Глава 3

С каждым прожитым днем голос становился все навязчивей. Так уже бывало. Кирилл знал, что именно последует за этим ласковым вкрадчивым шепотом. Знал и заранее предвкушал единственно возможную развязку. Сперва он будет сопротивляться этому, ведь глубоко внутри себя Кирилл понимал, что все это неправильно. Затем он вступит с голосом в полемику, а после нескольких бесплотных попыток «договориться» все-таки сдастся и сделает то, что просит от него голос. Да-да, пока он только просит, но чем сильнее Кирилл будет сопротивляться ему, чем дольше будет игнорировать, тем серьезнее будет его натиск. Давление станет настолько сильным, что Кириллу будет не выстоять.

Так было и в прошлый раз. Он тогда твердо вознамерился сопротивляться до последнего. Держался почти три дня. Когда же голос перешел к откровенным угрозам, Кирилл пристегнул себя наручниками к торчащей из стены арматуре в надежде пересидеть опасное время в подвале дачного домика своих родителей. Ключ от наручников проглотил. Он полагал, что власти голоса не хватит на то, чтобы преодолеть эту физическую преграду, думал, что голос способен лишь зудеть в его голове, донимать одними словами, сводить с ума. Ведь всем известно, что голоса в голове по определению не могут быть реальными, если, конечно, это не твой собственный внутренний голос. Мужчина ошибался во всем. Голосу хватило власти сломить моральный дух своей жертвы и вызволить добровольного затворника из собственной ловушки. Когда же покалеченный, но все еще дееспособный Кирилл вышел из подвала, он почувствовал себя другим человеком. Он уже не был тем забулдыгой, каким знал его этот мир. Он уже не чувствовал себя зависимым от родителей, зависимым от наркотиков. Он был иным, он стал орудием голоса, его дланью, его карающим мечом. И да, Кирилл знал, что после главного действа он будет убиваться и сожалеть о содеянном. Но то будет после. В момент же самого деяния Кириллу будет хорошо. Нет, это неправильное слово – Кирилл будет утопать в блаженной неге в момент совершения этой гнусности.

Воля наркомана и без того слаба, а под воздействием непреодолимой силы голоса были растоптаны последние ее остатки, и в целом самого Кирилла такой расклад устраивал. В кои-то веки он стал кем-то значимым, прикоснулся к миру, о котором большая часть людей и не подозревает. Лишь одно беспокоило наркомана – промежутки между визитами голоса стали значительно короче. Если между первым и вторым эпизодами прошла почти целая вечность – месяц без голоса в голове именно так и тянулся, то между последним, пятым эпизодом и нынешним появлением прошло всего три дня. Пару дней Кирилл давал себе на раскачку. Это был максимум, на который он способен. Затем сопротивление будет сломлено, и голос возьмет над ним верх.

– Значит, в субботу, – сам себе сказал Кирилл, глядя на обшарпанный бетонный потолок своей каморки.

Абсурдность ситуации заключалась в том, что одна его половина все еще пыталась сопротивляться этому, а другая этого же жаждала. То, чем платил голос за работу, и рядом не стояло с простыми земными удовольствиями вроде секса или алкоголя. Даже эффект от наркотиков мерк перед этим блаженством. Попроси Кирилла кто-нибудь описать это чувство, он бы просто не смог, поскольку был уверен на сто процентов – нет таких слов, какими можно описать состояние «вознесения», что дарил голос за правильно выполненную работу.

Это был тот крючок, с которого уже не слезают. С каждым новым эпизодом, с каждой новой дозой Кирилл проваливался в эту зависимость все глубже. В конце концов мужчина уже и сам не знал, чего именно он хочет – остаться тем, кем он был на самом деле, или же довериться голосу и отдать ему всего себя. Жить прежней жизнью было нестерпимо больно, голос же предлагал бесконечное блаженство, единственном условием которого было полное и безоговорочное подчинение.

***

Подведя промежуточный итог, капитан Вилкина пришла к выводу, что странным в этом деле было буквально все. Сегодняшний вечерний брифинг у Сапога, начальника их отдела подполковника Сапогова, должен был свести воедино всю имеющуюся в распоряжении полиции информацию, но что-то подсказывало Катерине, что это совещание лишь добавит белых пятен.

Подполковник Сапогов, к слову, такие «резонансные» дела любил держать под личным контролем. Он велел своим подчиненным всю информацию по делу сперва высылать непосредственно ему. Полученные данные он самолично структурировал и сводил в единую картину и лишь спустя время на общем собрании (как правило, вечернем и внеплановом) выслушивал доклады своих оперативников и следователей, а после подводил некий итог работы подразделения. С одной стороны, правое дело, а с другой выходило так, что это не следователь с операми дело раскрыли, а лично начальник отдела Сапогов расстарался. Многим в отделе такая политика не нравилась, Вилкиной же до этих игр начальства не было никакого дела. Ее сторона – край. Нужно работать. Нужно забыться в этой работе. Нужно забыть…

До самого вечера Катерина утопала в своей текучке. Другие дела никто не отменял, и одним маньяком сыт не будешь (фигурально). Но где-то в глубине души она все же чувствовала некий дискомфорт, пребывая в утомительном неведении относительно окончательных выводов судебных медиков по последнему трупу. Карпыч, хрен старый, по телефону говорить отказался, сославшись на распоряжение руководства. Как Вилкина только ни крутила перед строптивым дедом хвостом, а разузнать что-либо по итогам вскрытия последнего трупа ей так и не удалось. Поведение судмеда показалось Вилкиной странным. Он, конечно, и раньше динамил следователей ее отдела, но лично к ней питал какую-то необъяснимую симпатию и всегда шел навстречу. Но только не в этот раз. Очевидно, он что-то откопал, что-то весомое или даже экстраординарное, и именно поэтому отказывается делиться информацией с рядовыми сотрудниками.

– Все узнаешь у Сапогова, – отрезал в конце концов Волков и бросил трубку.

– Вот же хрыч упертый! – в сердцах выругалась девушка на телефон и забросила его подальше в угол стола.

Ближе к вечеру, уже перед самым брифингом, в кабинет к Вилкиной заявился Самойлов. Оперативник расстарался-таки и нашел кое-что интересненькое. Зашел он с видом полного превосходства над всеми остальными операми отдела, вальяжно прошелся по скромному кабинету Катерины, брезгливо осматривая его скудный интерьер, уселся в кресло напротив и, забросив ногу на ногу, начал раскачиваться на стареньком скрипучем стуле. В руках он вертел флешку.

– Я так понимаю, вам, Самойлов, есть чем поделиться? – не выказывая своего интереса и демонстративно не отвлекаясь от изучения дела, спросила Катерина. Она знала, что игнорирование при общении с такими напыщенными индюками, как Самойлов, – наилучшая тактика. – Оставь, я просмотрю перед брифингом.

Но опер не спешил отдавать Вилкиной свою находку. Сегодня он выполнил работу хорошо и был уверен, что содержимое флешки сильно удивит строптивого следователя. Самойлову хотелось хоть как-то отыграть свой досадный конфуз и во что бы то ни стало прогнуть упрямую девушку. Его никогда не задевал тот факт, что сослуживцы считают его человеком мелочным и недалеким. Гораздо сильнее его злила та легкость, с которой эта провинциальная выскочка Вилкина приземлила его, коренного москвича и знатного ловеласа, на землю. Репутация сердцееда, зарабатываемая им таким тяжким трудом на протяжении нескольких лет, была подмочена капитаном-провинциалкой буквально за неделю. Семейная жизнь, которая ему нужна была лишь для удобства и личного бытового комфорта, дала трещину и сейчас разваливалась на части. Слухи о его фиаско с Вилкиной расползлись по отделу практически мгновенно, не оставив Самойлову ни шанса на реабилитацию. Не осталось ни единой дурочки в отделе, которая после такого конфуза повелась бы на его «чары». Ситуацию нужно было срочно выправлять, и опер решил, что лучшей тактикой в данном случае станет упорство. Он во что бы то ни стало добьется расположения этой провинциальной дурочки. Он будет первым. А после он ее бросит и сделает так, чтобы об этом узнали все.

– Знаешь, Кать, чего понять не могу? – начал издалека Самойлов. – Ты вот девушка…

– Понять ты, Самойлов, не можешь многого, – перебила Вилкина оперативника, так и не удостоив его взглядом. – К примеру, у тебя проблемы с таким понятием, как субординация. Впредь ко мне попрошу обращаться «товарищ капитан» и на «Вы» – и никак иначе.

– А иначе что? – усмехнулся Самойлов.

– А иначе руку сломаю. Правую. А она тебе, как я поняла, еще может пригодиться, – Вилкина, наконец, перевела взгляд на Самойлова и подмигнула. Её намек мужчина явно понял, но по достоинству не оценил. Пошла уже вторая неделя, как его жена, собрав основные вещи, ушла из дома. Катерина протянула руку и коротко скомандовала. – Флешку!

– Что, прям вот так и сломаешь? – Катерина подняла тяжелый взгляд на упрямого опера. – …те. Сломаете? – поправился тот, почувствовав, как по его спине пробежал холодок. Вилкину он сейчас и ненавидел, и боялся, и хотел одновременно. Особенно хороша она была именно в такие вот моменты. Самойлов даже слегка возбудился, но больно уж тяжелым был взгляд Катерины. Не выдержав ее взгляда, оперативник все же стушевался и отвел глаза.

– Сломаю. При всех, Самойлов, прямо на брифинге у Сапогова. Через час. Устроит?

Сомнений у Самойлова больше не оставалось. Эта сломает, как пить дать. А после за ним потянется еще и шлейф слабака, которого уделала девчонка. Опер злобно сверкнул глазами и швырнул флешку на стол, напрочь проигнорировав протянутую руку Вилкиной. За этот поступок он поплатился мгновенно. Катерина резко провела под столом ногой и с силой ударила по задним ножкам стула, на котором раскачивался взад-вперед Самойлов. Те предсказуемо подломились, и тяжелый мужчина рухнул навзничь, сильно ударившись о стену затылком.

В этот самый момент в кабинет, постучавшись, заглянул Рома Звягинцев.

– Екатерина Алекс… Эмм, а что у вас тут происходит? – опешил второй опер, наблюдая, как его коллега пытается встать с пола.

Поза, в которой Самойлова застало падение, вкупе с узким пространством кабинета не давали ему подняться, не уронив достоинства. Опер комично размахивал руками, изрыгая тонны нецензурной лексики и пытаясь высвободиться из плена разломанного стула, чтобы встать на ноги. Вилкина же даже не встала с места, задумчиво наблюдая за всей этой картиной.

– Вот, Самойлов, учись. Зашел опрятный молодой человек. Постучался. По имени-отчеству обратился к старшей по званию. Любо-дорого смотреть. Чего у тебя, Ром?

– Эм… – замялся Звягинцев, помогая подняться товарищу, – Сапог…, то есть подпол к себе на брифинг вызывает. Через полчаса.

– Принято. И да, Рома, – голос Вилкиной заставил мужчин остановиться на выходе, – ко мне можешь обращаться просто по имени. И сгоняй, если не трудно, на кухню, принеси этому обормоту лед. Пусть к затылку приложит.

Звягинцев просиял улыбкой, кивнул и вышел. Самойлов же на прощание еще раз сверкнул недобрым взглядом и последовал за своим напарником.

– «Товарищ капитан» и никак иначе, – шепнула ему на прощанье Вилкина и отвернулась.

