Глава 4, в которой у Дубровицы появляется новое название

Я повис на канатах, принимая на руки и пресс град ударов Рикка. Главный Дубровицкий металлург, кажется, был двужильным – он лупил меня как отбойный молоток уже, наверное, секунд тридцать. Наконец этот железный человек выдохся, попадания стали смазанными, нечеткими, Борис Францевич просто бросал руку вперед и тормозил долю секунды перед тем, как отдернуть ее обратно.

Этим я и воспользовался – нырнул под атакующую правую и раз-раз – крепко приложил его в корпус!

– Кх-х-х-х! – директор ДМЗ отпрыгнул, дыхание тяжко вырывалось у него изо рта. Он сказал: – А и здоров же ты, Белозор! Я тебя бью-бью, а ты не падаешь!

– Не дождетесь! – я зря бодрился, накидал он мне по самое не могу, голова гудела так, будто в нее стучались кувалдой, а из рассеченной брови лилась кровь.

Брошенный мельком взгляд на электронные часы подтвердил – идём на рекорд! Восемь минут в ринге без перерыва – это адский ад! Нужно было или что-то решать с Борисом Францевичем, или прекращать бой. Первым сваливать с ринга? Не-е-ет, в Федерации дворового бокса это – практически признак поражения, хотя априори проигравших в этом виде спорта нет. Так что я собрал остатки физических сил и мужества и резко поменял стойку. Пошел ва-банк! У боксеров-правшей левая рука обычно в ходе боя задействована чаще, правую приберегают как засадный полк или резерв Ставки Главного Командования, чтобы вмазать как следует в нужное время в нужное место.

То, что сделал я, вообще-то было не принято. Я стал наносить короткие, «фехтовальные» удары по рукам, голове, плечам, корпусу Рикка, заставляя его отступать. И – о, да! Он споткнулся! Зацепился пяткой при отступлении за какой-то шов в покрытии ринга и грянулся спиной на землю! Нет, я не отправил его в нокдаун – это была случайность, но она давала мне шанс выйти из боя с честью.

Я тут же демонстративно стянул с себя перчатки и подошел к нему, чтобы помочь подняться.

– Эхе-хе, Герман Викторович, а ведь мы бы еще пободались, не случись этакого недоразумения… – кряхтя вещал Рикк.

– Непременно, непременно, Борис Францевич, – вторил ему я, моргая залитым кровью из брови глазом. – Мы бы ого-го еще, если бы не вот это вот!

Было отрадно понимать, что мой противник тоже огреб капитально и едва держался на ногах от усталости.

– Б-бой окончен? – спросил Виктор Иванович Лопатин, бессменный рефери, председатель Федерации и будущий директор Дворца спортивных единоборств.

– Да-а-а! – хором заявили мы с Рикком.

– Д-доктор! – сделал приглашающий жест Лопатин.

Пожилая лихая тётенька в белом халате принялась нас латать и материть. Материлась она виртуозно, я таких оборотов в жизни не слыхал. Если обобщить – то вертела она нашу Федерацию дворового бокса вместе и всех идиотов, которые приходят сюда чесать свои морды о чужие кулаки, по раздельности! И вообще!

– Знаете, как добрые люди Дубровицу теперь называют?

– И как же? – поинтересовались мы.

– Город разбитых хлебальников! – она употребила другое слово, схожее по звучанию, но гораздо более ёмкое.

Все присутствующие в зале боксеры радостно расхохотались, подмигивая друг другу изукрашенными физиономиями. У кого-то имелся бланш под глазом, другой щеголял шикарной ссадиной или как я – рассеченной бровью. Тут были рабочие, водители, инженеры, пара директоров, учитель, мусорщик, мясник, бухгалтер… Ну, и я, грешный – журналист районки.

– Восемь минут тридцать две секунды! – провозгласил Тимоха. – Рекорд!

– Ур-р-ра-а-а!!! – заорали мужики и кинулись нас обнимать.

Последний рекорд поставили Волков с Поликарпычем – старым соратником Лопатина. Они месили друг друга семь минут сорок четыре секунды, и это был настоящий Сталинград. Теперь вот – мы с Рикком стали рекордсменами.

Подскочил Тимоха и стал совать мне в лицо какие-то тетрадные листочки:

– Смотри, смотри как теперь у нас места расположились! Ничего, пока ты оклемаешься, я всё наверстаю и тебя подвину! Так что лечись, Гера, лечись! А мне к бою готовиться надо!

С этим у нас было строго. В ринг не пускали человека с травмой. Медик наш, Марфа Васильевна, и убить могла. А потом реанимировать. Потому следующий бой у меня будет не раньше, чем через две недели, но – никто не мешает приходить на лопатинские тренировки…

Вообще – значок на сотку я, наверное, уже заслужил. Ведомость с временем, проведенным в ринге, вел сам Лопатин. Но дело это было непростое – добить «ринговое» время до ста – ведь средний бой длился минуты три-четыре, потому как спарринговали у нас спортсмены непрофессиональные, народ быстро выдыхался. Отличный получался стимул бросить курить и заняться кардио-тренировками. Бег там, гребля, плавание. Мы, мужики, народ такой – нам только дай самоуничтожением позаниматься. Если бросать самоуничтожаться при помощи алкоголя и никотина – так только для того, чтобы качественно огрести по роже. И, знаете, это работало!

Привалов как-то на заседании Горсовета хвастался, мол, за последние два месяца массовых драк «район на район» зафиксировано не было от слова совсем, да и количество пьяных «хулиганок» снизилось. И хвалил совместную работу с Федерацией – мол, вот какие молодцы, профилактика правонарушений через спорт. Отдельное спасибо досталось Волкову – он пустил в свой, ПДОшный, спорткомплекс любителей бить друг другу морды.

Движение росло и ширилось – мужики приходили опробовать свои силы с разной регулярностью, но человек пятьсот с января на нашем ринге точно побывало. Ну, а что? Наденут два таких кузьмича перчатки, поволтузят друг друга с минуту – а потом разговоров на две недели, мол, я вот так, а он – вот так, а надо было эдак!

Пятьсот человек для районного центра – это очень-очень много. Это сейчас Дубровица – город разбитых хлебальников. Если традиция укрепится и разрастется – Дубровица станет городом самых крутых мужиков в Союзе! А Новые Васюки станут шахматной столицей Вселенной…

– Надо зашивать, – сказала матерщинная докторица, глядя на мою бровь, и добавила пару крепких выражений. – Иди ты на… На прием к Тихановичу. Он один над вами, туебнями, власть имеет!

Это была абсолютная правда. Хирург от Бога, человек в высшей степени мягкий и с интеллигентными манерами, мог построить стройными рядами любого, даже самого строптивого больного.

* * *

– Что, Белозор, никак не дождетесь, когда на вас наденут деревянный макинтош? – Михаил Федорович неодобрительно косился на меня сквозь очки. – У вас такой образ жизни, что дожить до сорока будет большим достижением.

– До девяноста, Михаил Федорович, планирую. Дико интересно – как оно там будет, в две тысячи сороковом году-то!

– Хм! А в двадцатом что будет – не интересно?

– Да вот как-то присутствует у меня некое наитие, что в двадцатом ничего особо хорошего не будет…

– Наитие, говорите… Чудной вы человек, Белозор!

Штопал он меня без анестезии. Принципиально. Чтобы морду в следующий раз не подставлял. А я вдруг кое-что вспомнил.

– Доктор! Ащ-ща-а-а-а… – очередной стежок иголкой по живому дался мне нелегко. – Доктор, вот вы тут всё про всех знаете… А не попадал ли в больницу некто Федор Архипович Нестерчук этим летом, житель улицы Революционной?

– Ну ты дал, журналист! Летом-то? Поди, упомни… А диагноз?

– Алкогольная интоксикация… Со смертельным исходом.

