Островки психического здоровья и психоортопедия

…За всю свою не короткую жизнь, я трижды испытывал состояние эйфории. Чистой, без капли алкоголя и, тем более, без наркотиков. Точно также эти мои состояния не связаны с сексом и даже эротикой. Они, можно сказать, не имели какой-то конкретной причины. Если и думать, что повлияло на мои эйфории, то это вид заката в тайге.

…Первая эйфория настигла меня, когда я, студент первого курса ХГМИ проходил трудовой семестр «на картошке». Мы с моим другом были определены в грузчики – вывозили с картофельного поля мешки с картошкой в сортировочную. И вот, один раз, по дороге в сортировочную, стоя на мешках с картошкой в кузове полуторки, наблюдая, как солнце садится за верхушки могучих елей, я был застигнут этим неземным восторгом и блаженством, не имеющим никакого конкретного содержания! Я молчал, несмотря на то, что мне хотелось кричать, орать, или громко, во весь голос, что-то петь. Это состояние длилось меньше получаса, минут так около двадцати, потом оно с меня схлынуло.

…Вторая эйфория возникла внезапно, сменив состояние тревоги. Дело было на одном золотом прииске в Николаевском районе. Там, бандиты во главе с начальником прииска воровали золото (после моей судебно-медицинской экспертизы банда была арестована). Один технический работник оказался честным и пытался разоблачить расхитителей социалистической собственности. Тогда его задушили ночью подушкой, влили в рот пол-литра водки и бросили в неглубокую речушку, что протекала рядом с прииском. Прииск был в тайге. Я произвел вскрытие трупа, которое показало, что техноря бросили речку уже мертвым. Начальник прииска и еще два его сподручных, ассистировали мне при вскрытии и поняли, что я разобрался в характере смерти. Но вида не показали. Устроили мне банкет, на котором пытались всучить в качестве «сувенира» слиток золота, этак, на килограмма три. Естественно я отказался, и неосторожно пошутил, что им этот слиток может понадобиться, когда приедет следователь прокуратуры. Мою шутку (вполне серьезную) начальник прииска со своим окружением истолковали верно. В прииске на цепи был годовалый медведь. Меня во время банкета (я отказался выпивать, сказав, что алкоголь совсем не принимаю, ибо спортсмен) стали «подкалывать», а смог бы я, имя такие великолепные ножи (секционного набора), справиться с медведем, если бы он на меня напал. Словно предчувствия, что будет дальше, я раскрыл саквояж, вынул секционный, похожий на финку, из стали, не уступающей по прочности рессорной, нож и сказал, что вот с этим я мог бы посостязаться с медведем. Не успел я это сказать, как медведь «порвал» цепь. Так как меня посадили спиной к медведю, и я был первым на его пути к столу, медведь рванул ко мне. Я встал и повернулся к нему. Бурые медведи перед тем, как напасть на жертву (не важно – человек или корова, – по моим наблюдениям), встают на задние лапы. А вот белые медведи (также по моим наблюдениям, нападают в прыжке). Я понял, что «случайное» нападение на меня медведь было подготовлено. Медведь встал в полутора метрах от меня, готовясь ударить меня лапой. Я молниеносно сделал выпад и вонзил медведь нож в сердце. Он издал рёв, и начал оседать, свалившись к моим ногам мертвый. Эта моя мгновенная победа над зверем ввела в шок «заговорщиков»: они в точном смысле слова остолбенели с открытыми ртами!

…Воспользовавшись замешательством, я спокойно взял саквояж, прошел мимо медведя к конторе прииска (медведь жил в огромной бревенчатой «конуре», которая была на расстоянии двух длин огромной цепи, на которой он сидел). Там стоял велосипед. Я сел на велосипед и сказав «до встречи!», направил руль в тайгу. В прииск из Николаевска-на-Амуре до дебаркадера меня доставил катер. Дальше, таежной дорогой, меня довезли на «ГАЗике». Дорога эта была одна, километров двадцать, чуть больше. Она шла через тайгу и проложена была в просеке. Я выехал из двора конторы прииска без преследователей. По-видимому, они все еще пребывали в состоянии остолбенения. На ходу, я вынул «Макаров» и заткнул его за пояс спереди. Без боя я не собирался сдаться. До того, как я увидел в просвете прииска воду Татарского пролива, я был, естественно, в состоянии боевой тревоги. И мчался, сколько было мощи.

