Глава 5, в которой журналистское расследование завершается

БТИ, конечно, было закрыто. Раз написано до 18–00, значит, ровно в 18–00 народ собирает манатки и уходит по домам. Стахановщина – она в шахте хороша, а на этих потусторонних созданий с растрепанными прическами и так смотреть было жалко, и потому я даже и не думал лезть к кому-то из них со своими просьбами.

Подумать только, сколько проклятий, вызванных бумажной волокитой, сыплется на головы таких работниц и работников со стороны советских граждан… Возьмите ту справочку, заполните этот бланк, поднимитесь в такой-то кабинет и поставьте штамп, потом все эти бумаги отнесите на улицу Завиши Чарного-Сулимчика, дом фигдесят, и получите там справку по форме номер дохренадцать, и тогда мы вам всё подпишем. Это и незабвенного Сиддхартху Гаутаму по кличке Будда на коня бы подсадило. А они в этом жили! Это являлось их обыденностью…

Нужно было искать другие подходы. Вроде как Драпеза – директор Дубровицаводоканала – как-то обмолвился, что кто-то из его инженеров перешел в БТИ… Может – даст наводку? На-водку. На водку. В голове созрела идея – можно было провести время с пользой и продолжить расследование и без документов о недвижимости. По крайней мере, свою теорию о махинациях с частными домишками можно было проверить не только на бумаге, но и на практике.

Поскольку с патологоанатомом я не пил, то добежал за пару минут от «Дома быта», где располагалось БТИ, до стоянки рядом с редакцией и хотел было уже залезть внутрь верного «козлика», как увидел весьма тоскливую фигуру на лавочке под яблонькой, за домом, где располагалась редакция. Стариков!

Наш фотокор страдал. Он крепко держал голову в ладонях, чтобы она не упала на землю, и ковырял носком туфли загаженное бычками и пробками утоптанное пространство перед лавочкой.

– Женёк! – сел рядом с ним я. – Знаешь, мне очень-очень нужна твоя помощь…

– Гера! Что-то я тебя в редакции последнее время не вижу… О, а что с бровью?

– Отвалилась, – отмахнулся я. – Я тут расследование веду, и мне без фотокора никак нельзя!

Кажется, в его глазах появился интерес. Нет-нет, он не был пьян, просто Стариков пребывал в отчаянии, а в такой ситуации показать человеку, что он кому-то нужен и даже необходим, часто на самом деле является единственным способом вывести несчастного из тупика.

– Так, – сказал Женёк. – Ну, ключ от редакции у меня есть. Могу за аппаратом сходить. Что делать будем?

– Старожилов Резервации опрашивать. И фотографировать. И добывать ценные сведения, то бишь – убивать двух зайцев одним ударом.

– Шустрый ты стал, Гера, в последний год. Как будто второе дыхание открылось!

– Может, так оно и есть. Может, я теперь – другой человек? – прошелся по грани я.

– Эх, мне бы так…

– Не-не-не, одного чудилы нам в редакции достаточно, – тут же забеспокоился я.

Накличет ещё, второго попаданца сия уютная реальность не выдержит! А ну, как вселится в него какой-нибудь упырь и будет деньги на ставках выигрывать, а потом мир захватит? Стариков сходил за фотоаппаратом и вспышкой и с мрачным видом взгромоздился на пассажирское сидение «козлика».

– Я закурю? – спросил он.

– А ты куришь? Не знал. Стекло открути тогда…

– Закуришь тут, – всё так же угрюмо бормотал фотокор. – Я, может, повеситься хочу.

– Эк чего удумал! И не противно?

– В каком смысле – противно? Веревку накинул на шею, затянул, табуретку пнул ногой – и всё. Адью!

– И ничего не «адью». Будешь мучиться от удушья четыре или пять минут, загадишь всё вокруг испражнениями… Фу, Стариков! Потом кому-то тебя снимать, гадости вонючие убирать-отшкребать. Чистой воды эгоизм, а?

– Э-э-э-э… – Женёк был озадачен. – В смысле – четыре или пять минут?

– А ты что – собрался с веревкой на шее с высоты прыгать? Если этажа с третьего, четвертого – тогда да, может получиться и почти мгновенно. Шейные позвонки хрустнут – тогда да, тогда «адью». Но необходимо подобрать длину в соответствии с ростом. Есть, говорят, какая-то табличка, со специальными расчетами. Использовалась в викторианской Англии. Надо ведь продумать момент, чтоб голова не оторвалась и не улетела невесть куда, такое нередко случается, если веревка слишком длинная. А ну, как голову не найдут? Стыдно без головы-то!

– Гера, ну что ты дичь-то городишь?! – возмутился он.

– Я-а-а-а? Женёк, это ты дичь городишь! Какое, нахрен, повешение? Соображаешь вообще?

– Не соображаю, – согласился он. – От меня Май беременная.

– Что-о-о?! – я дал по тормозам довольно резко и тут же свернул к обочине.

Благо, улица Калинина, по которой мы ехали в сторону Резервации, была не самой популярной у немногочисленных дубровицких автомобилистов.

– Ну вот! Такое дело! Я понятия теперь не имею, что с этим делать! Что мне – жениться на ней, что ли? Я ж знаю, что она меня загнобит, Гера! У нее характер ого-го, а у меня характера – нет! Точнее есть, но не такой, чтобы с ней каждый день баталии устраивать! И как на ней жениться? Чтобы потом разводиться? И какой из меня папаша?

– Ну, положим, папаша из тебя будет отличный. Ты добрый, старательный, веселый. В этом плане полный порядок. Насколько я могу судить – подавляющее большинство людей с ролью родителей как-то справляется. Думаю, ты справишься лучше многих… Но у меня есть другой конкретный вопрос…

– М?

– Почему ты решил, что именно ты – отец?

– Это в каком смысле? – удивился он. – Погоди-ка! Это что ты имеешь в виду?

Я пожал плечами:

– Ну, знаешь, театральные дивы – они такие, склонные к экспериментам…

– Но она говорила, что только со мной…

– Ещё и рыдала при этом, наверное? Руки не заламывала?

– …ять! – проговорил Стариков, который обычно матерился очень редко. – И как это понять? Как понять, что ребенок не от меня?

– Генетический тест! – брякнул я, а потом подумал, что его, может, и не изобрели еще.

Но отступать было некуда.

– Это что еще за тест такой?

– А вот родится ребенок, возьмут у него волосину и у тебя волосину, сравнят ДНК и скажут – отец ты или нет! – пытался держать лицо я, хотя на ум почему-то упорно шла Британия и 1984 год в качестве места и даты изобретения теста на отцовство.

Но, может, я и ошибался.

– И где такое у нас есть? – засомневался Женёк. – Так-то оно хорошо было бы. Я бы своего ребенка не бросил, идиот я, что ли? Но если не мой – пусть папаша растит. Это справедливо!

– Известно где есть – в органах! – я продолжал блефовать.

Главное, чтобы он поверил, и потом всё это Машеньке изложил. Она точно посыплется.

– А как мы… А-а-а-а, у тебя ж в Минске связи есть! Так я это, поговорю с ней? Если юлить начнет – всё ясно станет! Я не деревенский дурачок, меня слезами не проймешь. Вот есть этот твой ДНК тест – это наука. А слёзы и размазывание туши по щекам – это эмоции. Наука подтвердит – ей-ей, женюсь и ребенка признаю. А коль нет – ну, пусть сама страдает, если стерлядь такая! – Стариков заметно оживился. – Фу-у-у-у, аж как-то попустило меня. В себя пришел. Определенность появилась!

Он одним щелчком отправил в полет за окно так и не прикуренную сигарету и спросил:

– А что там за расследование?

* * *

Старожилов найти в Резервации было довольно просто. Например, они сидели на лавочках у калиток и грелись в лучах вечернего солнца. Рядом бродили курочки, разгребая лапами мерзлую еще землю в поисках червячков, на заборе лежал кот и жмурился, брехала, высунувшись из-под ворот, ледащая собачонка.

– Ну, идите сюда уже, чего стесняетесь? – позвала меня бабуля в цветастом платке. – Вы кого ищете, сынки?

Избушка за ее спиной была ярко выкрашена, на ставнях имелась искусная резьба, а из печной трубы поднимался веселенький дымок. Бодрая такая бабулечка!

– А может, вас и ищу. Я из «Маяка», газеты нашей…

– Да ведаю я, шо такое «Маяк», мне суседка все нумера вслух читает. Сама-то я не умею… Но фотографии смотрю. Красивые фотографии.

– Вот, – ткнул я Старикова в бок. – А ты говоришь – вешаться!

– Это хто вешацца собрался? Этот хлопец? Идиёт! – сказала бабулька. – Жизнь она… Она такая красивая!

