Глава 2

Тишина

Вода в пруду походила на блестящий черный осколок застывшей смолы. Вроде той, чем в детстве ремонтировали крыши. Рабочие плавили ее в ведрах и замазывали трещины в рубероиде. А мы с пацанами пробирались на крышу, тыкали в ведро с кипящей смолой палку и, медленно вращая, смотрели, как черный шарик на конце нашего орудия становился все больше и больше, пока, наконец, не начинал походить на древнерусскую палицу. Чтобы сходство было еще большим, пока смола не успевала застыть, в нее необходимо было воткнуть длинные иглы акации. Выходила самая настоящая палица, страшная на вид, но опасная разве что для глаз. Наши игровые столкновения нередко заканчивались тем, что, ударяясь друг о друга, палицы разлетались на пластинообразные осколки. И осколки эти были похожи на бутылочные, с той лишь разницей, что обладали идеальным черным цветом и были очень хрупкие. Если крутить такой кусочек в руках, то можно было увидеть в нем отражение – свое или кого-то еще, но очень странное: отражаемая в смоле действительность преображалась. Там всегда была ночь. Вот и сейчас я смотрел, как на отражаемый в воде набросок монастыря опустилась ночь. Загустели сумерки, и стены, обычно такие пронзительно белые, вдруг вобрали в себя ночную тяжесть и стали темно-серого цвета. Я уже знал, что это значит. Я опустил капюшон, застегнул молнию на вороте, втянул в рукава ладони. Тут же пошел дождь, и поверхность воды расцвела множеством мелких узоров. Как будто живущая в воде рыба вдруг вся разом всплыла и давай играть. Начинался дождь. Я посмотрел вверх. Небо было темно-синего цвета. Тут же мне на лицо попало несколько капель. Я опустил голову вниз и втянул шею в плечи. Опять уставился на воду. Звук ударов капель по куртке звучал почти как музыка.

– Промокнешь совсем. Что сидишь тут под дождем? – раздался у меня за спиной чуть хриплый мужской голос.

– Да не должен промокнуть. Куртка непромокаемая, – ответил я не оборачиваясь.

– Волшебная, что ль? – усмехнулся голос за спиной.

– Нет. Просто для парусного спорта. Должна выдержать. И не такое выдерживала, – ответил я спокойно.

– Ну смотри. А то простынешь. Тут простуда подкрадывается незаметно, зато берет так берет – болота! – мужичок, видимо, жестом указал на все, что окружало нас, но мне этого было не видно.

– Да я уже почувствовал на себе, – сказал я. – По приезде сразу слег на пару дней. Но сейчас вроде привык.

Захлюпали шаги, и передо мной вырос обладатель голоса. Видеть его я мог только по пояс, так как сидел на лавочке, а поднимать голову не хотелось. Мужчина повернулся к пруду, и мы долго молчали. Дождь усилился. Теперь не разобрать уже ударов капель. Вместо музыки – белый шум. Как в сломанном радиоприемнике.

– А ты как? Не промокнешь? – спросил я у незваного гостя.

– Я-то? Да нет… я уже свое отпромокал, – мужик усмехнулся.

– Интересно… – сказал я почти беззвучно.

– Да со мной уже ничего не станет. Столько всего в жизни этой было… Отдыхаешь?

– Да.

– А не хочешь со мной на источник купаться?

– Хм… Так, я думаю, точно заболею. Сейчас в ледяную воду мне только не хватало.

Мужичок присел ко мне на лавочку. Я чуть повернулся к нему и попытался разглядеть собеседника. В отличие от меня он не прятался от дождя под капюшоном. Капли свободно текли по его обветренному загорелому лицу. Они огибали глубокие морщины, словно по руслу реки, бежали потоком по углублению в щеке – тонкому длинному шраму, который ровной линией расчертил лицо от виска до правой ноздри. Мужчина был очень коротко и неровно стрижен. Длина волос и бороды была одинакова, и там и там виднелись характерные для ручной машинки неровности. Пеньки его волос и щетины были седы. Из-за дождя я не мог разглядеть его глаза. Зато мог разглядеть его руки – мой визави то и дело проводил правой рукой по лицу, стряхивая с него толстый слой водяной пленки. Все пальцы были разукрашены наколками, а на внешней стороне ладони выбито какое-то имя и корабль с парусами.

