Об этом времени сохранились воспоминания И. М. Сапожникова, друга детства Алёши Пешкова: «Когда мне было 12 лет, жили мы в Канавине на Елизаветинской улице (ныне Коммунистическая), на наших задворках, на улице Пирожниковской, в бане, у домохозяина Чеснокова, поселилась молодая женщина с восьмилетним мальчиком. Мальчик этот был будущий писатель Максим Горький. Семья жила бедно, и мальчику самому приходилось работать. Бойкого и живого мальчика быстро узнала вся улица. Подружился с Алёшей и я. Мы ходили на Оку удить рыбу, играли в бабки, занимались сбором старого железа, добывали на Кобыльих ямах лошадиные кости… и продавали их по 20 коп. за пуд».

За занятие ветошничеством Алёше Пешкову доставалось от одноклассников. В повести «Детство» М. Горький написал: «…ученики высмеивали меня, называли ветошником, нищебродом, а однажды, после ссоры, заявили учителю, что от меня пахнет помойной ямой и нельзя сидеть рядом со мной. Помню, как глубоко я был обижен этой жалобой и как трудно было мне ходить в школу после нее. Жалоба была выдумана со зла: я очень усердно мылся каждое утро и никогда не приходил в школу в той одежде, в которой собирал тряпье».

Мальчик очень нуждался в понимании, в добром отношении. Их ему очень не хватало. Лишь один раз он увидел понимание и сочувственное отношение к себе, когда в феврале 1878 года в училище с инспекцией приехал епископ Хрисанф. В повести «Детство» читаем:

«Когда я сказал, что у меня нет книги и я не учу священную историю, он поправил клобук и спросил:

– Как же это? Ведь это надобно учить! А может, что-нибудь знаешь, слыхал? Псалтырь знаешь? Это хорошо! И молитвы? Ну, вот видишь! Да еще и жития? <…> Ну-ко, расскажи про Алексея человека божия?..

– Прехорошие стихи, брат, а? – сказал он, когда я приостановился, забыв какой-то стих. – А еще что-нибудь?.. Про царя Давида? Очень послушаю!

Епископ Нижегородский Хрисанф (Ретивцев)

Я видел, что он действительно слушает и ему нравятся стихи; он спрашивал меня долго, потом вдруг остановил, осведомляясь, быстро:

– По Псалтырю учился? Кто учил? Добрый дедушка-то? Злой? Неужто? А ты очень озорничаешь?

Я замялся, но сказал – да. Учитель с попом мгновенно подтвердили мое сознание, он слушал их, опустив глаза, потом сказал, вздохнув:

– Вот что про тебя говорят – слыхал? Ну-ко, подойди!

Положив на голову мне руку, от которой исходил запах кипарисового дерева, он спросил:

– Чего же это ты озорничаешь?

– Скучно очень учиться.

– Скучно? Это, брат, неверно что-то. Было бы тебе скучно учиться – учился бы ты плохо, а вот учителя свидетельствуют, что хорошо учишься. Значит, есть что-то другое. <…>

Он вывел меня за руку в сени и сказал тихонько, наклонясь ко мне:

– Так ты сдерживайся, ладно? Я ведь понимаю, зачем ты озорничаешь! Ну, прощай, брат!

Я был очень взволнован, какое-то особенное чувство кипело в груди».

Посещение епископа Хрисанфа изменило отношение к мальчику учителей. Окончив два класса Кунавинского начального училища, Алексей Пешков получил на руки документ, характеризующий его успехи в науках:

«ПОХВАЛЬНЫЙ ЛИСТ

Нижегородское Слободское Кунавинское училище, одобряя отличные пред прочими успехи в науках и благонравие ученика Алексея Пешкова, наградило его сим похвальным листом, в пример другим.

Июня 18-го дня 1879 года».

После похорон Вениамина в Нижний Новгород вернулся отчим. Ему удалось получить должность конторщика-кассира станции Нижний-пассажирская, и он смог снять жилье для своей семьи – в подвале того же дома, где жили старики Каширины. Семейная жизнь Максимовых на Пирожниковской улице продлилась не очень долго. 5 августа 1879 года Варвара Васильевна умерла от чахотки. Через несколько дней после ее похорон дед сказал внуку: «Ну, Лексей, ты – не медаль, на шее у меня – не место тебе, а иди-ка ты в люди».

