Быстро полетели дни, насыщенные новизной.
Новизна была во всём:
в делах, которые мне приходилось теперь выполнять;
в том окружении, которое стало теперь моей средой обитания;
в чувствах, которые я испытывал;
в мыслях, которые набегали в мою голову перед сном —
всё было новым.
Новизна начиналась для меня с самого утра.
Раньше всегда ранний подъём был для меня обязателен – впереди ждала рабочая смена. Теперь я сам должен был решать для себя, когда вставать и чем заниматься.
Раньше я усаживался в кабину бульдозера с работающим дизельным мотором. Теперь сижу на мягком стуле в тишине читального зала.
Раньше всю рабочую часть дня я ходил в засаленной, пропахшей соляркой, робе. Теперь весь день на мне лёгкие летние брюки, шёлковая тенниска, а вместо тяжёлых кирзовых сапог – лёгкие сандалии.
И настроение все дни новое, приподнятое. Когда, вроде бы, ни с того ни с сего вдруг почувствуешь, что лицо твоё улыбается само собой. Или какой-нибудь бравый мотивчик не выходит целый день из головы.
Всякое новое дело увлекало меня и радовало. Сидеть в читальном зале за отдельным столиком и в тишине погружаться в тексты книг было для меня везением и счастьем. Вот бы мои друзья-работяги увидели меня сейчас!
А совершать ежедневные прогулки по незнакомому городу? Читать названия улиц, следить за их направлением и переплетением. Знакомиться с названиями и местонахождением различных учреждений, магазинов, кинотеатров, столовых, кафе. Обживать аллеи и скрытые в кустах закоулки городского парка. С высокой точки от телевышки любоваться морем и крутыми берегами бухты Нагаева. Прогуливаться перед зданиями музыкально-драматического театра и Первой магаданской школы.
И всё это в одиночку, наедине со своими мыслями и своим восторгом.
Так мне больше нравилось.
Но когда я однажды захотел спуститься вниз, через нагаевский «шанхай» к морю, то Наташа предостерегла меня от такой прогулки.
– Один через Нагаево к морю не ходи. Это самое опасное место в городе. Я там живу и знаю, что там бывает. Чужака там сразу видят и уж в покое не оставят. Если хочешь к морю, поезжай на автобусе от автовокзала к бухте Гертнера. Там спокойнее.
Теперь целыми днями я был предоставлен сам себе.
Новая жизнь пришлась мне настолько по вкусу, что у меня стала появляться настойчивая уверенность в том, что я обязательно стану студентом, что я больше никогда не вернусь к своей прежней работе, к прежней жизни, к прежним местам, к прежним людям.
Если что и вызывало у меня в этот период сожаление, то это потеря тех людей, с которыми я до этого сжился, сработался, сдружился. Та рабочая среда была мной освоена и понята со всеми своими простыми и ясными нравственными установками, которыми она жила. Последние два года мне было в этой среде и уверенно и надёжно. А здесь мне ещё предстояло вживание в новую среду, непохожую во многом на прежнюю.
Во-первых, это была уже не та, чисто мужская, грубоватая и не «шибко грамотная», но надёжная и мне понятная среда. Основной состав моего нынешнего окружения составляло женское общество. Оно целый день мельтешило перед глазами причёсками разного фасона, цветастыми платьями и халатами, оголёнными до колен ногами. Оно громко говорило, громко смеялось, весело напевало или тихо шепталось, напускало разные мины на свои лица или строило глазки.
Во-вторых, новая среда была выше прежней по интеллектуальному развитию. С первых же своих шагов я увидел, что проигрываю по многим направлениям. Увидел, что мне нужно больше читать, больше молчать, больше слушать и запоминать, чтобы дотянуться до их уровня.
В-третьих, мой характер, уже сформировавшийся в определённой среде, не всегда мог быть мне хорошим помощником в предстоящей незнакомой жизни.
Но меня неудержимо тянуло в эту среду.
Это был единственный данный мне шанс не остановиться в своей жизни, не закиснуть, не прозябать, а продолжать жить насыщенно и интересно. У меня уже зародилось внутреннее стремление к этому, меня уже неудержимо понесло в эту сторону, я уже был заряжен большим желанием изменить ход своей жизни.
Прошёл период белых ночей. Кончился июнь.
Началась пора вступительных экзаменов.
На каждый свой экзамен я шёл так спокойно и уверенно, как будто кем-то или чем-то всё было давно и заранее предопределено, всё расставлено по своим местам, и мне просто незачем и смешно волноваться. Мой внутренний настрой на экзамены сложился сам собой в соответствии с моим характером и коротко выглядел таким образом: «Должно случиться то, что должно случиться, и это „должно“ наступит независимо от того, буду ли я волноваться или нет».
Поэтому мне нечего было делать в густой толпе экзаменующихся, где горели страсти, где дёргающиеся руки, заведённые под самый лоб глаза, испуганный шёпот: «Я ничего-ничего не помню! Я ничего-ничего не знаю!».
Я выбирал для себя место в стороне от этой наэлектризованной толпы и был похож на абитуриента, сдавшего всё, что ему положено, и теперь спокойно взирающего на всю эту «суету сует». Впоследствии мне пришлось сдавать очень много экзаменов, но подобное состояние устойчиво каждый раз повторялось со мной. С некоторых пор, чтобы не созерцать каждый раз одну и ту же картину, не привлекать к себе внимания, я стал являться на экзамен тогда, когда он уже подходил к своему завершению.
К концу июля институт справился с первым планом своего набора. Все группы были укомплектованы. Я тоже оказался принятым на историко-филологический факультет.
Всех поступивших собрали вместе, поздравили и отправили по домам, для того чтобы мы оформили документы на увольнение со своих предприятий, получили расчёт и попрощались с родными. Вернуться в Магадан нужно было к 1-му сентября, имея при себе осеннюю и зимнюю одежду и обувь для постоянного теперь проживания в стенах студенческого общежития на улице Коммуны. Сразу по возвращении нас ждала поездка на уборку картофеля. Вот таким было начало витка новой жизни.
Ну а что до чувств, то они были у каждого, и каждый выражал их по-своему.
В день зачисления наше общежитие «гудело» до самого утра. Чего там только не было! Каких чудес не натворил с нами, новоиспечёнными студентами, бум радости, разбавленный алкоголем. Сам я, хотя и искушённый в застольных делах, проснулся на другое утро в нашем платяном шкафу, под упавшей на меня сержантской шинелью Саши Феськова. В разгуле ночных оргий я от кого-то спрятался в шкафу. Да так и уснул там, сражённый большой дозой выпитого, обалдевший от шума, криков, музыки, табачной копоти и чьих то рук, хватавших меня за шею. Меня искали везде, но в шкаф заглянуть не догадались. Гомерический хохот раздался в нашей комнате на следующее утро, когда сами собой открылись дверцы шкафа, и оттуда шагнул в комнату я прямо к накрытому для похмелья столу, за которым восседали уже Саша, Володя и Валера.
Эта проделка открыла собой список курьёзных случаев, имевших место в нашем общежитии за все годы учёбы. А случаев таких будет ещё много, и вспоминать о них будут ещё очень долго.
Я возвращался домой тем же рейсовым автобусом, который преодолевал путь по Колымской трассе от Магадана до Сусумана (600 километров) за 18 часов. Колымская трасса и тогда, и сейчас, через 40 лет – не асфальтированное или бетонированное шоссе, а самая обычная грунтовая, пыльная летом дорога. Только самое её начало, первые 56 километров, путь от города до аэропорта в посёлке Сокол, забетонировано. А остальные 1200 километров до якутского посёлка Усть-Нера так и остались до сих пор грунтовыми.
Я сидел у окна. Место рядом было свободно. За стеклом перед моими глазами медленно сдвигался и уходил назад редкий по красоте пейзаж. Всё сопки и сопки, одна за другой до самого горизонта, крутолобые, неприступные, отделённые друг от друга тёмными, густо заросшими распадками, непроходимыми и непролазными. Дорога полезла вверх на перевал. Горизонт видимости отодвигался всё дальше и дальше, но и там за, дальними далями, выплывали из вечернего полумрака всё те же картины. На вершине перевала дорога сузилась, и стал хорошо виден слева край дороги, круто обрывающийся вниз в далёкое ущелье. Смотреть туда было жутко. Я откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.