И глубоко вздохнула, оглядевшись. Солнечные оранжевые закатные лучи отражались от окон избушек-пенальчиков, подкрашивали березы и липы, стоящие вдоль дороги, в нежные цвета. По розоватому небу плыли облака – огромные, похожие на испанские галеоны. Пахло уже совсем по-весеннему: свежестью, набухшими почками, первыми подснежниками…

– Черт, – сказал Женёк. – Спасибо, бабуля. Действительно – идиёт.

– Ну, то-то! За жизнь трымацца нужно, за тебя ее никто не проживёт. А шо вы такое спытать хочете?

Тут в дело вступил я. Начал издалека, попросил рассказать историю всех четырех улиц Резервации, кто тут первым селился, что было до того, как дома поставили, и почему они такой интересной формы. Звали бабулю Настасья Филипповна, и начала она свой рассказ с последнего вопроса. Оказывается – дома строили пленные румыны, году эдак в 1943, зимой, сразу после освобождения Дубровицы от немцев. Откуда в Дубровице взялись румыны – сие исторической науке не известно. Известно только, что до них довели задачу: построить столько-то домов для местных жителей взамен разрушенных во время оккупации. Что за начальник такой сознательный попался – неизвестно, но считать он явно не умел, потому как того объема древесины, что выделили любителям мамалыги и молодого вина на строительство, для полноценного жилья было явно недостаточно. Так что все эти Петреску и Антонеску пораскинули мозгами и настроили таких вот пенальчиков по десять, много – пятнадцать квадратных метров. Удобства – на улице. А что? Задача выполнена, лишившиеся домов дубровчане и таким времянкам были рады… Но нет ничего более постоянного, чем временное, верно? С тех пор многие так и жили. До последнего времени.

– А что – в последнее время?

– Помирать начали. А всё гарэлка клятая! Праз нее народ помирает, особенно старики! Вон, Николаич с Партизанской зимой от «Раисы» шуровал, поскользнулся, упал, галаву разбил, да так и помер – до утра нихто его не бачил и не помог!

– А что дом? На кого остался?

– Так откуда ни возьмись, наследнички появились! Известное дело – Николаич гарэлку даром брал, а дом за то отписал!

– Это как – даром? – удивился я.

– Да так. Это у нас каждый собака знает – шуруй к Железке и пропиши кого она скажет, и отписать на него хату она тоже поможет. И бутэлька кажный день до самой смерти! Только вот шо я скажу, хлопцы – долго такие не живут. Знают это, дурни, а всё одно – в «Раису» ходют! Идиёты.

– Идиёты, – согласился я. – А в милицию почему не обращались?

– Так, а оно ж по закону всё! Они ж сами прописывают у себя в хате, добровольно! Шо тут милиция сделает?

– А ОБХСС? Из-под полы же водку продают?

– Не ведаю, не ведаю… – отмахнулась Настасья Филипповна. – Я сама непьюшшая, в магазин только за хлебом хожу и в хату никого прописывать не буду. Я зиму у дочки в квартире живу, а летом сюды – огород, бульбочка… Котик вот! А помру – дочке будет дача, землица – всяко она нужна. И внучатам оно тоже на свежем воздухе лучше, чем в пылишше городской.

Мы со Стариковым обалдело переглядывались. Нет, ну я знал про мутные схемы черных риэлторов в Москве и прочих крупных городах, но чтобы в Союзе… С квартирами в СССР бы такое провернуть вряд ли бы удалось, а вот по поводу частных домов была всё-таки лазейка, получается!

Оставалось только завтра разобраться с документами из БТИ и можно было идти к Соломину. Обожал я смотреть на квадратные глаза этого служителя закона и порядка.

* * *

Соломин не разочаровал.

Дежурный в РОВД меня узнал и потому пропустил, попросив только журналистское удостоверение, чтобы сделать соответствующую запись. У меня в руках была папка со списочками от Кикиморовича, отфотканными бумагами, свидетельствующими о передаче семнадцати частных домов по улицам Кавалерийская, Партизанская, Гвардейская и Революционная другим собственникам по завещаниям. А еще – изложенное на бумаге экспертное мнение из санстанции об имеющихся примесях в воде из прудов Рыбхоза и неофициальное – от Эллочки Громовой, практикантки-ветеринара. Что касается ее мнения, то Анатольич, просмотрев эту записку, написанную круглым девчачьим почерком, сказал:

– Будем называть вещи своими именами: карпы – бухие!

