– Дважды завязывал сам на долгий срок. В этом году полежал на ребе.

– Тут где-то?

– Под Петербургом.

– И сколько они брали?

– С меня пятьдесят тысяч… Это со скидкой.

– Фу, – Чудо-дед скорчил брезгливую гримасу.

Я попытался задать какой-то вопрос, но он резко махнул рукой и начал говорить. Он говорил минут 25, все время глядя мне в глаза. Первые пару недель я помнил его монолог, но когда начинал записывать по памяти, вся магия пропадала. Думаю, этот дед – не просто врач на пенсии, но правда святой. Он много лет проработал наркологом и теперь миксовал разные практики лечения, вкладывая свое внутреннее пламя, к которому следовало искренне потянуться. Искренен ли я?

В принципе, почти все, о чем он говорил, я читал в литературе, обсуждал эти вопросы с ребятами в психушке и на реабилитации. Но Чудо-дед имел убедительный голос. Я смогу, я смогу, я смогу.

Он дошел до кульминационного, как я понял, места, и перешел на «ты»:

– Запомни. Первое. Не существует никакого повода. Хорошо тебе или плохо, праздник или горе. Нет повода. Нужно выпить со всеми – выпей компот.

Я кивнул.

– Второе. Можно разливать, можно смеяться с другими. Но ни в коем случае не пробовать. Ты не самый умный. Ты болен. Кто-то может выпить рюмку, у кого-то дома есть бар и он каждый день проходит мимо бутылок. Но это не твой случай. Можно обмануть других, реже себя, но ты никогда не обманешь болезнь.

Я кивнул.

– Третье. Кефир или квас – сколько в живот влезет. Но пиво, лекарство на спирту, нулевка – все это исключить.

– Нулевка?

Он опять: «ш-ш-ш».

– Раньше я разрешал безалкогольное, и многие срывались. Запомни, что такие поддавки добром не закончатся. Рано или поздно за компанию на шашлыках или в гостях ты глотнешь обычного пивка. А как только алкоголь окажется в тебе, если ты алкоголик… А ты алкоголик, как мы сейчас поняли… Твоя болезнь проснется. Через несколько дней ты будешь в запое.

Я дернулся в сторону рюкзака.

– Можно мне взять ручку и блокнот?

Чудо-дед опять отмахнулся:

– Я сейчас повторю это двадцать раз. Не надо ничего писать. Сердце открой.

Он повторял, он искал свежие образы. Болезнь можно поставить на паузу, но не отмотать назад. Ведь он прав, у меня было всего два непродолжительных срыва после ребы, но я быстро дошел до новых рекордов.

Раз мне пришлось позвонить другу, чтобы не покончить с собой. Нужно было, чтобы кто-то услышал, как я плачу и боюсь. Есть только один человек, которого я решился потревожить этой ерундой. Во второй раз я без гондона в первую же встречу трахнул девчонку-кореянку во все три отверстия. А через несколько дней гулял с другой девчонкой по центру Владивостока и начал ей сперва отлизывать, а потом и присовывать прямо на улице. Если бы не знакомство с Вероникой (наши сексуальные отношения начались прямо в офисе у друга-басиста, где я ночевал пару дней до того, как заехал в квартиру), я бы катился дальше, пока кто-то не подобрал бы меня. Сопротивляемость алкоголю заканчивается. Вероника все-таки спасла меня, спасибо ей, что бы ни случилось после, спасибо тебе, Вероника.

Чудо-дед велел закрыть глаза, а сам орудовал со свечами. Потом взялся за мою макушку и грудь. Мы простояли так минут пять.

– Что вы чувствуете?

– Некоторую панику.

– Сейчас какое-то тепло, холод, что-то происходило?

– Мне было страшно. Но я не почувствовал сверхъестественного. В экзорцизм ваш поверил, но не буквально.

Чудо-дед замер с непроницаемым лицом, видимо пытаясь что-то внушить. Еще я понял, что ему не нравится моя педантичная манера изъясняться. Врачи этого не любят, они считают, что разговор – это лишь фоновая музыка, а для меня он – способ отфильтровать смыслы. Но факт в том, что хоть потусторонние вещи со мной происходят, сейчас подыгрывать Чудо-деду я не стал.

Все, может, и случилось, но без спецэффектов.

– Спасибо. Думаю, я вас понял. Просто понял.

Достал пять тысяч, расплатился и двинул на выход.

– Удачи вам, – сказал он.

Мне захотелось освоить эту профессию, и если не так ей распоряжаться, то вложить этот опыт в книги. Все мои романы – это борьба с болезнью. Но пока, видимо, лишь на время удавалось одолеть симптомы. Алкоголизм возвращался с новой силой.