Первым местом работы одиннадцатилетнего Алёши стал магазин модной обуви Л. М. Порхунова, расположенный в самом центре Нижнего Новгорода – на Большой Покровской улице, дом № 9^а. Жил юный работник в доме хозяина – на Полевой (сейчас улица Горького, дом № 74).

Определили будущего писателя к Л. М. Порхунову потому, что у него уже работал его двоюродный брат – «Саша Яков», сын Якова Каширина. Приведя внука в магазин, дед сказал: «Слушай Сашу, он тебя старше и по годам и порядки здешние знает хорошо». А брат сразу же заявил: «Помни, что дедушка сказал» и постоянно показывал свое старшинство, при каждом удобном случае приказывал: сделай то, сделай это. Ведь Алёшу взяли в магазин «мальчиком», а Саша уже был вторым приказчиком.

«Мальчик» – слуга. Его будят раньше всех. Он должен всем в доме вычистить платье и обувь, поставить самовар, принести к каждой из печей дрова, тщательно отмыть судки для обеда. В магазине он обязан подметать пол, вытирать пыль, поить всех чаем, разносить покупателям товар, приносить из дома обед, а в остальное время стоять при входной двери, по выражению хозяина, «как статуй».

Дом Л. Порхунова

В мае 1880 года молодой человек уже было задумал бежать из магазина, но тут произошло несчастье. В повести «В людях» М. Горький написал: «Бежать я решил вечером… но перед обедом, разогревая на керосинке судок со щами, я, задумавшись, вскипятил их, а когда стал гасить огонь, опрокинул судок себе на руки, и меня отправили в больницу».

Выписавшись из больницы, Алёша опять стал жить у деда, но недолго. Осенью, вероятно, в сентябре, бабушка отвела внука на новое место работы – в доходный дом Гогина на улице Звездинке (сейчас – дом № 5б). Здесь жил ее племянник – чертежник Василий Сергеевич Сергеев, который был подрядчиком строительных работ на Нижегородской ярмарке. Алёша стал его учеником. В повести «В людях» М. Горький написал про жизнь у Сергеевых: «В доме всё было необъяснимо странно и смешно: ход из кухни в столовую лежал через единственный в квартире маленький, узкий клозет; через него вносили в столовую самовары и кушанье, он был предметом веселых шуток и – часто – источником смешных недоразумений. На моей обязанности лежало наливать воду в бак клозета». Алёша также должен был по средам мыть пол в кухне, чистить самовар и медную посуду, по субботам мыть пол во всей квартире и две лестницы, колоть дрова и подносить их к печкам, чистить овощи, носить корзину с покупками во время посещения хозяйкой базара, бегать, куда пошлют, в лавку и аптеку.

От Сергеева Алёша Пешков убежал в мае 1881 года и устроился посудником на буксирно-пассажирский пароход «Добрый». После окончания навигации, в октябре, вернулся в Нижний Новгород, к деду «в хибарку». А в ноябре опять пошел служить к Сергееву. Дед напутствовал: «Теперь опять иди к тетке Матрене (мать Сергеева. – Е. Н.), а весной – на пароход. Зиму-то проживи у них. А не сказывай, что весной уйдешь».

Доходный дом Г. Д. Гогина на ул. Звездинке

На этот раз Алёша прослужил у Сергеева до июня 1882 года. Подросток обзавелся новыми друзьями. Один из них, Иван Картиковский, позднее вспоминал:

«С Горьким я познакомился в 1882 году.

В конце весны моя семья переехала на новую квартиру на Звездинскую улицу, или Звездин пруд, как ее называли, в дом крупного нижегородского подрядчика Гогина. На другой день по переезде я проснулся пораньше и побежал на улицу. Меня, тринадцатилетнего гимназиста, больше всего, конечно, интересовал двор и его обитатели.

Было яркое весеннее утро. Я выбежал в сени и невольно остановился, услышав странную песню:

 
Я мочил, мочил, мочил,
Потом начал я сушить.
Я сушил, сушил, сушил,
Потом начал я катать.
Я катал, катал, катал,
Потом начал я мочить.
 

Мотив был веселый, но слова одни и те же до бесконечности. Певец пел с большим увлечением, казалось, всю душу вкладывал в свою песню. <…>

Заинтересованный столь необычной музыкой, я приоткрыл немного дверь, как раз в тот момент, когда бурно негодующие звуки достигли своего апогея.