…Вода показалась в то время, когда все небо было охвачено кровавым закатом… Вот в эти мгновения меня и охватило состояние несказанного блаженства и ликования! Отнюдь, никак по содержанию несвязанное тем, что я вышел победителем с бандой золотопромышленников! К моей удаче, подъезжая к дебаркадеру, я видел, как вдали идет баржа, груженная зерном: она направлялась в Николаевск-на-Амуре и прошла бы мимо дебаркадера, если бы ее не остановили по моему требованию. К барже меня доставила моторка. На судне я связался по рации (уже состояние эйфории давно прошло) с прокуратурой… После моего разговора с дежурным, с разных взлетных площадок поднялись два вертолета. Один – солдатами-пограничниками. Другой – с опергруппой Николаевска-на-Амур УВД и взяли направление на прииск… А я роскошно, в кругу новых друзей – моряков баржи, а потом – в компании дочки капитана, двое суток «ловил кайф», вплоть до того мгновения, как увидел сой дом, на вершине одного из холмов любимого города Николаевска-на-Амуре.

Финка немецкого диверсанта времен ВОВ, на которую заместитель начальника уголовного розыска Николаевска-на-Амуре, орденоносец ВОВ, выменял у меня секционный нож, побывавший в сердце живого медведя:

Место, потерянного мной в тайге компаса финки, что был в рукоятке, я залил оловом.

…Третья эйфория была, пожалуй, сама мощная, если так можно выразиться. И случилось это в деревне Сенеж, Московской области, по левую сторону железной дороги «Москва-Ленинград», что расположилась через лесок с старыми домиками и полями пшеницы. Опять на закате. Меня пригласил туда «отдохнуть» мой бывший пациент клинического отделения кафедры Владимира Евгеньевича Рожнова – один из трех пациентов, у которого мне удалось найти «островки здоровья» и установить настолько прочный контакт на уровне личности, что на них не только интегрировалась его незаурядное Эго, но образовалась «платформа», для настоящей нашей дружбы. Вот сейчас, после двадцати лет разлуки и не внимания друг к дружке, я позвонил ему (для катамнеза?) и он сразу откликнулся – мы договорились о встрече. О нашей продуктивной дружбе с ЛЕВ (его инициалы) можно писать книгу!

…В Сенеже была его даче из только что поставленного финского домика и пруд, вырытого перед ним. Еще никаких посадок, вообще, никакой зелени на участке не было, ибо для строительства и рытья котлована под пруд пришлось выкорчевывать умершие деревья и бурьян из кустарника. Ни забора, ни калитки. Но место выбрано отличное – на холме, с которого открывался живописный вид на железную дорог двух столиц и красивый лес. С нами был еще друг моего друга. Солнце начало садиться, когда ЛЕВ стал готовит ужин, и развел хороший костер. Мы видели с его другом, что он положил на столик перед костром и у нас заведомо потекли слюнки – две баночки селедки в винном соус – это был деликатес, я такое еще никогда не пробовал и наш друг тоже! Было это в 1981 году. А познакомился я с ЛЕВ в 1974 году – только, что, став клиническим ординатором кафедры психотерапии. 1974 год был для мня чрезвычайно значимым – я познакомился и подружился с Василием Макаровичем Шукшиным (с Васей) и с Владимиром Семеновичем Высоцким (с Вовой), подружился с Ремом Викторовичем Хохловым гениальным ректором МГУ им. М. В. Ломоносова – читай ниже, особо.

…Владимир Евгеньевич, протягивая мне историю болезни ЛЕВ сказал следующее: «Только ты, со своей способностью находить островки здоровья и с твоим личностным камертоном сможешь помочь этому, весьма талантливому и нужному обществу человеку! Он успел побывать в ПБ, где ему выставили диагноз SCH, что грозит инвалидностью. А он – начальник одного „почтового ящика“. Готовься серьезно, тебе придется отстаивать снятие карающего диагноза – а ты, непременно его снимешь – перед аудиторией всех врачей нашей ПБ, а не только передо мной и сотрудниками кафедры. Не снимешь – человек будет вычеркнут из творцов, и вообще, из работников. И я тебе не помощник!»

…Я был весьма польщен таким доверием, ведь только начинал «учиться» на кафедре, я осторожно спросил профессор, что ЛЕВ беспокоит? Владимир Евгеньевич слегка нахмурился – были уже к тому основания, читай ниже – и отрезал: «Голова ему мешает, в прямом смысле… мешает!»