А еще – у меня были фотографии стенда в «Раисе» и таблички на кабинете директора Рыбхоза – для наглядности. Две Железки, однако! Ну, и три волшебных анонимки, куда без них-то? С них всё началось, их я первыми на стол Соломину и положил. Капитан сначала ржал, зачитываясь перлами о «крякающих индюках», потом посерьезнел, когда дошел до документов, а увидев список из 17 покойников, наконец сделал те самые квадратные глаза:

– Ох-ре-неть! – сказал он. – Просто ужас какой-то! И это у нас, под носом, в Дубровице? И ты это вывел из трёх анонимок? Белозор, ты чё, Шерлок Холмс? Что мне опять с тобой делать? Идти к Привалову на поклон? О-о-о-ох!

И мы пошли к Привалову. Тот, завидев меня, помрачнел.

– Опять ты? Гера, когда твоя кипучая энергия уже будет размазана тонким слоем по всей Республике? Не, я благодарен за помощь, ты просто мальчиш-Кибальчиш и Тимур и его команда в одном лице, но как же ты меня задолбал!

– И я вас люблю, Пал Петрович! – приложил руки к сердцу я.

– Белозор! – сказал он. – Хватит паясничать. Давай свои бумажки. Соломин, что там?

– Серия. Отравительницы у нас завелись, представляете?

– Что-о-о? Давай сюда… Твою ма-а-а-ать! Так, Белозор, давай излагай коротко и ясно свою версию.

– Излагаю, – я уселся без приглашения в мягкое кресло напротив стола начальника РОВД и закинул ногу на ногу. – Версия такая. Две сестры по фамилии Железко, одна – завмаг в «Раисе», вторая – директор Рыбхоза. Одна производит огненную воду – по словам экспертов, отвратительно качества, настоящая отрава. Вторая из-под полы реализует её пьющему населению в долг, под проценты. Или же заключает договор: бутылка в сутки в обмен на завещание на указанного человека. Напиток сей предлагается под видом польского – «Vodka wyborowa», слыхали? А поскольку алкоголь из ПНР нет-нет да в продаже и появляется в наших заведениях торговли, то вопросов ни у кого особо не возникает. Точно так же, как и по зашкаливающему количеству смертей – народ, однако, сильно пьющий в Резервации, половина погибших – результат несчастного случая. Шел пьяный, поскользнулся, упал, умер. Бывает. А то, что у него в крови после бутылки палёнки всякой дряни по самое не хочу – так это мало кого волнует. Алкаш же! А домики эти мелкие идеально подходят тем, у кого не хватает жилплощади по нормам. Например – прописаны в двухкомнатной квартире молодая семья и дед с бабкой. Чем очередь ждать, дед с бабкой платят Железке или ее человеку – и кого-то из них сначала прописывают, например, на улицу Революционную, а потом и завещание составляют… И имеется у пожилой четы свой дом в черте города, и не нужно ждать десять лет очереди на расширение. Очень удобно, между прочим! А теплый туалет там пристроить и еще какие удобства – это уже нюансы…

Соломин и Привалов страдальчески переглядывались?

– Так, ёлки-палки… Это ж целое преступное сообщество получается! Это… Ох, Белозор! Опять Дубровицу будут в области сношать!

– А раскрываемость?

– Раскрываемость да… – он подозрительно посмотрел на меня. – Что, снова на весь Союз растрендишь про то, какой ты восхитительный сыщик?

Слово там было другое, не восхитительное. Но я не обиделся.

– Конечно, растрендю! И в «На страже…», и в «Комсомолку» – куда ж без этого! Я ведь не сыщик, я журналист. Моё дело – реагировать на острые сигналы, поступающие от бдительных дубровчан. И статьи писать. Ваше дело – преступников ловить. Я среагировал, вы – ловите. А потом я напишу.

– Соломин, давай его пристрелим, а? – Привалов жалобно посмотрел на капитана.

– Тащ полковник, он же выживет, сволочь такая, пробьет крышку гроба, раскопается, придет в свою редакцию и заметку напишет о проблемах в стрелковой подготовке сотрудников милиции Дубровицкого РОВД!

– Как пить дать, напишет… – обреченно кивнул Павел Петрович. – Ладно, возбуждаем дело, быстро всё оформляем и едем брать.

– Кого? – удивился Соломин.

– Всех! – отрезал Привалов.

А я сказал:

– А можно с вами? – и как можно более дружелюбно улыбнулся.

Получилось, честно говоря, не очень. По крайней мере, офицеры скорчили в ответ такие рожи, как будто лимонов нажрались.