Меньше всего ей сейчас хотелось думать о мстительном придурке Самойлове. Что он там себе в голову вобьет – это его дело, Катерина и не таких быков ломала через колено. Вместо этого она сосредоточилась на флешке, которую раздобыл незадачливый ловелас. Оживила старенький моноблок движением мыши, вставила (разумеется, не с первой попытки) флешку в разъем и, обнаружив на съемном носителе две папочки с названиями «Тропарево» и «Метрополитен», открыла первую.

Лиц, разумеется, было не видно, но распознать молодого человека в гражданском и его спутника в черной рясе было нетрудно, а это уже немало. Можно было вычислить приблизительные рост и вес подозреваемых, оценить их походку, понять, когда и откуда они пришли и как уходили после. Все это Катерина считала на глазок и записала в свой блокнотик, не забыв отразить в заметке действительно исполинские размеры дрессированного кота. Почему дрессированного? Тут все просто: в парк кот вошел на задних лапах, словно человек, причем в этом положении он почти достигал плеча мужчины в гражданской одежде.

– Цирковая пантера, что ли? – пробубнила себе под нос следователь, напрягая зрение. – Кто вообще позволил такое опасное животное содержать в домашних условиях?

Первая запись была сделана в виде нарезки. Вот парочка с огромным черным котом прошла в парк, а через сорок пять минут вышла из него тем же путем. Ну, как вышли – из парка подозреваемые уже выбегали, причем кот бежал уже на четырех лапах. Время и дата событий совпадали с показаниями свидетелей, все чин чинарем. Запись была ужасной, на безопасности в стране все еще экономили и в парках устанавливали, видимо, самые дешевые камеры. С другой стороны, хорошо хоть эти были. В той дыре, где Вилкина служила раньше, о таком и мечтать не приходилось.

Так, с подозреваемыми разобрались, решила девушка и была уже готова смотреть видео с ближайшей станции метрополитена, как ее взгляд привлек второй видеофайл из папки «Тропарево». Признаться, на видеозаписи с уличных камер наблюдения парка «Тропарево» Вилкина ожидала увидеть только ту парочку с котом, о которой говорил свидетель, но наличие второго файла свидетельствовало, что есть еще какая-то зацепка.

– Чего же ты, Самойлов, такого накопал интересного? Ну-ка, глянем…

Вилкина открыла файл. Пошла запись. Дата была той же, только время – раннее утро.

– Так, стоп! – притормозила видео Вилкина, не веря своим глазам. – Что за хрень?

Девушка перевела бегунок тайм-лайна на начало записи и включила ее еще раз. Перед ней красовался тот же парковый вход, что и на видео с подозреваемыми, только на этот раз в кадр, кажется, попала та самая девушка, которую на следующее утро обнаружат собачники. «Лыжница» на видео, пошатываясь, прошла в парк. Ни лыж, ни лыжных палок при ней не было. Одежда на ней была той же самой, что и на трупе. Катерина не была экспертом, но даже ее познаний в судебной медицине было достаточно, чтобы понять – тот труп, что она видела утром, пролежал там как минимум месяц. Об этом свидетельствовало все: цвет и состояние кожных покровов, окоченение, причем уже вторичное (труп попросту замерз на холоде), разлагающиеся ткани и так далее. Не могла эта девушка вот так запросто своим ходом прийти в парк. Вывод – на записи какая-то другая девушка. Похожа на покойницу – да, бесспорно, но все же не она. Настораживало лишь одно. Запись, где живая еще лыжница заходит в парк, есть, а где выходит – нет. И что это означает? А ничего. Она действительно могла войти в парк демонстративно, под камерой, а выйти где угодно в другом месте. Выводы не заставили себя ждать. Очевидно, кто-то сильно постарался, чтобы придать сходство девушке на видео и обнаруженному утром трупу. О том, что это может быть именно та девушка, Вилкина даже не заикалась. Сделанный ею вывод потянул за собой другие вопросы. Зачем этот спектакль? Запутать следствие? Ввести в заблуждение? Кому это надо? Причастны ли к этому делу те двое подозреваемых?