Спиной ко мне, широко расставив ноги, стояла широкоплечая фигура, босиком, в черных люстриновых широких шароварах, в белой с крапинками рубахе без пояса.

В левой руке она держала валек, заменявший скрипку, а правой рукой неистово водила по вальку скалкой. <…>

Певец быстро обернулся, по лицу его расплылась широкая улыбка, и он весь затрясся от хохота. Это был Алёша Пешков. Ему было тогда 14 лет.

– А, новый вариант. Давай знакомиться, – сказал он, немного успокоившись.

Мы сели на ступеньки крыльца, и между нами очень быстро завязался оживленный разговор. А. М. Пешков жил тогда у своего родственника, чертежника Сергеева. <…>

Я быстро подружился с А. М. Сблизила нас игра в бабки, или козны – по-нижегородски, в которой мы оба считались первоклассными артистами.

Звездинская улица того времени была совершенно непохожа на современную. Вдоль нее тянулся глубокий овраг, пересеченный тремя дамбами для проезда. Дом Гогина стоял в тупике за этим оврагом. Несмотря на то, что эта улица находилась в нескольких шагах от центральной Покровской улицы, наш тупик представлял захолустье, жившее своей особой жизнью. В нем было всего четыре дома и длинный серый забор, скрывавший за собой грязный проходной двор, пересеченный оврагами. Там и сям на краю этих оврагов были разбросаны ветхие лачужки, не заслужившие, пожалуй, даже и этого названия: так они были плохи. Здесь жила нижегородская беднота.

Звездинский овраг с одноименным прудом

Вся детвора, ютившаяся в этих лачугах, группировалась около А. М. Пешкова. Его веселый, жизнерадостный характер, его речь, пересыпанная, как бисером, живым юмором, – всё это привлекало к нему детвору, и вполне понятно, что он был общим ее любимцем».

Второй раз в плаванье Алёша отправился в июне 1882 года на пароходе «Пермь» в качестве «черного» посудника, или «кухонного мужика», за семь рублей в месяц.

Вернувшись в Нижний Новгород в ноябре, юноша устроился учеником в иконописную мастерскую при лавке Ирины Яковлевны Салабановой. Хозяйка сразу же заявила: «Дни теперь короткие, вечера длинные, так ты с утра будешь в лавку ходить, мальчиком при лавке постоишь, а вечерами – учись!» О месте нахождения мастерской и о том, где велась торговля ее продукцией, сама И. Я. Салабанова сообщила в объявлении, напечатанном в «Нижегородском биржевом листке» 29 января 1883 года: «Имею честь довести до всеобщего сведения, что за смертью мужа моего Дмитрия Андреевича Салабанова, основателя иконописного заведения и торговли, дело его перешло ко мне и продолжается в тех же размерах и при тех же порядках, какие существовали при покойном моем муже. Иконописное заведение помещается на Готмановской улице, близ 2-й части, в собственном доме. Торговля – на Нижнем базаре, над шорным рядом. Прием заказов производится как в самом заведении, так и в лавке, при последней продаются также духовные книги».

Весной 1883 года Сергеев предложил Алёше: «Прилажу тебя на ярмарку; будешь ты у меня вроде десятника принимать всякий материал, смотреть, чтоб всё было вовремя на месте и чтоб рабочие не воровали, – идет?» Молодой человек согласился и опять стал жить в доме № 5б по улице Звездинке. Позднее в повести «В людях» М. Горький написал:

«Каждое утро, в шесть часов, я отправлялся на работу, на Ярмарку. Там меня встречали интересные люди: плотник Осип, седенький, похожий на Николая Угодника, ловкий работник и острослов; горбатый кровельщик Ефимушка; благочестивый каменщик Пётр, задумчивый человек, тоже напоминавший святого; штукатур Григорий Шишлин, русобородый, голубоглазый красавец, сиявший тихой добротой. <…>

На Ярмарке я должен был следить, чтобы эти люди не воровали гвоздей, кирпича, тесу; каждый из них, кроме работы у моего хозяина, имел свои подряды, и каждый старался стащить что-нибудь из-под носа у меня на свое дело. <…>

Зимою работы на Ярмарке почти не было; дома я нес, как раньше, многочисленные мелкие обязанности: они поглощали весь день, но вечера оставались свободными, я снова читал вслух хозяевам неприятные мне романы из “Нивы”, из “Московского листка”, а по ночам занимался чтением хороших книг и пробовал писать стихи».

Спасский собор на Ярмарке

Работая у Сергеева, Алексей Пешков познакомился с Николаем Евреиновым, сначала гимназистом, а затем, с 1885 года, студентом физико-математического факультета Казанского университета. Он на каникулы приезжал к родственникам в Нижний Новгород. Николай Евреинов внушил будущему писателю мысль о том, что он может поступить в Казанский университет. С этой мыслью Алексей из Нижнего Новгорода поехал в Казань. Когда? В «Летописи жизни и творчества А. М. Горького» высказано предположение, что это произошло в августе 1884 года. Но тут же в примечании сказано: «По вопросу о дате переезда Горького в Казань существуют противоречивые указания»¹. Во время работы над биографией писателя «Семь жизней Максима Горького» (Нижний Новгород: Деком, 2017) мы выстроили в хронологическом порядке цепочку событий, происходивших с А. М. Пешковым в Казани, и пришли к выводу, что он приехал туда весной 1886 года.

В Нижний Новгород Алексей вернулся в начале мая 1889 года и поселился на Жуковской улице в доме Лик – в одной квартире с народниками А. В. Чекиным и С. Г. Сомовым. Они вели общее хозяйство «на коммунных началах». Работать Алексей устроился на склад пива, где «перекатывал в сыром подвале бочки с места на место, мыл и купорил бутылки».

Н. Е. Каронин-Петропавловский

Когда случалась свободная минута, Пешков писал стихи, делал первые опыты в прозе. Написанное хотелось показать понимающему в литературе человеку. Кому? В то время в Нижнем Новгороде жили два литератора – Николай Елпидифорович Каронин-Петропавловский и Владимир Галактионович Короленко. Алексей сначала выбрал Каронина. Позднее в очерке «Н. Е. Каронин-Петропавловский» М. Горький описал свою встречу с ним:

«…Я пришел… в Нижний с письмом к Николаю Ельпидифоровичу (правильно: Елпидифоровичу. – Е. Н.) Петропавловскому-Каронину от известного в то время провинциального журналиста В. Я. (правильно: В. И. – Е. Н.) Старостина-Манёнкова. <…>

До этого времени я не встречал писателей – кроме Манёнкова и Е. Н. Чирикова, которого видел однажды мельком; также мельком я видел в Казани и Каронина. <…>

И вот я, с трепетом в душе, – как верующий пред исповедью, – тихонько стучу в дверь писателя: он жил во втором этаже маленького флигеля. Высокая черная женщина в красной кофте, с засученными по локоть рукавами, открыла дверь, подробно и не очень ласково расспросила, кто пришел, откуда, зачем, и ушла, крикнув через плечо свое:

– Николай, выдь сюда…

Предо мной высокий человек, в туфлях на босую ногу, в стареньком, рыжем пиджаке, надетом на рубаху, не лучше моей, – на вороте рубахи одна пуговица оторвана. Брюки его измяты, вытянуты на коленях и тоже не лучше моих, длинные волосы растрепаны так же, вероятно, как и у меня. <…>

– Манёнков сообщает, что вы пишете стихи, покажите – можно? – спросил он спустя некоторое время. <…>

Стихи я потерял в дороге между Москвой и Нижнем; история этой потери казалась мне очень смешной, я рассказал ее Н. Е. <…>

Посмотрев на меня исподлобья особенно пристальным взглядом, он тихонько сказал:

– А ведь могли быть изувечены. Стихов не жалко – на память знаете? Ну, скажите что-нибудь.

Я сказал, что вспомнил <…>

– В общем стихи плохие».

После первой встречи была еще одна, на улице:

«На следующий раз я встретил его на Откосе, около Георгиевской башни; он стоял, прислонясь к фонарному столбу, и смотрел вниз, под гору. Одетый в длинное широкое пальто и черную шляпу, он напоминал расстриженного священника.

Было раннее утро, только что взошло солнце; в кустах под горою шевелились, просыпаясь, жители Миллионной улицы, нижегородские босяки. Я узнал его издали, всходя на гору, к башне, а он, когда я подошел и поздоровался, несколько неприятно долгих секунд присматривался ко мне, молча приподняв шляпу, и наконец приветливо воскликнул:

– Это вы, к-колонист! <…>

Заглянул вниз и продолжал:

– Наблюдаю этих людей, тоже колонисты, а? Очень хочется сойти туда, к ним, познакомиться, но – боюсь: высмеют ведь? И стащат пальто до еще побьют… Вон – смотрите, молится один… – видите: молится на Балахну, на запад?

– Он сам балахнинский, – сказал я.

– Вы его знаете? – живо спросил Каронин, придвигаясь ко мне. – Расскажите – кто это?

Я уже был знаком с некоторыми из людей, ночевавших в кустах, и стал рассказывать о них. Каронин слушал внимательно… Он показался мне иным, чем в первый раз, возбужденный чем-то, улыбался немножко иронически, недоверчиво, и раза два сказал мне, весело поталкивая меня в бок:

– Ну, это уж романтизм!

– Однако вы, барин, романтик!»

Этот романтизм позже проявился в рассказах М. Горького о босяках.

Вскоре, 11 июня 1889 года, Н. Е. Каронин-Петропавловский покинул Нижний Новгород, получив приглашение от газеты «Саратовский дневник».

В начале октября 1889 года Алексей Пешков находит себе новую работу – письмоводителя у присяжного поверенного Александра Ивановича Ланина. На этом месте молодой человек проработает до весны 1891 года и потом (с перерывами) – с октября 1892 по 1895 год.

В ночь с 12 на 13 октября 1889 года Алексея Пешкова арестовали – в первый раз – по обвинению в укрывательстве С. Г. Сомова. Через трое суток – 16-го числа – заключение под стражу было заменено «особым надзором полиции по месту жительства», поскольку разыскиваемый С. Г. Сомов был обнаружен полицией в Казани и арестован.

А через месяц, 19 ноября, будущий писатель с Жуковской переехал на Больничную улицу, в дом Малышева. Теперь он жил вместе с поднадзорными народниками – Василием Ивановичем Кларком и его гражданской женой Эммой Александровной Алкиной.

В самом конце 1889 года Алексей Пешков решился показать свои произведения, в том числе поэму «Песнь старого дуба», В. Г. Короленко. Позднее в очерке «Время Короленко» М. Горький написал:

«…Жизнь моя шла путано и трудно… Однажды, в тяжелый день, я решил наконец показать мою поэму В. Г. Короленко. <…>

Владимир Галактионович Короленко (15 (27) июля 1853, Житомир –25 декабря 1921, Полтава) – русский писатель, журналист, общественный деятель.

Учился в житомирской и ровенской гимназиях, учениками которых были украинцы, русские, поляки, евреи. Влияние на мировоззрение Короленко оказали произведения И. С. Тургенева, Н. А. Некрасова, М. Е. Салтыкова-Щедрина, Д. И. Писарева, Н. А. Добролюбова.

Поселившись в Петербурге, будущий писатель вместе со своими братьями занялся раскрашиванием атласов и корректурной работой. Учился в Петербургском технологическом институте, в Петровской сельскохозяйственной академии в Москве, в Горном институте Санкт-Петербурга, но не окончил их.

В связи с подозрением в революционном движении Владимир Галактионович был в ссылках в Кронштадте, г. Глазове Вятской губернии, Перми, Сибири. В это время он пишет «Сон Макара» (1883, 1885), «Записки сибирского туриста», «С колинец» (1885), «В подследственном отделении». С нижегородской землей Владимира Галактионовича Короленко связывают одиннадцать лет жизни. Эти годы, с 1885-го по 1896-й, были необыкновенно важными в становлении личности писателя. В Нижнем Новгороде Короленко поселился вынужденно после сибирской ссылки, когда ему запретили проживание в столицах. Однако ему было разрешено заниматься журналистикой, литературным трудом. Здесь были созданы рассказы: «На затмении» (1887), «За иконой» (1887), «Птицы небесные» (1889), «Река играет» (1892), «На Волге» (1889), а также «Павловские очерки» (1890) и очерки, составившие книгу «В голодный год» (1893). Владимир Галактионович объехал всю Нижегородскую губернию, запечатлев в своих очерках жизнь народа.

Время, проведенное в Нижнем Новгороде, оказалось очень плодотворным и для писателя. Он занимался литературным творчеством, вел активную общественную деятельность: помогал в организации помощи голодающим, обрел личное счастье (женился на Авдотье Семеновне Ивановской). Именно в Нижнем он получил читательское признание.

В 1893 году Короленко пересек океан, чтобы посетить Всемирную художественно-промышленную выставку в Чикаго.

В 1900 году писатель поселился в Полтаве, где прожил до своей смерти.