Удивился Кержак, ему много раз приходилось беседовать с атаманом, но это обычно бывало, когда его почему-то назначали к нему в караул, а сейчас зовут на сход, то есть, на небольшой круг. Кержак вошел в шатер, там сидел сам Степан Тимофеевич и около него несколько человек из ближайших соратников. Перед ними на барабанах стояли штоф и несколько серебреных рюмок, хлеб, лук, солонина. Атаман показал Кержаку жестом, чтобы он присаживался с ними. Кержак за год жизни среди вольных казаков употреблял горячительное снадобье, когда разливали, только потому, чтобы особо не отличаться от других. Да и понял: после рюмки легче заснуть в холодную погоду, а в жару старался отказываться, а тут от приглашения самого атамана он отказаться не мог. Выпили, атаман завел разговор:

– Застряли мы тут, братишки, а оставлять в тылу крепость с неподчинившимися нам стрельцами нельзя. Пойдем дальше к Казани, там узнают, что мы Симбирск не взяли, будут сопротивляться долго, а недобитый Борятинский со своими дворянами по окрестностям рыщет. Объединятся с Милославским и в любой момент ударят нам в спину. Поэтому надо брать эту крепость, а время играет не на нас. В Москве другое дворянское войско собирается, во главе мой злейший враг – боярин Юрий Долгорукий. Вот я и собрал вас, други мои, тут я повоюю, завтра сам на крепость пойду, а вам нужно идти кому на Дон, кому в верховья Волги, да и в саму Москву, письма с призывами к вольной жизни рассылать, народ подымать, брать села, малые города, везде устанавливать правления круга вольных жителей. – Атаман еще велел разлить, выпили, он продолжил:

– Кержак, ты казак молодой, но уже успел в цепях побывать, хлебнул лиха, знаю, толковый, получится из тебя добрый атаман. Бери своего дружка, идите вперед нас, рассылайте письма с призывом к восстанию. Как мы будем подходить, а народ вольный нас уже ждет. Мне одному власти над народом не надо, хочу с вами жить как брат, чтоб над всей Русью справедливо править вольным кругом. Разумеется, без доброго царя и православной веры жизнь не устроишь. Русь велика, это не одна городская крепость. Никон в цареву опалу попал из-за изменников-бояр, поэтому к нему сейчас народ потянулся. А ты подымай тех, кто старой верой спасается, вольному воля. Сколачивай себе добрую сотню, в открытый бой с дворянским отрядом старайся не лезть, они побьют тебя, у них ученость к военному делу имеется, уходи в лес, нам главное – больше народа поднять. Поначалу зимы, не позднее первого снега, все подтягивайтесь с разных сторон к Москве, я от Рязани, вы от Мурома или Нижнего. Мой брат Фрол приведет ватагу с Дона. Узнают Запорожские казаки Серго, что Стенька Разин к Москве подходит, не будут думку тянуть, тоже двинут в помощь к нам, тогда посчитаемся с боярином Долгоруким.

Беседовали у атамана до утра, Кержак слушал и был уверен, что они обязательно встретятся со Степаном Тимофеевичем. Раз идти ему определил атаман к Нижнему, появилась надежда повидаться с родными, это радовало душу. Кто-то из посланных атаманом гонцов двинулся к Пензе, к Саранску, а Кержак с Данилой – к Нижнему Новгороду. Путь держали не Волгой, а напрямую по дороге. В селах и деревнях агитировали народ, везде встречали много бедных, настроения у населения было сочувствующее восстанию. На встрече рек Алатырь с Сурой стоял городок Алатырь, оттуда отправились в сторону большого села Мурашкино, от него вниз по реке Сундовик.

Осень брала свое, вечером уже холодело, небо заволокло, Кержак сидел в седле серого коня и смотрел на низко тянувшиеся дымки села Лысково. Отсюда два года назад его увезли связанного в острог, сейчас он волен решать судьбу своих обидчиков, это радовало и настораживало. Он сомневался в необходимости мести. Кержак слез с коня, отдал его под узду Даниле и пошел кустами да ложбинками в сторону села. Огородами вышел ко двору Терентия, поднялся собачий лай, одна, другая.

– Чувствуют не столько чужака, сколько крадущегося человека, – подумал Кержак, и пошел наперекор лаю в открытую.

– Полно лаять, свой идет, – громко, по-хозяйски уговаривал псов Кержак.

У самого дома навстречу вышла Анфиса:

– Ох, Господи! – Напуганно воскликнула девушка, увидев перед собой в огороде молодого парня, подпоясанного кушаком, из которого торчала ручка пистолета, а по ноге до сапога висела сабля.

Кержак поклонился. Это уважение, оказанное девушке, ее сразу успокоило, она стала присматриваться к лицу молодого парня, одетого несколько иначе, чем одевались их парни. А он поприветствовал Анфису, и по голосу она сразу в казаке узнала Евдокима.

– Анфиса, Терентий дома?

– Да, Евдокимушка, – радостно заголосила Анфиса, – проходи.

Терентий встретил Евдокима, он знал, что его отправили связанного в острог в Нижний Новгород, а потом его следы терялись. А тут вот он является вольным казаком при сабле и пистолете.

Накрыли стол, но Кержак не стал долго столоваться, а попросил с собой собрать, там его соратник дожидается. Главное Кержаку нужно было выведать, какое настроение у народа в селе, кто приказной, есть ли гарнизон стрелецкий в крепости на Оленьей горе, вооружения на башнях. Хотелось понять, как вольной ватаге входить в село: с миром или с боем. Спросил и про Анисию.

– Выдали замуж за Фролку твою Анисью, в стрелецкой слободе живут, – ответил Терентий. – Весь век, что ли, по ней будешь горевать? Вон, смотри на мою Анфиску, бери и радуйся всю жизнь, а что по той-то печалиться, она теперь чужая баба!

Кержак грустно усмехнулся, посмотрел на стоящую у печи Анфису, она улыбнулась и застеснялась, отвернула голову.

– Рано мне, Терентий, теперь жениться, волю народную надо добыть, – ответил Кержак.

– Женись и иди, добывай свою волю. Коли добудешь, а то в цепи опять попадешь. Так кто тебя ждать будет? – наставлял по-отечески Терентий молодого парня.

– Коли в цепи, Терентий, попаду, так почто девице молодость губить буду, вдовой оставлять?

– Так-то оно так, да у самого бы хоть дети остались, все же не зря жил.

– Брат оставит, сестры родят.

– Воля твоя.

Анфиса с обиженным лицом вышла в коридор.

– Тут вот у меня письма с призывами к народу от Степана Тимофеевича, так ты, Терентий, собрал бы мужиков, кому доверяешь, прочли письма с воззваниями. Когда мы придем, так народ уже готов будет, осмыслит с нами пойти, крепость возьмем, Мурашкино нас поддержит, пойдем дальше к Арзамасу, к Мурому.

Слушал Терентий и думал. С одной стороны, подкупала его воля, а с другой стороны, как же это супротив власти идти, бояр да дьяков?

– За доброго царя биться на Москву пойдем, – продолжал Кержак.

– Коли за доброго царя, так и я не против поддержать народное движение, – ответил Терентий.

– Вот и сговорились на этом.

Кержак ушел той же тропой, но уехать не хотел, не знал толком Терентий, что в крепости творится. Как бывало, с десяток стрельцов слободских или в связи с приближением вольницы усилился отряд, вооружился. Да и с высокого бугра на заволжскую даль посмотреть хотелось, на устье Керженца, на Макарьев монастырь. Забрался Кержак на Лысую гору. Вот отсюда все видать, и даже крикнуть захотелось:

«Ого, простор-то какой».

Переночевали в кустах, как начало рассветать, подобрался к Оленьей горе снизу, крепость рассматривал. Башня от Волги имеет два яруса, сразу не увидишь вооружения, пополз дальше, с другой стороны ров, мост не развален, значит, не ждут. У башни под мельницей столкнулся со стрельцом.

– Лови его! – Крикнул стрелец.

Привыкший за последние дни красться, Кержак от неожиданности при встрече врага побежал во всю прыть в овражные кусты, а потом неожиданно для самого себя остановился, выхватил саблю, пистолет и в полный рост бросился назад навстречу стрельцу. Теперь тот перепугался такой прыти, бросил мушкет, упал и пополз в гору к крепости. Догнал его Кержак, замахнулся саблей:

– Говори, сколько стрельцов в крепости, пушки есть?

Стрелец все рассказал, Кержак дал ему «прелестное письмо» от Разина:

– Читайте со стрельцами, вольную жизнь идем добывать, мы подойдем к крепости, хватайте голову и сами решайте с ним.

Свистнул Кержак, Данила вывел коней из леска, вскочили в седла и поскакали, не прячась. Пробрались до Нижнего Новгорода, оттуда возвращались в Лысково, хотел Кержак переправиться через Волгу на ту сторону и съездить домой, но посетил еще раз Терентия и от него узнал, что недалече на реке Суре городок Курмыш уже взят отрядом разинского атамана. Кержак рванул в Курмыш, действительно, здесь правили казаки, а за атамана был Максим Осипов, внешне приятный молодой казак. По вольнице ходил слух, а иногда открыто говорили, и многие в этом были уверены, что он не кто иной, как сам есть царский сын царевич Алексей. Восстанию нужен был символ, и так решил атаман Степан Разин. Кержак знал, что Осипов выдуманный царевич, и продолжал мечтать увидеть среди восставших настоящего царевича Михаила, о котором все время помнил с рассказов Христофора.

Ранним утром небольшой отряд вольницы неожиданно появился возле стен старой крепости на Оленьей горе, в которой еще оставался острог. Ватага пошла вперед на штурм, пыхнули пару раз дежурившие стрельцы из пищалей, в ответ тоже прозвучало несколько выстрелов штурмующих, а в основном у мужиков оружие с домашнего подворья: вилы, коса, топор, рогатина. Восставшие грозились сжечь крепость, стрельцы напугались и открыли ворота. Сработало переданное стрельцу заранее Кержаком письмо с призывом от Разина присоединяться к восставшим. Тем временем Кержак и с ним еще трое верхом на конях со свистом влетели в стрелецкую слободу и остановились у дома Онисима. Кержак отдал коня Даниле, перелез через забор, Онисим возле двора второпях снаряжал коня, увидев на заборе появившегося казака, напугался и побежал в дом с криком:

– Фролка, казак, стреляй! Стреляй его!

Кержак быстро и уверенно шел за ним, Онисим закрыл перед ним дверь, но он не успел вставить засов. Дверь резко от удара ноги открылась, сбив с ног Онисима, упавшего на пол в сенях. Из дома открылась дверь, и появился Фролка, он держал в руках пищаль. Кержак выхватил из-за пояса пистолет и направил его на Фролку, тот оторопел, повернулся и кинулся в дом. Кержак перепрыгнул через Онисима и бросился за ним. Настигая Фролку, Кержак ударил его ручкой пистолета, он упал на пол. Кержак выхватил у него пищаль и замахнулся саблей, Фролка, оборачиваясь, увидел занесенную над собой саблю, завизжал, как поросенок. В этот момент появилась Анисья, она стояла и прижимала к груди крошечного ребенка:

– Не убивай, прошу! – И она бросилась на колени рядом с мужем, продолжая прижимать к груди ребенка.

Кержак смотрел на нее, она смотрела ему в глаза. Он развернулся и пошел к выходу, в сенях схватил Онисима за бороду, ударил его в живот кулаком и скомандовал:

– Ключи от острога, быстро!

Онисим, зажимая живот, закивал головой, зашептал:

– Сейчас, – и пошел в дом.

Кержак за ним. В доме Анисья все сидела на коленях с ребенком с застывшим взглядом, Фролка, увидев вернувшегося Кержака, вскочил и побежал за печь. Онисим пошвырялся в кафтане и достал большие ключи от замков в остроге. Кержак снял со стены висевшую саблю Онисима и, хватая его за грудки, скомандовал:

– Ты пойдешь с нами в крепость, острог открывать!

Вольница взяла крепость быстро, по просьбе Кержака мужики убивать Онисима не стали, спустили его с высокой горы к Волге, тот повертелся, ухватился за кустик и спустился к берегу. Кто был не рад приходу вольных казаков, восставших местных мужиков, садился в лодки и перебирался на противоположную сторону к Макарьевскому монастырю за его крепкие стены. После ухода Кержака с Онисимом, Фролка велел жене с ребенком идти к ее отцу в Лысково, а сам пробрался на берег и тоже переправился на другую сторону реки.

Забили колокола в Лысково, вышли многие с иконами на крестный ход, встретили передовую ватагу разинцев. Начали остальных жителей скликать на общий сход, нужно было объяснить народу, за что воюет вольница, отменить власть приказчиков, избрать кругом старшину.

Кержак на миру держал речь:

– Без жалости гнут народ изменники-бояре и приказные лиходеи. Вольная жизнь – это когда народ сам на миру решает свою судьбу, и доброго царя на Москве ставить надо, чтобы не бояре да дворяне окружали царя, а избранные вольным кругом уважаемые люди!

И о старом благочестии в православии не забыл сказать Кержак.

Слушали люди, дивились вольности такой в размышлениях молодого казака, шептался народ: «Не донской он, местный, из-за Волги будет, сын медового купца Тихона. Фролка с Онисимом из-за Аниськи оговорили его, в острог сдали, в кандалы заковали, а он вон, смотри, с саблейна коне, народ на Москву зовет идти, доброго царя ставить. Диво да и только».

Стоял и слушал Терентий, из-за спины отца выглядывала Анфиса и смотрела то на Евдокима, то на Анисью, стоящую в толпе на другой стороне круга. И завидно ей было, что не ее любит такой молодец, а подругу.

В селе кто новизну в православии принял, к одному попу шли, а кто старого благочестия придерживался, те к своему попу тайком ходили. Кто из жителей села в новую вольную жизнь сразу пошел, в дружину вступил, старую веру хотел защищать и доброго царя ставить. А другие боялись, что добром эта вольница не закончится, и уходили на берег Волги.

Подошел к Лыскову с отрядом и Осипов, по дороге присоединились к нему жители села Мурашкино, образовывался уже большой отряд восставших. Кержак видит, что все на правом берегу Волги контролируют восставшие, и теперь ему можно сходить домой, и заодно узнать настроение людей в заволжских лесах. Они вдвоем с Данилой с конями на плоте переправились на левый берег без происшествий, хотя ожидали и держались подальше от Макарьева монастыря, зная, что за стенами попрятались стрельцы с крепости и приказчик, вероятнее всего, они вели наблюдение за берегом Волги.

Двинулись не по петляющему руслу реки Керженец, а напрямую лесом, и Кержак был уверен: все одно найдет свою деревню. Ходил с отцом с малых лет собирать мед, грибы да ягоды, если и поплутает немного, а к дому выйдет все одно. Вот и совсем пошел знакомый перелесок, болотце, за ним и дом родной. Подъехали к деревне, все тот же домик. Встречает пес, даже чувствуя чужой запах коня, а не подает голос. Видит: человек родной, топчется на месте. Ему хочется броситься и сомневается он, не ошибается ли, это тот ли молодой его хозяин, который однажды уехал на лодке и, отплывая, скомандовал: «Домой». И пес убежал домой, вернулся уж главный хозяин дома, а молодого все нет и нет. А тут он на другом, не родного двора запаха коне появляется. Пес заскулил, залаял, но радостно, Кержак с коня спрыгнул и сразу к псу, тот наскочил и давай его лизать в лицо, руки, а хозяин трепал его по голове, по ушам и тоже поцеловал в морду. Из дома выбежала старшенькая сестренка, братишка, который уже подрос. Когда уходил, он совсем был малец. Еще сестренка, а за ними вышел и отец. Увидев Евдокима, и у него, человека мужественного, по щекам покатились слезы. Они обнялись, выбежала мать и тоже в слезы. На радостях начала причитать.

А тем временем, пока Кержак с Данилой отъедались и отсыпались в тепле домашнем, жители Лыскова и Мурашкина вспомнили обиды людей, которые попрятались за стенами монастыря: приказчика, ярыжки, да и к монахам имелись обиды за корыстолюбие при сборах за переправу, за торговое место. Может, это был лишь повод, мужичкам просто захотелось поживиться, раз уж они теперь стали вольными людьми, да и пришлым казачкам по привычке хотелось подуванить. А тут лысковские мужики порассказали, какие богатства могут быть в монастыре. Не все же на строительство стен да храмов идет от сборов с ярмарочной торговли, что-то и остается. Уговорили мужики и казаки Максима Осипова, или «царевича Алексея», кому, как милее было принимать своего атамана взять богатый монастырь.

Шел октябрь, вплавь Волгу не поплывешь, начала ватага вольницы переправляться на лодках да плотах на левый берег, накапливаться и подступила к Желтоводскому-Макарьеву монастырю. Из ближайших деревень мужики и бабы с ребятишками, боясь непредсказуемости восставшего люда, грабежа и разбоя, попрятались за стенами, в монастыре также много было богомольцев, все пошли на стены. По выработанной тактике, атаман Максим Осипов сначала послал в монастырь переговорщиков о сдаче с миром. Их схватили, игумен отказался вести переговоры. Вольница начала собирать лестницы, бревна, сухой лес. Дошел слух о готовящемся штурме монастыря и до лесной деревни, Кержак с Данилой без сборов прыгнули на коней и рванули к Волге. Еще издали в лесу был слышен пушечный гул, виден дым пожара, уже ближе слышались оружейные хлопки. Осада стен монастыря шла полным ходом, на лезущих по лестницам мужиков со стен лили горячей смолой, кидали камни, стреляли. Кержак в огромной толпе людей с трудом нашел Максима Осипова и стал его убеждать остановить штурм:

– Монастырь – святое место, это оттолкнет народ от восставших, разве атаман Степан Тимофеевич позволяет разорять монастыри? Наш путь на Москву, останови безумие! – Кричал среди выстрелов Кержак.

– Здесь я атаман, – громко и дерзко ответил ему Осипов и тише важно добавил, – я царевич!

– Ты царевич? – Переспросил в лицо Кержак. – Иди на Москву и добывай свой престол, коли ты царевич, а не здесь с монахами воюй! Не поведешь ты, самозваный царевич, пойду в Москву я и найду настоящего царевича!

Осипов схватился за саблю и выдернул ее наполовину из ножен, но посмотрел на неподвижно стоящего разъяренного Кержака, который лишь положил руку на рукоятку сабли, задвинул свою саблю и сказал:

– Мужики местных сел сами уговаривали меня взять монастырь, решение вольного круга, супротив не попрешь.