У меня есть ответ: навсегда. Если и будет срыв, то я выберусь. Внимательно рассмотрел свои руки; близился вечер. Вот они пальцы, вот они ногти, фаланги, сгибы, вены, по которым течет моя кровь: будь честен. В деревенском магазинчике неожиданно обнаружилась пачка копченого тофу, которую я съел на остановке. Потом набрал Веронику, она должна была скоро закончить смену и выдвигаться ко мне. У меня где-то валялась одна таблетка феназепама, что нынешней ночью была необходима.

У нас случилась неделя тихого счастья. Во всяком случае, мне казалось, что это чувство обоюдное. Прежде всегда важнее всего был запах, а тут чувство прорастало как-то иначе. Питалась Вероника абы как, курила и, что самое мерзкое, – потребляла молочные продукты и (по временам, кичась этим и описывая подробности в своем вк-паблике) даже страдала запорами. То есть это была не та женщина, которая пахла свежими цветами. Но ленивая косолапая походка, шутливые интонации, восторженно наигранное отношение к хую давали чувство реальности, жизни в моменте. Если я один, дни проносятся мимо, даже когда удается подчинить себе режим, много работать и заниматься спортом. Грезы выходят на первый план. Теперь появилась возможность без всяких ссор пожить, как, может быть, живут нормальные люди.

Когда у Вероники были выходные, мы ездили в места купания, любимым из которых для меня стал малюсенький пляж в поселке Рыбачий. Можно было обойти скалы, и ты оставался наедине с Тихим океаном. Прыгаешь вниз головой и плывешь. Пару раз я ездил с ней по заказам. Разглядывал районы города, когда она надевала рабочую футболку, хватала сумку-холодильник и доставляла корейскую еду. У нее были мелкие рабочие шутки, типа называть персонал давалками Миринэ, или стишок, в котором «холодная лапша, ведь курьерка Вероника доставляет не спеша».

У нее были смутные творческие планы, она знала по именам многих здешних музыкантов и вскоре по моей просьбе привезла в квартиру гитару и маленький комбик. Мы часто валялись в обнимку и предавались мечтам о творчестве. Еще я рассказывал о своем опыте – как записывался с тем или тем музыкантом, реп-певцом, и прочий-прочий кал.

– У меня будет альбом «Мои бомжи». Про всех неудачных ебырей (так она говорила, через Ы). На тебе его и закончу.

– Да, недаром меня называют Принцем Бомжей.

– Так тебя зовут? Не слышала.

– Это мое тайное имя, да, я Супербомж.

– Хороший бомж, чтобы закончить карьеру шалавы.

– Хороший бомж – это не бомж!

– То есть плохой все-таки?

– Чем хуже бомж, тем он лучше, – согласился я.

Я делал свои дела, иногда ездил к Севе на Русский остров записывать музло. Вечером перед моим вылетом мы пошли в кино. Я купил билеты, и, чтобы убить лишнее время, мы поднялись в ресторан, где Вероника пила пиво, а я – чай. После сеанса ей нужно было за руль, поэтому она взяла только 0,33.

– Как раз выссу, и в тачку, – заявила Вероника.

Я протянул руку и засунул палец в пену. Возникло искушение облизать его, даже время слегка замедлилось, но я просто вытер жижу о салфетку. Веронике принесли пасту, а мне овощной салат, посыпанный семечками. Порция была так себе, но все равно мне очень не хотелось улетать: август – лучший месяц во Владивостоке.

– Зачем я ввязался в кино это?

– Но это же интересно, вот и ввязался. А я тебя очень жду.

Мы стояли в очереди за попкорном у входов в кинозалы, когда пришло сообщение от Кости: Элеонора умерла.

Я ничего не сказал вслух, просто прошел к столику в ближайшем кафе и сел. Мелькнула мысль, что надо бы дать Веронике карточку, чтобы она не платила своими деньгами, но руки не слушались, тем более голос. Вероника расплатилась, подошла и спросила, что случилось, когда я растирал между пальцев несколько слезинок, которые выпали из глаз.

Я вдохнул и выдохнул, но сразу не вышло ответить.

– Эй, Супербомж, ты чего? Женя?

– Надо посидеть.

Вероника села напротив и просто ждала.

– Прости. Моя первая девушка умерла.

Вероника взяла меня за руку.

– Понимаешь. Хрен с ним, если вторая или третья. Но первая – это другое.

– Понимаю. Остальных будто и не было.