– Так. Ну это не мой профиль. Я – хирург-травматолог. Но – зная диагноз будет проще найти. А для чего тебе? Есть такое понятие как врачебная тайна…

– Есть и такое понятие как клятва Гиппократа. Подозреваю я, что у нас в городе народ травят несусветной дрянью…

– Это что, ты мне на совесть давить пытаешься? – поднял удивленно свои густые брови Тиханович. – Если со смертельным исходом – это тебе в морг. Там записи ведутся, да и провалами памяти тамошние специалисты не страдают. Возьми с собой «мерзавчик» и стучись туда, тебя встретят и приветят…

Подлатанный Тихановичем, я таки сходил в магазин и взял вместо «мерзавчика» настоящие, крепкие поллитра «Столичной». И вооруженный ею, пошел стучать в двери морга.

– Кто? – раздался хриплый голос из-за железной пошарпанной двери.

Я встряхнул бутылкой, раздалось характерное бульканье. Дверь открылась и в проем высунулась волосатая рука, требовательно пошевелив пальцами. Сунув сосуд в эту устрашающую пятерню, я отступил на шаг назад. Хрустнула пробка, послышался звук льющейся жидкости, шумные глотки, смачный вздох – а потом дверь открылась.

– О! – сказал невысокий и очень волосатый дядька лет сорока пяти. – А я тебя знаю. Ты пишешь про всякое говно.

Вот спасибо так спасибо! Очень лестная оценка моей журналистской работы…

– Так точно, Герман Викторович Белозор к вашим услугам. Мне нужна помощь в расследовании!

– А! Опять какое-то говно нашел? – не унимался сей служитель Анубиса.

– Ищу.

– Пр-роходи! Что интересует? – он снова присосался к бутылке, двигаясь вперед по холодному темному коридору, к письменному столу, на котором одиноко горела настольная лампа на кронштейне в виде пружины.

– Интересует некто Федор Архипович Нестерчук, должен был появляться тут летом примерно, в июле или августе. Алкогольная интоксикация. Проживает по улице Революционной.

– Садись сюда, Герман Викторович, а я пока пойду в записях пороюсь, – он ляпнул донышком бутылки об стол и пошел дальше по коридору.

В морге я был впервые. Тел вокруг не валялось, только стояла у стены каталка, накрытая простыней. Пахло чем-то медицинским, свет нигде не горел. На столе лежал томик «Фауста» Гёте, конверт с адресом отправителя – откуда-то из Калининградской области. Письмо было для некоего Коломасова Федора Микикоровича. Я прищурился и поморгал – нет, не показалось! Действительно – Микикоровича… Что за имя такое – Микикор? Может – Никифор? Не было этого самого Микикровича уже его довольно долго.

– Меня Федя зовут, – сказал владыка царства мёртвых, подходя к столу с листком бумаги в руках. – Вот, я тут выписал… Потому что документы я тебе не дам ни фотографировать, ни копировать, ага?

– Ага. И что нашел?

– Ну, слушай. Я пока шёл, если честно, как зовут твоего покойничка позабыл. Так вот получилось, вылетело из головы. Возвращаться с пустыми руками мне было стыдно. Про лето-то я помнил и про улицу Революционную – тоже. И гляди, чего получается: четыре клиента, все с алкогольной интоксикацией. Трое мужчин и одна женщина. Вот списочек. Даты, имена, адрес… Ты меня уважил, я – тебя.

– Это с одной улицы? Четверо с одинаковым диагнозом за три месяца? – я почесал голову.

Понятия не имею – четыре скоропостижно скончавшихся алкоголика из неблагополучного района за три месяца – это много или мало? Кажется, всё-таки многовато. Но для того, чтобы делать выводы – недостаточно, а потому…

– Любезный Федор Кикиморович, а не могли бы вы посмотреть такие же сведения по улицам Партизанская, Кавалерийская и Гвардейская?

– Я мог бы тебе дать в зубы, – сказал патологоанатом. – Не можешь отчество нормально сказать – не позорься. Ми-ки-ко-ро-вич! Из мордвин я.

– А! Простите дурака, ладно? Чем могу вину загладить?

– Сходи за беленькой. И за солью, и за томатным соком. А я тут пороюсь пока… Может и найду, что тебе потребно!

И я пошел в магазин, потому как сидеть в морге мне не улыбалось, и перед патологоанатомом(или кем он там являлся?) было действительно неловко.

Магазин назывался «Ручеек», на крыльце у него сидели собаки и выкусывали блох из свалявшейся шерсти. Внутри работали два отдела, и к обоим была очередь. Пришлось ждать – Кикиморович за просто так делиться информацией не хотел. Пока стоял – обдумывал ситуацию. Железки травят людей? Допустим. Одна гонит черт знает из чего самогон, вторая – продает его местным пьяницам, потерявшим человеческий облик. Тоже – допустим. Но они ведь мрут от некачественного пойла! То есть – сокращается клиентская база. Та Железка, которая из магазина, показалась мне женщиной умной и целеустремленной. По крайней мере, манипулировать людьми и планировать свои действия она умела. Тогда почему бы не гнать обычный первач, лучше даже – умеренной крепости, чтобы больше брали, почему бы не загнать весь район в долговое рабство, получать гарантированный доход… Зачем травить людей жженой резиной, димедролом и прочей мутью?

Краем уха я слушал разговор двух мужиков у отдела с алкоголем. Один что-то втирал другому про машину и внуков, второй рассказывал про рояль, который достался ему в наследство:

– …шалишь, есть гражданский кодекс 1964 года! Там черным по белому написано – у советских граждан есть право оставлять своё имущество любому человеку! Так что к черту они пойдут, бездельники! Я Афанасьичу «Победу» завещаю! – втирал один из пожилых джентльменов.

– Ага, но одна треть всё равно им достанется, прямым наследничкам. Вон, мне рояль приволокли после батькиной смерти… На кой черт мне рояль? – сетовал второй. – Лучше бы деньгами выделили. Кому нужен этот рояль? Куда я его поставлю?

– А в 13 статье новой конституции нашей – я читал – прямо говорится о том, что личная собственность и право наследования в СССР охраняются государством! Так что хрен им, а не «Победа»! – продолжал наседать первый. – Олухи! Разгильдяи! Как дрова поколоть – так не зайдут, а как «Победу» – так отпиши, деда! Я лучше Афанасьичу отпишу, оглоеды!

В голове моей что-то стрикнуло.

– «Столичную» и томатный сок, – сказал я рассеянно.

– У нас только трехлитровые банки! – пропищала продавщица.

– В смысле? Водку в банки разливают? – удивился я.

Ржала надо мной вся очередь, а я раздосадованно скрипнул зубами. Ну, идиот, Гера Белозор! Сок томатный – по три литра! Советская классика, чтоб меня!

– Давайте банку и бутылку тоже. И соль!

С полными руками я возвращался к моргу через распахнутые ворота на больничной территории. Завидев суматоху у обшарпанной железной двери, я остановился в нерешительности – кажется, туда заносили покойников, и соваться к Кикиморовичу с напитками в такой момент казалось мне большой дичью.

Он сам заметил меня из окна и выбежал навстречу, весь какой-то потерянный.

– Ну, принес? Ну, даешь! Нахрена мне три литра-то? Куда я его девать буду? А, ладно, в холодильник поставлю, от этих не убудет… На вот, тут как обещал. Мрут как мухи на тех улицах. Как будто эпидемия какая! Ты уж разберись, журналист, а то и вправду страшновато – три сердечных приступа, два кровоизлияния в мозг, одна черепно-мозговая травма и семь алкогольных интоксикаций. Чертовщина! А я побежал, у меня там клиентов привезли, надо оформить и обслужить…

Я стоял ошарашенный и мял в руках листочек со списком из имен и фамилий. Семнадцать человек в Резервации – за лето? Это что за фабрика смерти такая? И почему никто на это не обратил внимания? И тут же ответил сам себе: потому что помирали те, кто и так одной ногой в могиле стоял последние годы.

Путь мой должен был дальше лежать в БТИ – именно они имели на руках всю техническую документацию по недвижимости и вполне могли мне сказать, не переходила ли эта самая личная недвижимая собственность, бывшая во владении умерших, в руки неких случайных лиц, родством с бедными алкоголиками никак не связанных?

В одном конкретном случае я был совершенно точно уверен: агрессивные индюки и развязные гуси мне запомнились куда как хорошо!