Доброе утро, Москва! Доброе утро, Я!

Нимфа локтями оперлась на высокое балконное ограждение, изящно выгнув спинку. Чашка кофе зависла над головами спешащих по своим утренним делам прохожих.

Алена не ощущала холода. Она грелась лучами чужих эмоций, которые вызывал ее вид. И неважно, какие именно это были эмоции.

Она была из тех женщин, которые даже мусор выходят выбрасывать на каблуках и в макияже. Хотя, конечно, Алена сама мусор не выбрасывала. Ей достаточно было выставить пакет за дверь, и соседский подросток охотно брал на себя эту святую для него обязанность.

Нет, делал это он не бесплатно. Свою награду паренек получал регулярно. Ослепительная улыбка, приветственный взмах руки, оброненное на ходу «Привет, Сережка!» – все это необычайно льстило юноше пубертатного периода. Это поднимало авторитет парня среди сверстников до небывалых высот. А если дело обстояло в присутствии сверстниц, то счастью просто не было предела.

Алена умела нравиться мужчинам. Абсолютно всем мужчинам, начиная от песочно-колясочного возраста и заканчивая просто колясочным возрастом. Немолодые мужики при виде ее инстинктивно втягивали животы и распрямляли плечи, малыши тыкали пальцем со словами «посмотрите, какая красивая тетя», чем вводили в смущение своих мам и заставляли пап оборачиваться.

К своим двадцати восьми годам Алена успела получить престижное образование в Лондоне, поработать танцовщицей go-go, походить по модельному подиуму, пожить полтора года в Нью-Йорке, где попробовала себя в качестве журналиста. Сейчас же в ее жизни наступил московский период. Надолго ли? На это она и сама не могла ответить. Пока ее все устраивало, более чем.

На удивление быстро она вписалась в столичную богемную жизнь, все сложилось само собой. Все грани современного искусства ей были интересны, и в этой среде она стала желанной гостьей. Но при этом она была крайне разборчива к кругу своего общения, пересечь заветную линию могли немногие. В этом плане Алена была прагматична. Но те, кому удавалось перейти эту невидимую границу, могли прикоснуться к ее таланту.

Да, пожалуй, эту способность Алены можно было назвать талантом. Неизвестно, как у нее это получалось, но она была способна аккумулировать творческие способности человека, направить его в нужную сторону. Муза? О, нет! Это слишком пафосно и возвышенно. Скорее, эффективный арт-менеджмент.

Выставки, позирование, богатеи от искусства, показы, светские вечеринки – всем этим была наполнена жизнь Алены. Иногда она уставала, но небольшая передышка возвращала все на свои места.

А еще она отличилась тягой к хорошим спиртным напиткам, Armani, Lagerfeld, Louboutin, джазу и черно-белому кино. Ну а наркотики…Наркотики для Алены были как секс без обязательств, как регулярные встречи с бывшим любовником. Только страсть, никаких чувств и обязательств.

Еще один глоточек быстро остывающего кофе. Девушка задумалась. Все утро ей не давала покоя та картина, которая сейчас стояла в коридоре, прислоненная к стене. Странный и неожиданный подарок. Что-то в этой картине было не так. Вроде бы самый обычный закат, переливающийся всеми оттенками красного. Но если приглядеться, то через эту нарочитую топорность пробивалось какое-то свое откровение.

Создавалось такое впечатление, что закат был нанесен поверх другой, более старой и ценной картины. У Алены даже проскочила мысль – а не поскоблить ли верхний слой? Можно попробовать, но потом, когда картина окончательно надоест. А пока пусть она просто задает атмосферу, служит еще одним небольшим атрибутом, который лишний раз подчеркивает необычность интерьера. И правда, в просторной «сталинке» было множество любопытных вещиц.

Сквозь приоткрытую балконную дверь донесся протяжный звук звонка. Алена встрепенулась, откинув от себя морок размышлений. Открыть, не открыть, открыть, не открыть, открыть? – воображаемая ромашка склонилась к тому, что стоит впустить раннего визитера. Девушка, потуже затянув на осиной талии халат, вышла с балкона.

Чашечка осталась стоять на ограждении, но практически сразу покачнулась, побалансировала на грани, после чего устремилась вниз, на встречу с мостовой…

Позвольте вас спросить как художник

художника – вы рисовать умеете?

О. Бендер

Разговоры о прекрасном продолжались третий час. Беседа проходила практически в теплой дружеской обстановке.

– Отпустите меня, пожалуйста, – заскулило вжавшееся в угол существо, которое еще несколько часов назад как павлин распускало перья и хорохорилось своей гениальностью.

– Нет, – в очередной раз ответил я, делая качественный глоток из пивной банки, кажется, уже третьей по счету. Или четвертой – не суть.

Еще на выставке мне дико захотелось пива, просто до дрожи, но приходилось терпеть. И вот сейчас я отрывался по полной программе, наслаждаясь тем, как пенистая прохлада скатывалась по горлу и исчезала где-то в лабиринте моего организма.

– Что я вам такого сделал? – Тоша все больше и больше напоминал нашкодившего ребенка, который ждал неотвратимого наказания, но при этом судорожно пытавшийся понять, за что именно сейчас ему влетит.

Пиво попало не в то горло, заставив меня закашляться.

– И ты еще спрашиваешь, что такого мне сделал? Ты убил во мне веру в прекрасное, чистое, светлое! И сделал это безжалостно, с особым цинизмом. Кирзовыми сапогами своего скудоумия, которое ты маскировал особым взглядом на обычные вещи, ты прошелся по струнам моей нежной организации души. И делал ты это в сговоре, что только усугубляет твою вину. С теми, с которыми ты находишь язык, с которыми ты живешь по принципу – кукушка хвалит петуха, а петух хвалит кукушку.

В глазах художника читался немой вопрос, который он побоялся озвучить.

– Это нормально – срать в банки, а потом выставлять на всеобщее обозрение? – я тут же напомнил про одну эксплозию, которую Бордо устроил в компании с такими же, как и он сам творцами.

– Я художник, я же так вижу, – попытался оправдаться пленник, – это была такая концепция…

– Я ж художник, я так вижу, – со вздохом повторил я. Я всегда ненавидел эту фразу, – вот выколю сейчас тебе твои глазенки голубые, и будешь ты у меня вечно любоваться квадратом Малевича в формате 3D.

Снова послышался неприятный скулеж.

– Вы…Вы фашист! Для вас ничего святого нет! – и без того тонкий голос моего пленника начал сходить к приглушенному визгу.

Я равнодушно пожал плечами.

– Ага, нет ничего святого. Я даже в Великий Пост матом ругаюсь. И, каюсь, как-то раз по малолетству даже в лифте ссал. Видишь, как много ты теперь про меня знаешь? Ты теперь просто не оставляешь мне выбора.

Последнюю фразу я попытался произнести с напускным злодейством в голосе, но тут же, не удержавшись, хихикнул.

Смятая в руке банка полетела в дальний угол. Я потянулся к стоящей рядом сумке, но тут же себя одернул. Хватит пока, а то действительно окосею.

– Послушай, – я начал постепенно включать «доброго полицейского», – вот ты называешь себя художником. Правильно?

Пленник так оживленно затряс головой, что даже стукнулся затылком об стену. Несильно, но звук получился смачный. Шишка, видимо, ему была обеспечена.

– У тебя же есть художественное образование?

– Художественное училище, – уже не так сильно тряхнул головой Тоша в знак согласия.

– Так вот, раз уж ты художник, – продолжил я тем же тоном. Для чистоты полицейского эксперимента мне не хватало чашки кофе и пончика, – а ты мог бы нарисовать что-то такое, чтобы понравилось людям, что заставило бы их задуматься?

Тоша на секунду задумался.

– Я же художник, это мое предназначение! – к пленнику вновь вернулся былой пафос.

Мои недовольно сдвинутые брови тут же заставили почуявшего родную стихию художника умолкнуть и втянуть голову в костлявые плечи.