…Честное слово, читатель, кроме того, что ЛЕВ мешала голова, и он, по его словам, готов шею положит на рельсы под электричку, я ничего у него не не нашел. Я снял страшный диагноз, и отстоял перед консилиумом больницы своего пациента. Правда, в этом помог мне Рожнов, сказа просто: «Между врачом и пациентом установился не только контакт, а… дружба возникла. Полное взаимопонимание… Пациент доктору доступен, как доступны друг другу друзья!» И началась дружба! Только по одному «эпизоду» из нашей дружбы семьями (и семьей моих родителей), я понял, что ЛЕВ – может даже гениальный человек… В двух словах. Он был далек от клинической медицины, тем более психиатрии. Я написал диссертацию «Неврозо-подобные состояния в общесоматическом стационаре». Тогда только, что возникла тенденция гуманитарные диссертации (и. вообще, научны работы) не только математизировать, но и сделать математизацию наглядной, в виде графиков (на слайдах). Еще не было никакого опыта в математизации синдромов (я увлекался математикой и успел, с помощью Рема Викторовича Хохлова и математиков физических кафедр МГУ, вывести формулу смерти человека¹. Но, смерть – не клиническое понятие, как ни странно это звучит). Я поделился своей озабоченностью, как математизировать синдром? Перед ЛЕВ – мы гуляли на платформе Москва-Ленинград, недалеко от его дома. ЛЕВ попросил ему рассказать, вкратце (sic!) о моей диссертации. Я рассказал. Мы распрощались. На другой день мой друг и звонит мне, сказав, что нужно бы встретиться. Мы встретились. ЛЕВ протянул мне коробочку со слайдами: «Это твоя диссертация»! Чудо: он математизировал за ночь диссертацию, о которой знал только то, что я ему популярно рассказал! Математизировал и сделал слайды. Я защитил диссертацию на «бис» в кабинете Владимира Михайлович Бехтерева. Показал слайды – это были первые в истории (sic!) слайды клинических (психиатрических) синдромов!..

…Так вот – на фоне заката солнца над деревней Сенеж у меня возникла эйфория, еще до принятия армянского коньяка «на грудь»! Мое состояние передалось нашему общему другу с ЛЕВ. Мы, сбросили одежду и оставшись в одних плавках, помчались по полям свежеубранной ржи и пшеницы. ЛЕВ остался хлопотать у костра, что-то варил в котле. Но, наше состояние передалось и ему: он начал пританцовывать и красочно жестикулировать, что-т на своем родном языке припевая.

…Вскоре он догнал нас и присоединился. Мы носились, как бешенные (что-то похожее испытал герой «Полетов во сне и наяву» на дне своего сорокалетия), орали несвязное во все глотки! Бросались в речушку, в которой сельчане полощут белье… Часа два носились, не меньше, вернувшись к дому, бросились в желтую, как в реке Сайгон, воду…

…Немного охолодившись, сели за «стол» – пили армянский коньяк и закусывали, смакуя селедочкой в винном соусе. Уснули на травке у стола. Ночью нас с общим другом, накрыл пледом ЛЕВ, сам же спал на кровати в доме…

…Жду – изменился ли ЛЕВ за, почти четверть века, как мы не встречались и не перезванивались?!

…С Васей Шукшиным мы познакомились в Суздале – карабкаясь по церкви ХVIII века, построенной без единого гвоздя, к куполу (подробнее читай Екатерина Самойлова, Марина Черносвитова. «К истокам русской духовности»). О нашей творческой дружбе с академиком Рэмом Викторовичем Хохловым читай в моей «Формуле смерти». Вову Высоцкого привез ко мне ПБ Покровское-Шереметьево для знакомства его друг, осветитель театра «На Таганке», мой пациент-алкоголик. И это не все из моих встреч с историческими личностями в ПБ в 1974 году (читай ниже).

Рэм Викторович Хохлов с коллегами на историческом эксперименте с Нинель Сергеевной Кулагиной. Фото мое – психолога-эксперта эксперимента.

Василий Макарович Шукшин и я у церкви в Суздале (фото Шукшина)

Владимир Семенович Высоцкий на Воробьевых горах в 1974 году (фото из Сети)

…Вторым моим пациентом, которого я собрал из «островков здоровья» путем метода психоортопедии Владимира Евгеньевича Рожнова, был племянник выдающегося скульптора, слепившего «Голову Никите Хрущеву» в качестве памятника на могилу, Эрнста Ио́сифовича Неизве́стного – ИБ (он жив, здравствует и сейчас и продает свои картины по 300—350 долларов за штуку). ИБ поступил в клиническое отделение кафедры психотерапии «по блату». Но, Владимир Евгеньевич мне польстил, сказав, что «принял его умышленно» для меня. Рожнов готовил меня на свою смену, я был, несомненно, лучшим его учеником. Да и все на кафедре относились ко мне дружески и с уважением. Но, мой учитель по философии, Давид Израилович Дубровский имел на меня свои виды и ловко поссорил меня с Рожновым… Где-то я уже писал об этом, не хочу здесь ворошить «старые могилы».