– Не бойся. Не заболеешь. Тут вода, и там вода. Самое то. Пошли, а то мне одному как-то не так. Еще понравится, и будем вместе ходить. Знаешь, как бодрит, – сказал мне мужчина и встал, призывая последовать за ним.

– Ну ладно, – смирился я. – В конце концов, надо же попробовать. А с компаньоном все как-то веселее. У нас в комнате никто не отважится.

– Да ладно! Во хлюпики… Так тем более пошли. Потом расскажешь им. Пример подашь, – мужчина зашагал от меня вдоль пруда.

Пройдя метров двадцать, он остановился подождать. Оставаться теперь на лавочке было как-то неловко, и я нехотя поднялся и побрел за ним.

Мы обогнули пруд и подошли к маленькому деревянному домику-купели. Я каждый день проходил мимо него по нескольку раз, но зайти не решался. Я знал, что вода в источнике была не больше четырех градусов. Сама мысль о купании в таком холоде заставляла меня зябнуть. Сейчас же я довольно уверенно подошел к деревянной, украшенной православным крестом двери и, отворив ее, первым ступил за порог. Мужчина зашел следом и закрыл за собой дверь.

– Тут теперь главное – не думать. Решил – делай, – сказал мне мужик деловито и начал снимать одежду.

Внутри купели были две лавки и крючки-вешалочки на стенах. Мужчина стянул с себя черную промокшую куртку, влажный черный вязаный свитер. Разулся. Задвинул резиновые сапоги под лавку. Снял носки. Остался в одних лишь серых, сильно застиранных кальсонах. На вид ему было немногим за пятьдесят. Сухого, крепкого сложения. Среднего роста. На теле – несколько длинных шрамов, на животе и на груди. По плечам, рукам и груди разбежались потертые лагерные наколки. На шее на обычной тонкой веревке – простой нательный православный крестик.

– Ну а ты чего? Я сейчас окунусь и пойду сразу. Мерзнуть тут потом зачем? Чифирить пойду.

Я осторожно стал раздеваться, потихоньку ощущая, как к телу моему все ближе и ближе подступает холодный, мокрый воздух источника. Последовав примеру мужичка, я разделся догола. Пока он читал какую-то молитву и крестился, я, стараясь не ступать на деревянный пол купели, на цыпочках, словно цапля, замер на собственных ботинках.

– Ну, с Богом! – сказал уверенно мой компаньон и побрел к находящейся в углу комнаты лесенке.

Он решительно шагнул вниз, и в то же мгновение я услышал, как он, громко фыркая, окунулся в воду. Раз. Потом второй. И потом третий. Окунался в воду мужичок, не торопясь, со знанием дела. Будто процесс доставлял ему удовольствие.

– Фух! Хорошо! – сказал он, поднимаясь из купели. – Давай теперь ты.

Я аккуратно, на носочках ступая по ледяному полу, допрыгал до границы лестницы и посмотрел вниз. Пять ступеней отделяли меня от поверхности воды. Она была прозрачна и чиста, как водка в поминальной рюмке. Стало немного страшно. Но отступать было поздно. Я собрал всю свою волю и пошел вниз. Как только пальцы коснулись пленки воды, меня обуял настоящий ужас – она была в сто крат холоднее, чем я себе представлял. Что-то совершенно запредельное. Мне даже показалось, что кончики пальцев, коснувшись ее, тут же посинели и утратили всякое кровоснабжение. Сердце заколотилось в груди со скоростью ударов капель дождя о стекло.

«Ну же, тряпка… – сказал я самому себе сквозь зубы. – Давай! Ты же не девчонка. Ты можешь. Вон мужик как плескался…» Я еще что-то хотел сказать приободряющее, но оборвал себя на полуслове и быстро шагнул в воду. Я буквально скатился вниз по ступенькам и оказался по грудь в этом обжигающем ледяном колодце.

– Мама! – заорал я и окунулся в воду с головой.

– Бл…! Ху…! В пи…ду! – вынырнув, я тут же окунулся на одном дыхании второй и третий раз.

Выныривая в третий раз из источника, я почувствовал, что у меня темнеет в глазах. Сознание куда-то повело. Я на автомате сделал большой шаг через две ступеньки и, ухватившись за протянутую мужиком руку, выскочил наружу.

– Ох! – продолжал я причитать и материться. – Ох! Не могу прям…

Ни рук, ни ног я не чувствовал. Глаза готовы были выскочить из глазниц от шока. Сердце вот-вот наружу вылезет, прорвав реберную решетку.

– Ну ничего, ничего. Бывает… Давай успокаивайся. Дыши. Дыши, – затараторил мужичок где-то слева от меня.

Я замахал руками, пытаясь вернуть им кровоснабжение. Сделал несколько больших вдохов и выдохов. Сознание вроде возвращалось. Голова кружилась. Тело все горело. Удивительное дело – я был почти совсем сухой. Правда, тело все покрылось пупырышками, член вообще, можно сказать, исчез. Яйца поджались к телу.

– Фух, – выдохнул я. – Простите меня за мат. Я просто не мог себя контролировать… Я не думал, что это так… так холодно.

– Ничего, в первый раз так у многих. Бесы выходят. А они молча не могут покидать обжитое место.

Я посмотрел на мужика, пытаясь понять, шутит он или говорит серьезно. Но по его глазам понять это было невозможно. Он был сам как бес. Вроде бы глаза добрые, но с таким прищуром хитрым, что закрадывается что-то в душу не то. Взгляд цепкий, но усталый. Глаза человека, который очень много повидал в жизни. Такой шутит, как не шутит, а скажет правду, так улыбнется, а ты думай.

– Меня Гриня зовут, – сказал мужчина и протянул руку.

Я представился и протянул руку в ответ. Рукопожатие было крепким, но в меру. В последний раз мне так жал руку отец, когда поздравлял на свадьбе. Так мужчины жмут друг другу руки, когда ставится какая-то точка. Такие рукопожатия подводят черту. Закрепляют достигнутое.

– Ну что? Одеваемся и пошли?! – сказал Гриня.

Он перекрестился и стал надевать одежду. Я последовал его примеру. Одеваясь, я почувствовал, как по всему телу разливается тепло. Холод окончательно отступил. Было даже немного жарко. Застегнув куртку, я вышел на улицу. Гриня последовал за мной. Дождь кончился, но воздух был такой влажный, что казалось, будто я не иду, а плыву сквозь него. Каждый раз, делая вдох, я прям ощущал, как легкие мои, словно губка, наполняются этой тяжелой влажностью.

– Сейчас надо чайку горячего. И все сухое надень, – деловито советовал Гриня.

Мы прошли мимо большого храма, потом шагнули на расплывшуюся от дождя грунтовую окружную дорогу, которая вела от главных ворот к храмам поменьше и монашеским кельям. Перешагивать лужи было просто невозможно. Дорога превратилась в одно сплошное месиво. Аккуратно, чтобы не зачерпнуть лишнего, мы почапали к воротам. Пройдя полпути, Гриня остановился.

– Ну что? Будешь со мной ходить иногда? – спросил он и улыбнулся очень доброй и светлой улыбкой.

– Буду, конечно, – не задумываясь ответил я.

– Ну, мне сюда, – сказал Гриня и указал на один из домиков, где жили «послушники» и «трудники».

– А я «на ворота». Меня там разместили, – я рукой указал на белую башенку монастырских ворот, в которой укрывалась комната для постоя приезжих.

– Ну тогда до встречи, – сказал мужчина и пошел к своему домику.

Я смотрел ему вслед несколько секунд, а потом продолжил свой путь. Проходя мимо монастырского кладбища, я остановился. Обернулся и посмотрел на смотрящие куда-то далеко за небо ракеты-купола монастырских церквей. Я зажмурился и сделал глубокий-глубокий вдох, закрыл глаза. Весь этот монастырь, этот болотистый лес за оградой, эти маленькие, аккуратные, нелепо разбросанные по территории домики, эти белоснежные церкви, эта дорога, разбитая колесами грузовых машин, и я – замерзший, согревшийся, потерянный и нашедший себя одновременно, – все это растворилось, смешалось и потеряло всякий собственный отдельный смысл, ибо было одним целым, и, в свою очередь, было лишь частью чего-то большего. Чего-то огромного, что, несмотря на свои невероятные размеры, могло сжаться до размеров моего сердца, войти в него с этим глубоким вдохом и отозваться в нем самой пронзительной и чистой тишиной.