– Ты не выступай тут, а то смузи по хлебалу размажу. Без команды голос не подавать! А какой ты художник – мы сейчас посмотрим, – я изобразил на лице секундное раздумье, – в общем, я решил. Если ты нарисуешь картину, которая мне понравится, то я тебя отпущу.

Тоша, похоже, не верил моим словам.

– Нет, ты не понял, – я пододвинул стул чуть-чуть поближе, – картина должна по-настоящему мне понравиться. Чтобы я посмотрел, моментально одухотворился и, роняя слюни, сказал – «Ах, какое творение! Какая композиция»! Сделай мне вкусно. Если ты нарисуешь бабу с сиськами, то я должен увидеть именно бабу с сиськами. Если ты нарисуешь утро в сосновом бору с медведями, то там должны быть эти гребаные медведи. Ты понимаешь, о чем я говорю? Я не хочу потом ломать голову над тем, что ты намалевал.

– Я…Я…

– Головка от Дега, – я бесцеремонно перебил Тошу, – кстати, а почему ты называешь себя Тоша Бордо?

Тоша хотел что-то сказать в ответ, но я снова его перебил.

– Бурда! Все, что ты делаешь – бурда! И мне тошно от тебя. Тошно и бурда – поэтому и Тоша Бордо!

Я встал со стула, чтобы размять уже начавшие затекать колени. Пленник еще сильнее прижался к стене.

– Расслабься, – я постарался говорить как можно спокойней, – знаешь, как говорили? Помоги себе сам. И ты можешь себе помочь. Рисуй!

– А где мне рисовать? – вопрос показался мне неуместным.

Широким жестом я обвел рукой комнату.

– Граф, вся эта прекрасная студия в полном вашем распоряжении! И, кроме того, за аренду я с вас не возьму ни копейки!

Я откровенно глумился, видя, какое гнетущее впечатление производит на Тошу обстановочка.

– Да я ж как меценат, который дает мастеру возможность трудиться, создавать шедевры, черпать вдохновение поварешкой. Не путай меня со спонсором, трахать я тебя не собираюсь. В этом плане я консерватор, я девок люблю.

Странно, а что это ему тут не нравится? У многих известных художников поначалу, между прочим, и близко ничего подобного не было. В лучшем случае – просторные апартаменты где-нибудь под мостом. И не факт, что в Париже.

Зажрались вы, месье Бордо, зажрались!

А ведь какой свет, какой антураж! Явно уютней и атмосферней, чем в «Пенопласте», столь милому вашему сердцу. Тут тебе и комфортабельный прожженный окурками матрас, и заколоченные изнутри окна, и высокохудожественно подранные обои. Я уже молчу про то, что удобства всегда под рукой. Всяческой винтажной рухляди тоже хватало. Да для любителей старья это был настоящий Клондайк!

А если серьезно, то место мной было выбрано удачно. Эту огороженную площадку с несколькими зданиями разной степени готовности я обнаружил случайно. Меня совершенно не волновало то, что кто-то может мне помешать. По документам этого дома вообще не было, а с пропитыми, но ушлыми сторожами, непонятно что тут охранявшими, всегда можно было договориться. И в чужие дела они свои сизые носы не совали. Тишь да благодать. Только неподалеку водопадом безостановочно ревел автомобильный поток, занижая децибелы лишь в темное время суток. А с другой стороны ему периодически вторила пригородная электричка, подражая свистку чайника.

Уже и не совсем Москва, но еще и не полное замкадье.

– В общем, так, – мой тон сменился на деловой, – Анатолий, я делаю тебе заказ на картину. Про гонорар, я думаю, разговоры излишни. Тут и так все понятно.

Я заметил, что Тоша даже не отреагировал на то, что я назвал его настоящее имя.

– Ты просто несколько ошибался в своих взглядах на искусство. Верно?

Ответ мне не требовался.

– Так вот, – я начал подводить к сути, – а ошибки нужно не признавать, а исправлять. Кровью.

Последнее слово заставило художника дернуться.

Я достал из кармана коробочку, похожую на спичечную.

– Лови!

Неуклюже выставленная вперед ладонь с растопыренными пальцами стала нелепой пародией на бейсбольную перчатку. Коробок несильно ударил Тошу в лоб и отлетел в сторону.

– Что это? – последовал робкий вопрос.

В моей руке щелкнула зажигалка. Я глубоко затянулся новой порцией никотина.

– Иголки специальные. Помнишь, как в детстве из пальца кровь сдавал? Вот и еще раз сдашь. Только в больших объемах, ты ж теперь большой мальчик.

Тоша поморщился. Хотя я ожидал несколько иной реакции.

– Зачем мне кровь сдавать?

Теперь я постарался изобразить искреннее удивление.

– Как это зачем? А расходные материалы тебе же нужны? – я изобразил в воздухе взмахи кисточкой. – Будешь на самообеспечении.

Из сумки я достал небольшой сверток.

– Вот это тебе тоже понадобится, – я катнул сверток к ногам Бордо, – тут стеклянные трубочки, пластины, карандаши и прочее. Но учти, что картину ты должен рисовать по большей части лишь тем, что сможешь выжать из себя. И очень тебя прошу, воздержись от фекальных экзерсисов. А то знаю я вас. Расстроишь меня – накажу! Все остальное ты найдешь тут.

Кивком я указал на свою сумку, в которой еще покоилась пара банок пива. Их-то я обязательно заберу с собой.

– Я есть хочу, – неожиданно нагло заявил мой подопечный, он даже вытянул вперед ноги, которые до этого поджимал под себя.

– Кефир и батон в сумке, – ответил я, извлекая из сумки пиво и распихивая его по карманам.

Буря негодования исказила лицо Тоши, он даже попробовал встать, но закон всемирного тяготения и цепь, связавшая узами нерушимой дружбы ногу и батарею, сыграли против него.

– Бананов нэма! – я равнодушно пожал плечами. – Значит, жрать не хочешь. А захочешь, повторяю для тех, кто в танке, кефир и батон в сумке.

– Я не пью кефир, хлеб не ем, – с какой-то обреченностью сказал художник, – у меня желудок слабый.

– А это уже твои проблемы. Ты в этом ресторане видел три звезды Мишлен? Вот и я не видел.

Но я не стал окончательно морально добивать своего «питомца», и тут же сменил гнев на милость.

– Ладно, в следующий раз принесу тебе что-нибудь другое, – я лениво потянулся, закончив свою фразу широким зевком.

– А…Это, – Тоша явно засмущался, что меня позабавило, – мне бы…Ну вы меня же понимаете? Туалет…

Ногой я стукнул по перевернутому ведру, стоявшему рядом.

– Вот тебе трон. Тут и унитаз, и писсуар. Если сможешь еще и как биде использовать, то я возражать не буду.

– Я так не могу! – с мольбой в голосе попытался робко протестовать Тоша.

– Сможешь-сможешь, у тебя все получится, я в тебя верю. Талантливый человек – талантлив во всем.

Пора было уже закругляться. Надо оставить художника один на один со своими внутренними демонами, которые должны были обречь его на муки творчества.

– Сейчас я уйду. Но ты даже и не думай о побеге. Каждый твой шаг я буду видеть, каждое твое движение. И пусть тебя это не смущает.

Я указал на едва различимую точку на стене в дальнем конце комнаты.

– Как ты думаешь, что это такое?

– Похоже на web-камеру, – неуверенно ответил Бордо.

– Умница! Молодец, Трезор!

На секунду я даже представил, как Тоша в прыжке зубами ловит брошенный кусочек сахара и тут же с жадностью его разгрызает, роняя крошки на грязный пол. Подобная мысль, неизвестно каким образом забредшая в голову, заставила меня усмехнуться.

– Можешь называть ее оком Саурона, мой маленький хоббит, – продолжил я, – и если я только увижу, что ты что-то не то задумал, то я…Впрочем, тебе этого лучше не знать. Ведь ты же не хочешь меня огорчать?