…Мы померились с Владимиром Евгеньевичем, когда я стал главным психиатром МВД СССР, это в 1980 году. Тогда, при первом моем визите на родную кафедру психотерапии (из которой я вышел и состоялся, как психотерапевт) с больным, месяц страдающим икотой (полковник МВД СССР), прошедший всех светил по терапии и лучшие клиники Союза и приговоренный к травмирующей и калечащей операции – иссечению блуждающего нерва (после – инвалидность), Владимир Евгеньевич вылечил его от икоты за 15 минут, одним сеансом (sic!!!) эмоционально-стрессовой терапии, не прикоснувшись к страдальцу в погонах пальцем (sic!), совершил истинно чудо! (Подробнее читай: Е.В.Черносвитов. «Кремлевская элита глазами психиатра»).

…Итак, ИБ. Краткая история жизни и болезни. Родился в семье советских евреев-интеллигентов. В роду психически больных н было, были одни талантливые люди. В пять лет заболел острым психозом. Лечился в детской ПБ, практически два года. Потом поступил в так называемою «лесную школу». Но, так как постоянно поступил с обострением психоза в ПБ, окончил 10 классов почти за 20 лет. В «лесной школе» активно занимался спортом – вольной борьбой, выигрывал соревнования, получил 2 взрослый разряд. Увлекался вождением мотоциклов и автомобилей, но так как быстро стал инвалидом 2 группы по психическому заболеванию, вождение на трассах было ему запрещено. Тем не менее, участвовал и побеждал в соревнованиях по мотогонкам. Автомобиль водил, как каскадер. Перенес 30 электрошоков и 4 инсулиновых шока (sic!). Постоянно принимал «тяжелые нейролептики. И… поступил в клиническое отделение кафедры психотерапии.

…Я не стремился, да это было бы не только бесполезно, но и не серьезно, снять ему психиатрический диагноз. Я нашел его «островки сохранности» на почве взаимного увлечение спортом (я тогда уже был мастером советского спорта по боксу; завоевавшим всевозможные призы на ДВ – 40 боев выиграл в 1 раунде и только 2 боя проиграл – своему тренеру и своему дугу – морально не мог выиграть, только морально! Если служил бы СА – я был в ЦСКА – то выиграл бы и Токийскую олимпиаду, ибо на подготовках побеждал и легко самого Степашина). ИБ также не знал поражений на соревнованиях по вольной борьбе.

…Он лечился у меня больше месяца. В процессе лечения выступил на больших соревнованиях и по вольной борьбе, и по мотогонкам. В это время Ташкентская киностудия готовилась снимать фильм про «светскую золотую молодежь». По сценарию – это «наше золото» гибнет, свалившись в пропасть (sic!), управляя «Волгой» в наркотическом состоянии. Директор фильма и режиссер, пробившие разрешения снимать такой «советский фильм», были друзья моего друга, Василия Макаровича Шукшина. Я познакомил Шукшина с ИБ, ИБ ему понравился, и он порекомендовал моего пациента в качестве каскадера, управлявшего «Волгой» и свалившийся в ней в пропасть, вместе с «золотой молодежью». ИБ был на тренировках и его твердили каскадером в этом фильм. Но фильм все-таки «зарезали» и мой пациент не снялся (позднее этот фильм «пробила» Тбилисская киностудия. Фильм был снят, но каскадером был грузин).

…Короче, я «вылечил» ИБ и вернул его к жизни. Инвалидность он снял без моего участия. Получил водительские права. Выступил в открытых соревнованиях по вольной борьбе и выиграл. Женился и, вступив в кооператив, купил трехкомнатную квартиру. Стал работать лесничим в одном из парков Москвы. Начал рисовать и скоро его абстрактные картины стали выставляться за рубежом, в частности, в ФРГ. Я познакомил ИБ со своим учителем и другом Д.И.Дубровским на предмет поступления ИБ в МГУ на психологический факультет. Дубровский одобрил наше с ИБ желание поступить в МГУ. ИБ поступил и на первом курсе стал заниматься успешно в научном кружке всемирно-известной психологическому и психиатрическому миру, Блюмы Вульфовны Зейгарник.

…ИБ с первого дня нашего с ним знакомства вел дневник и давал его мне на «рецензию». Он смог найти ключик к пониманию своей болезни (почти, как великие психиатры, страдающие психическим заболеванием и описавшим его синдромы, русский – Ви́ктор Хриса́нфович Канди́нский, и француз – Гаэта́н Анри́ Альфре́д Эдуа́р Лео́н Мари́ Гасья́н де Клерамбо́). Но, справившись со всем, что ему мешало быть сами собой (выражение ИБ), мой пациент так и не смог «научиться» писать слово «ситуация» (которое постоянно употреблял в своем дневник). Он упорно писал «сетуация»!

Картины, подаренные мне ИБ: