Настена и на этот раз хлопотала долго, голову и руку Андрею сама перевязала – и все молча. Аринка не пропускала ни малейшего движения не то что ее рук – даже, кажется, бровей, и, в конце концов, перевела дух: лекарка довольна, не то что в прошлый раз.

– Ну, вроде все в порядке, – одобрила увиденное Настена. – Когда рука срастется, разрабатывать начнешь. Я тогда Арину научу, как разминать ее да растирать, чтоб ожила. А пока береги, не пытайся усердствовать. И с головой шутки плохи. Лежи, сколько велено! И ты тут смотри, – повернулась она к Арине со строгим видом, – в случае чего, хоть связывай его. Это он сейчас такой смирный, а чуть отойдет – дуром попрет, не удержишь.

А потом тихим наговором усыпила раненого. Арина поначалу испугалась: ясное дело, чтобы с ней поговорить от него в тайне.

– Да не бойся ты! – уловила ее тревогу лекарка. – Пугать мне тебя особо нечем, самое страшное минуло. Дней семь еще может и жар вернуться, и в груди хрипы никуда не делись – дышать ему трудно. Голову поберечь надобно; хоть и крепкая она у него, а все же покой нужен. Конь его сильно побил, конечно, но главное, внутри вроде ничего важного не задел. Не знаю еще, как все сложится, но и смертельного пока не вижу. Ты об этом тревожишься?

Аринка с облегчением перевела дух:

– Главное – выжил!

– Да в том-то и дело!

Настена встала, прошлась по комнате. Арина с удивлением следила за ней глазами: лекарка теперь казалась не на шутку взволнованной и удивленной. Пока Андрей их слышал, она этого ничем не выказывала, а тут куда только ее уверенность подевалась.

– Теперь-то могу сказать – жить будет, но почему?.. Я понять не могу, как?! – наконец заговорила Настена. – Надеялась, конечно, что ты его выходишь, но ведь до конца и я не верила! Я не Юлька, чтобы тебя веры лишать – вся его надежда только в твоей вере и жила. Но теперь-то хоть признайся: заговоры какие-то над ним творила? Обряды какие-нибудь? Чему-то бабка успела научить? – и на Аринку в упор так глянула, что та еле-еле успела собраться, чтобы полностью в ее власть не попасть, коли Настена и сейчас ее начнет ведовством морочить, как у церкви при первом знакомстве.

И вдруг разозлилась, как редко вообще злилась на кого-то – до хруста зубовного. Сразу сил прибавилось, вскочила, встала напротив Настены – кулаки сами сжались. Глаза в глаза уставилась и увидела, что лекарка опешила: не ожидала такого. Да Арина и сама от себя не ожидала, что ее так разберет.

– Ну что ты ко мне привязалась, Настена? – выдохнула она. – Что еще тебе надо? Не видишь, что ли, одно мне сейчас важно – его выходить! Умела бы – да! И заговоры творила бы любые, и обряды бы тайные проводила! Все бы сделала – хоть жертвы идолам приносить бегом побежала бы! Но не умею я ничего!

Единственно, баб на помощь позвала. Видела, что ты в прошлый раз делала, ну и бабка мне рассказывала, что можно как-то женской силой поделиться, вот я и решила попробовать. От отчаяния больше – и как у нас получилось, я так и не поняла… Ну, а кроме этого – только то, чему Юлька твоя научила да ты сама велела делать.

Но ведь сама боярыня с нами вместе его лечила. Неужто ты думаешь, она бы позволила языческие таинства творить? И еще я все время подле него сидела, дыхание его слушала. И звала оттуда, из тьмы, сюда, к свету. Как умела, звала, за руку держала. Ничего больше! А тебе все неймется!

– Да сядь ты… – устало отмахнулась от нее Настена, опускаясь на лавку. – Не враг я вам с ним и сама готова сделать все, чтоб Андрюха поднялся. Но мне знать надо! Не моими заговорами вы его вытянули, но вытянули же как-то. Если умеешь что-то, скажи, может, я потом еще кого так спасу. Про ваше сидение мне Юлька уже поведала. Неужто и правда, одной любовью сумела? Как?

– Кабы я сама знала… – развела Аринка руками, успокаиваясь и присаживаясь рядом с лекаркой. – И объяснить не могу, как у нас получилось. Но бабка-то говорила, что не ведовством это делается, а любовью. Вот я и подумала… Люблю я его, Настена, больше жизни люблю. И бабы, видно, тоже от всей души ему добра пожелали. Даже девчонки старались изо всех сил. Вы вот с Юлькой не верили, а мы не сомневались! Но заговоры… Нет, этого и впрямь не знаю! Да ты же и сама, поди, видишь, что нет во мне ведовской силы.

– Ну, стало быть, и правда, женщины любовью лечат… А мужи – даже не знаю, чем… Верой, что ли? Как попы? … – задумчиво, сама себе проговорила лекарка. Кивнула. – Вот Лада, значит, Морену и пересилила. Никто бы больше не смог. Хотя… Мать его тоже как-то сумела, когда горло ему копьем перебили. Так на то она и мать! Свою силу жизненную ему отдала, а сама через два месяца угасла. Теперь ты вот взялась… Везучий Андрюха! Несмотря ни на что, везучий! – Настена усмехнулась, но тут же снова построжела. – Но учти: я не позволю тебе отдать ему все силы, как его мать! В прошлый раз говорила и сейчас скажу: о себе не думаешь – об Андрюхе своем подумай! Не спишь ведь, не ешь толком – я же вижу. А ты ему и дальше нужна – выздоровление только началось…

Лекарка помолчала, будто решая что-то про себя, и серьезно продолжила:

– И еще… Жить он будет – в этом я сейчас уже уверена, но вот что останется воином – не обещаю. А для мужей это иной раз хуже смерти, для Андрюхи-то точно… Тихо! – ухватила она за руку вскинувшуюся от этих слов Арину. – Тихо, говорю! Или, если не воин, он тебе и не надобен? Не бойся, он не простой ратник – Корней его к делу приставит, бедствовать не придется…

– Да ты что?! – задохнулась Арина, поняв, как истолковала Настена ужас, мелькнувший у нее в глазах, и навернувшиеся слезы. – Не брошу я его! Любого! Он для меня… Но он-то?.. Ты же сама говорила – воинская стезя для него все! Все у него отобрали, только это осталось, а если и ее не станет… Он-то как?! – почти выкрикнула она в отчаянии.

– Да так же, как все! – отрезала лекарка. – Сядь! Нет, ну надо же! – всплеснула она руками. – На мужей-то я нагляделась… Чего они только не выделывают, когда понимают, что больше воевать да кровищу проливать не придется, а ты-то что?! Дура! Зато при тебе будет – не убьют… Сядь, я говорю, да дослушай! – она почти силком усадила вскочившую все-таки Арину. – Да с этими Лисовинами ничего наперед не угадаешь, как заговоренные они. Будто кто из их предков ряд с Перуном за весь род заключил… Коли сразу не убьют, так сами ни за что не сдадутся. И Андрюха в прошлый раз поперек всему поднялся, и Корней без ноги сотником снова стал… – то ли удивленно, то ли восхищенно покачала головой Настена. – Но по первости непременно дурить начнет. Случалось, если старшие вовремя не останавливали, и морили себя некоторые. Морене они все служат… Перуну, конечно, в первую очередь, но и Морене тоже. Смерть-то с ними рука об руку ходит, а она своих слуг так просто не отпускает…

– Да как же?.. – только и смогла повторить Арина, беспомощно глядя на Настену. Почему-то она была уверена: если сумеет выходить Андрея, то он опять встанет в строй. О другом даже мысли не допускала.

– А вот так, – вздохнула лекарка. – Потом все как-то свыкаются. В обоз идут или еще как… Прожить можно и без войны – это они со временем понимают и судьбу свою новую принимают. Вот тебе это и придется ему объяснить! Для того бабы к ним и приставлены, – Настена кивнула в сторону Андрея. – Нам их спасать и тут приходится – от них же самих. Вот своей любовью его и возвращай, объясняй, что у него теперь семья есть, дети пойдут, так что пусть для жизни, а не для смерти живет… Помнишь, что я про сеть тебе говорила? Обуздать тебе его зверя придется – иначе никак. Обуздать и смирить. Или он Андрюху твоего изнутри сожрет…

Еще при первом знакомстве с лекаркой, когда та не раз зверей поминала да все втолковывала, что женская стезя – мужей обуздывать, Арину корежило это настырное Настенино «обуздать и смирить». И в то же время видела, как Андрея его нынешняя вынужденная беспомощность тяготит даже сейчас, когда он едва-едва в себя пришел. А что же будет, если поймет, что это навсегда?

Представить его смирившимся и обузданным она никак не могла, поэтому хоть с Настеной и не спорила, но про себя решила: что касается лечения телесного – лекарку слушать надо безоговорочно, а вот с остальным… Как-нибудь и без ее советов обойдется. В сотне увечных воинов хватало, взять хоть тех же наставников в крепости – что-то она среди них «смиренных и обузданных» не заметила.

Арина и сама не знала, откуда в ней появилась и с каждым днем укреплялась непоколебимая уверенность в том, что все теперь будет хорошо и правильно. Поэтому сейчас хоть и вскинулась в первый миг от Настениных слов, но быстро взяла себя в руки.

«Звери? Морена не отпускает? Обуздать и смирить, говоришь? Посадить, что ли, мне его на завалинку, одеялами обложить да самой вокруг него кудахтать? Точно тогда с тоски удавится! Нет, дело ему нужно! Такое, чтобы он всей душой его принял и с ним сроднился. Как со стезей воинской… Наставником он, конечно, останется, но ему этого мало. Лисовины же должны непременно первыми быть, это я уже поняла – им вперед нужно стремиться, не по течению плыть, а по-своему жизнь поворачивать. Стало быть, Корней с Аристархом ему такое дело и сыскали? Потому-то он и ожил враз? А может, загодя придумали, да ждали подходящего случая? С них станется. Ну, и дай им Бог здоровья тогда!»

* * *

Арина и сама не заметила, как изменилась за последнее время. Все страхи, растерянность и неуверенность в своих силах, что навалились после ранения Андрея, отступили в тот самый миг, когда он пришел в себя и впервые взглянул на нее осмысленно. Как будто она вместе с ним после тягостного сна очнулась, и само собой пришло откуда-то спокойствие и понимание, что и как делать. А потому молодая женщина безжалостно придавила в себе вполне естественное бабье желание радостно покудахтать и растроганно похлюпать носом возле него. А ведь раньше не то что в голову бы не пришло сдерживаться – сочла бы это единственно возможным и правильным для любящей женщины.

«Господи, ну зачем мужи каменными истуканами притворяются?! Мы ведь обижаемся, что они нам ничего про себя не рассказывают. То ли слабостью такие рассказы почитают, то ли слов не находят… Да какие тут слова – и без них все ясно… Сочувствие и понимание всем надобны».

Она вспомнила, как однажды Фома вернулся после долгого похода – смурной, лицом черен, ночами вскидывался. Оказалось, на них в дороге тати напали да убили кого-то из работников – это все, что тогда от холопов узнала. А подробности – что и как – она у мужа долго выспрашивала, но он так и не рассказал. И не просто молчал, а впервые за все время семейной жизни прикрикивал на нее за расспросы, да зло так! А потом невзначай обронил: «Дай Бог тебе никогда этого не узнать».

Арина тогда всерьез на него обиделась – не за грубость, а за то, почему с ней поделиться не захотел. Неужели она бы не поняла? Потом уже, когда сама столкнулась с кровью и смертью родителей, когда, защищаясь, убила сама, осознала: есть такое, что не каждый решится рассказать, что постигнешь, только когда сам через это пройдешь. И тяжело это, и больно, и… стыдно, что ли? Будто все сокровенное прилюдно наизнанку выворачиваешь. Она и после одного случая с трудом восстанавливала душевное равновесие, а сколько такого у воинов? Вот мужи от всего этого своих женщин и защищают, привыкли всю тяжесть только на себя принимать.

Но ведь и они уязвимы. И надо помнить это, и лечить не только тело, но душу; противостоять и боли, и страху. И как раз эта война – женская: тут не щитом прикрывать надо, а любовью, терпением и пониманием. Зачастую сами мужи про это не догадываются, не понимают, что в женских глазах такая слабость ничем их не унижает, а только делает роднее и ближе.

Зато их попытки оттолкнуть женщин в такие моменты обижают несказанно; кажется, что не доверяют, опасаются, что не поймут. Но и с этим приходится мириться. И говорить им это нельзя – разозлятся, себе обидой сочтут. Мужи сильны духом, но нельзя такое в себе постоянно держать, душе тоже отдых нужен.

Напрасно Аристарх беспокоился, когда говорил, что Арине теперь Андрея понимать придется: иначе просто и быть не могло. С каждым днем им становилось все легче общаться. Она уже не на одни догадки полагалась, а условилась с ним о знаках; их много набралось, разных. И если она раньше по его глазам легко читала – улыбается он, или сердится, или удивлен чем, то слова Аристарха другим озаботили. Зачем староста это подчеркнул, она пока не очень-то себе представляла; вроде с Корнеем шутил, да только это, ей предназначенное, произнес совсем иначе – не смехом.

«А что тут просто и кто прост? Хоть вот и сами Лисовины – недаром Настена говорила, что с ними предсказать ничего не может!»

Арина уже давно понимала, в какой род ей предстоит войти, но до сих пор удивлялась им. Всем… Может, и правда, с кем-то из богов их предки ряд заключили? Вон Михайла – совсем еще мальчишка, а уже чувствовалось, какая сила в нем просыпалась. Как ветер ураганный, что все на своем пути сметает! И всех, кто рядом окажется, эта сила либо поднимет и понесет, как птиц – только успевай крыльями махать, либо об первое же дерево размочалит! Если слабых тот вихрь затянет – кости переломает или, напротив, возвысит, коли не испугаются полета. Но если кто поперек надумает встать, хоть самый близкий, размолотит в щепы, не раздумывая и не сомневаясь.

Когда пришло понимание, что и ее этот ураган уже подхватил и несет, эта мысль совершенно не испугала. Мало того, сама не смогла бы теперь от этого полета отказаться! Раньше мечтала о семье, о детях, о любви, о том, чтобы Андрей всегда был рядом, а теперь оказалось, что ей мало только этого! К обычным женским мыслям и другие добавились, о делах совсем не бабьих, о том, как сложится жизнь – не только в ее собственной семье, но и та, пока не совсем понятная, что начинала зарождаться в крепости: Академия, наставничество у девчонок и вовсе уж новое и ни на что не похожее – бабий десяток.

Когда жила в Турове, не задумывалась о том, что в городе или, к примеру, в княжьем тереме творилось – так, слухи какие-то доходили, но совершенно не задевали. Не ее это жизнь и с ее жизнью, казалось, никак не связана, а тут до всего, что происходило – не только в крепости, но и в Ратном – ей было дело.

«Что же получается? Ведь не только Андрей – и я сама не смогу уже только при доме и огороде усидеть, без девок, без каждодневной маеты – без службы нашей бабьей, будь она неладна! Сущность женская меня в одну сторону тянет, а служба – в другую… Все-таки не во всем прав Филимон: бабы хоть строем и не воюют, но коли в тот строй встанут, то без него обходиться уже не смогут.

Но если мне, бабе, возвращение к тихим домашним радостям – и только к ним одним, в тягость становится, то как же нестерпима такая жизнь должна быть мужам? Они-то с самого отрочества со своей стезей неразрывно связаны… Вот именно! А то Настена придумала – звери их грызут… Сама-то, коли ее лекарской стези лишить да к печке приставить, и не так взвоет!

Вот и от меня требуется не смирять его, а помочь подняться в новом деле, какое бы он ни выбрал. Наверняка староста мне об этом и говорил. Прежде всего, ему – а рядом с ним и я свою стезю уж как-нибудь не потеряю…»

* * *