– А вы правда меня отпустите? – с какой-то обреченностью в голосе спросил художник.

– Отпущу, – кивнул я, застегивая куртку.

Я подошел поближе к Тоше.

– Но повторяю – ты должен меня порадовать.

Мне показалось, что лицо пленника исказилось каким-то придурковатым озарением.

Или не показалось?

Впрочем, это уже неважно. Фронт работ я указал. По поводу самого художника я был абсолютно спокоен – чудить больше положенного он не будет. И дело тут даже не в web-камере…

Хотя по поводу нее у меня были особые планы. Хе-хе.

В детстве я хотел стать

тапером в борделе или политиком.

Разница, по правде сказать, небольшая.

Гарри Трумэн

Освещения в комнатке явно не хватало, но меня это ничуть не расстраивало. Как раз наоборот, в такой обстановке я чувствовал себя комфортно. Мне было спокойно от этой непоколебимой тишины, от размытых границ света и тьмы. Наверное, в таких же условиях средневековые алхимики творили свои опыты. Я тоже в некоторой степени алхимик. Только я собирался экспериментировать не с метаморфозами металлов, а с творческим потенциалом личности. И такая личность у меня была. Нет, это я не про себя. Над собой подобные эксперименты я ставить не собираюсь – ни сейчас, ни потом. Увы, я слишком хорошо осведомлен о своих возможностях. Я знал, что я могу и куда мне лучше не лезть, где «не по Сеньке шапка».

– А сейчас, Николай Альбертович, приготовьтесь, я буду отрезать вам ухо. Вы только головой не вертите лишний раз. Из большого уважения к вашему творчеству, тому, которое было когда-то, я даже сделаю вам заморозку.

Шприц с заморозкой уже давно ждал своего часа.

– Тихо-тихо, уважаемый – я подхватил заваливающуюся на бок голову пациента, – а как же честь и достоинство? Как же мужество и решительность, к которым вы так призывали со своего воображаемого броневичка?

Мне даже пришлось немного похлопать Николая Альбертовича по щекам, чтобы привести его в чувство. Тот приподнял голову и сделал глубокий вдох. К нашатырю, как полчаса назад, в этот раз прибегать не пришлось.

– Умоляю вас, прекратите, – еле слышно просипел Николай Альбертович.

– Прекратить что? Я еще ни к чему толком и не приступал, чтобы что-то прекращать, – мольба Альбертыча меня даже немного позабавила. Он и правда думает, что я его сейчас развяжу, извинюсь за доставленные неудобства и отпущу на все четыре стороны? Ага, сейчас!

Своего «пациента» я надежно примотал скотчем к стулу. Обматывал я на совесть, почти как египетскую мумию – от лодыжек до шеи. Вот только с Декстером меня не надо сравнивать. Мы совершенно разные, у нас разные взгляды и принципы. У Декстера свой четкий кодекс, а у меня…А у меня в кармане монпансье.

Кстати, очень даже неплохой сериал, много интересного и полезного для себя нашел.

– Чего…Что…Чего вы от меня хотите? – Альбертыч с трудом подбирал слова.

– Я? Справедливости! – я перегнулся через плечо пленника и заглянул ему в глаза. Тот сразу отвел взгляд в сторону.

Видимо, мой светлый лик не производит на него благостного впечатления. Странно, как по мне, так очень даже мило – маска Гая Фокса, переделанная в Сальвадора Дали. По крайней мере, я считал, что это был именно Дали. Я был доволен своей накладной личиной, но только если говорить про эстетику. С практичностью было все намного хуже. Маска все время норовила съехать вниз, дышать было неудобно, а на коже уже началось раздражение.

– Вы только не подумайте, что это исключительно из-за ваших политических пристрастий. Хотя они мне и не импонируют, дело тут совсем в другом, – я снова оказался за спинкой стула, – я обвиняю вас в растрате! Да-да! Именно в растрате, циничной и бессовестной! Для меня ваша вина очевидна.