Через несколько минут августовская ночь поглотила за окном и страшный откос, и красивые дали. Мне захотелось тихой песни. Я запел первое, что пришло мне в голову: «А вечер опять хороший такой, что песен не петь нам нельзя…»
Понравилось. Повторил другой, потом третий раз. Каждый раз всё медленней и задушевней. Почувствовал наступающую волну музыкального подъёма. Запел другую мелодию с другими словами. Снова повторил несколько раз подряд. Почувствовал, как в меня входит лирическое состояние, которое я так любил в себе. Душу охватило сладкое беспокойство и сладкая грусть.
Я крепко сжал веки, и тут неожиданно и сразу передо мной возник образ мамы. Я ясно видел перед собой её лицо. Добрые, красивые глаза. Чётко очерченные губы. Улыбка. В волосах седина. Рука тянется к моей голове.
«Я рада за тебя, сынок! Ты будешь учиться! Это то, чего я всегда хотела для тебя. Ты уж постарайся. Постарайся! Все годы до этого мне было страшно за тебя. Пока ты много и тяжело работал, я места себе не находила. Но теперь я успокоюсь. Не сворачивай с этого пути. Я очень этого хочу и буду переживать за тебя. Ведь ты у меня был и есть один. Я никогда не сердилась на тебя и сейчас не сержусь. Так сложилась наша жизнь, что ты остался один. По-другому у нас как-то не получилось».
Я открыл глаза. По спине пробежал холодок. За окном автобуса полный мрак, не считая далёкой мигающей звезды.
В Магадан я вернулся немного раньше назначенного срока. Не сиделось мне больше в Сусумане. Очень хотелось взяться за новое дело.
Теперь со мной всегда была книга. Ко мне возвращалась моя прежняя, давняя и прочно забытая страсть к чтению.
Вместе с этой страстью ко мне пришла потребность отмечать при чтении тонко отточенным карандашиком те мысли, с которыми мне не хотелось расставаться. Чтобы, прочтя книгу, выписать их к себе в отдельную тетрадь и всегда иметь под рукой.
Сейчас я уже жил под впечатлением одной такой указующей и поясняющей мысли: «Самовоспитание – это сознательная, планомерная, систематическая работа над собой в целях совершенствования или формирования новых качеств собственной личности, необходимых для плодотворной деятельности в настоящем и будущем».
Я страстно вдруг загорелся желанием такой работы. В голове моей носилось много горячих мыслей, и зарождалась уверенность, что это мой путь.
«Самовоспитание как потребность возникает у человека только тогда, когда он сознательно относится к действительности и своим обязанностям; глядя далеко в будущее, намечает план жизни, отдавая себе при этом отчёт в том, что план этот требует более высокого уровня развития его внутренних качеств».
Каждая строчка и каждое слово были мне в этих мыслях понятны и пробуждали желание действовать.
Приятным сюрпризом для меня стали слова Наташи, которая и в этот раз встретила меня в холле общежития.
– О-о! Наконец! Вернулся! Как хорошо! А мы тебя уже заждались.
Картофельные поля находились в ста километрах от Магадана.
Это были пахотные земли совхоза «Тауйск».
Рядом с пологим берегом лежало море.
От него местами уходили тихие мелководные лагуны. Уходили далеко, на несколько километров. Их берега поросли невысокими смешанными лесами, скрывающими от людских глаз их водную гладь. Только войдя в прибрежные заросли, можно было увидеть ленту чистой воды, шириной где в пять, а где и в десять метров. Эти потаённые места воспринимались как райские уголки с их девственной тишиной, прозрачной стоячей водой и слегка солоноватым запахом осеннего приморского леса.
Тремя путями добирались в эти края новоиспечённые студенты на уборку картошки. По суше, по морю и по воздуху. По суше – автобусом, по морю – катером, а по воздуху – маленьким самолётом. В свой первый картофельный раз мне пришлось добираться сюда самолётом.
О проекте
О подписке