиционно считается, что нижегородская ночлежка послужила местом действия для пьесы М. Горького «На дне».

Целыми часами Алексей Максимович любил сидеть на берегу реки и ловить удочкой рыбу в тихом созерцательном раздумье».

Максим Петрович Дмитриев (21 августа 1858 – 15 октября 1948) – нижегородский фотограф XIX–XX веков, основоположник российской публицистической фотожурналистики.

Родился в деревне Повалишино Тамбовской губернии. Свое образование начал в церковно-приходской школе. Мальчик был вынужден зарабатывать себе на жизнь простой работой – плетением корзин для продажи и пением псалмов на похоронах. Однако мать Максима пожелала, чтобы сын занялся каким-либо более достойным ремеслом. Для этого она отвезла его в Москву и устроила подмастерьем к известному московскому фотографу М. П. Настюкову. Здесь-то мальчик впервые узнал, что такое фотография.

В 1874 году юноша впервые посетил Нижний Новгород – хозяин взял его работать в свой павильон на ярмарке. Ярмарка вызывала у Дмитриева не только сугубо деловой, но и историко-этнографический интерес.

В Нижнем Новгороде встретил Максим Дмитриев человека, сыгравшего решающую роль в его дальнейшем творчестве – нижегородского фотографа-художника Андрея Осиповича Карелина.

В 1877 году Максим был принят ретушером в солидное ателье Д. Лейбовского, который прежде работал у Карелина, довольно основательно освоил художественную манеру и отточенную фотографическую технику этого выдающегося мастера. У Д. Лейбовского Дмитриев проработал около двух лет, пока в 1879 году не получил приглашение от Карелина.

Работа в качестве помощника А. О. Карелина дала Максиму Петровичу не только практические и художественные навыки для самостоятельного «дела», но и необходимые для этого денежные средства.

В 1892 г. на выставке фотографии в Париже, весьма представительной как по составу участников, так и по числу представленных работ, М. П. Дмитриев награжден золотой медалью.

В это же время (1891–1892 гг.) он работает над альбомом «Неурожайный год». Этот цикл составил целый этап в его творчестве и снискал поддержку и уважение общественности.

В 1894 году Максим Петрович начал работать над «Волжской коллекцией»: он снял всю Волгу от истока до устья. Работа продолжалась десять лет. Дмитриев запечатлел практически все наиболее интересные места Поволжья – от Рыбинска до Астрахани.

Глубокий интерес М. П. Дмитриева к отечественной истории и этнографии сформировался благодаря его участию в деятельности Нижегородской губернской ученой архивной комиссии (НГУАК).