Такое участие проявила Вероника, что я понял: совершил ошибку. Нужно было сейчас сохранить это в себе, отмахнуться и не раскрываться. Но я уже открылся, и теперь не смогу ни в чем ей соврать. Я предварительно проиграл, она меня бросит. Но у меня есть какое-то время. Мы зашли в зал и выключили телефоны. Сложно сказать что-то положительное о фильме Найта Шьямалана «Время». Я пил пепси, ел попкорн и старался не пропускать ни одной сцены, чтобы прошлое не проникло в этот хороший день, не всосало обратно. Правая рука лежала между ног Вероники. Актеры бегали по фантастическому пляжу – на котором время стремительно бежало и заставляло их стареть на несколько лет в час, – как стадо овец по пустырю в момент землетрясения. Гарсиа Берналь выглядел так, будто его карьеру не восстановить после этого провала.

Когда режиссер появился в кадре, я шепнул Веронике, что это он.

– Кто?

– Найт. Найт, автор этого бреда. Найт, – тихонько сказал я. – Ты чего, брат? Ку-ку?

Фильм никуда не годился, и если бы не уродливый момент, где героиня, которую играет модель Эбби Ли Кершоу (нагуглил после фильма, понятия не имею, кто такая), переламывает себе все кости в пещере, меня бы, пожалуй, накрыло отчаяние от бессмысленности всего. Но благодаря этой нелепой сцене я испытал простое чувство – доброе старое отвращение. После фильма я зашел в туалет, выпил воды из-под крана и проблевался.

Да нет, сцена тут ни при чем, это реакция организма на новости. Дома мы по очереди сходили в душ. Насчет того, чтобы поставить пистон, сегодня не могло быть и речи. Вероника залипала в телефоне, ругалась со своим бывшим (она называла его исключительно абьюзером), который на днях вычислил, где мы проживаем, и поцарапал ей машину ключами. Я предложил зайти к нему домой и поговорить жестко, но она сказала, что сама разберется. Потому что он настоящий ссыкун, которому будет много чести, если приду я. Бывший, кстати, дал мне заочное прозвище: Богатый Чювак из Москвы, и это было смешно, но сейчас смеяться не хотелось.

– Куплю чего-нибудь, – сказал я и пошел в магазин.

Мне показалось, что я увидел абьюзера, парня лет двадцати пяти в капюшоне, одиноко сидевшего на бордюре с видом на наш падик. Вспомнил, что и сам ждал так Элеонору, тихонько сгорая от ревности, пока она гуляла с какими-то торчками. Сейчас взрослеют позже, и мои восемнадцать в пору его возрасту. Я взял несколько батончиков из раздела диетического питания, сок, соевое мясо.

Когда шел из круглосуточного супермаркета, парня уже не было. Даже жаль: я был бы не против разок дать ему в челюсть, если бы он решился прыгнуть. Помог бы его становлению, взрослению.

* * *

Элеонора возникла рядом с моим другом и напарником Костей: училась с ним на отделении журналистики, то есть со мной на одном потоке. Сам я оказался на филологическом факультете, заурядном отделении: русский язык и литература. Сперва не обратил на Элеонору внимания, только поверхностно зафиксировал: какая-то относительно богатая неформалка из центра, решил я. Зачем она с нами курила на перерывах? Притом сигареты курила дорогие, у нее уже тогда была банковская карточка, одевалась она странновато, в сторону хиппи. Часто курила траву. Короче, тянуло ее к богеме, а мы, видимо, и были местной богемой. Против травы я ничего не имел, но предпочитал все-таки алкоголь. Элеонора могла купить что-то поесть, но передумать или оставить банку недопитой колы. А еще она выглядела младше своих лет. В общем, я даже и подумать не мог, что она станет моей девушкой, никто из нас поначалу интереса не проявлял к другому.

Я вообще имел все меньше представления о том, какой будет моя девушка, с каждой неделей. Отдалялся от всех учебных процессов и выводов о том, на какую цыпу могу рассчитывать и будет ли у меня когда-нибудь ебля.

Как-то раз позвали в гости на пьянку домой к старосте журналистов. Я доехал до остановки «Главпочтамт» и там встретился с Элеонорой. Мы вместе сели в другую маршрутку и поехали через мост в частный сектор. Так получилось логистически, что мы ехали вдвоем, потому что у нее был мобильник, с ней я не должен был заблудиться.

– Подожди, – сказала Элеонора. – У меня есть одно дело.

Мы вышли на пару остановок раньше и пошли вдоль ветхих домов по осенней слякоти. Элеонора набирала какой-то номер и ругалась на длинные гудки. Потом она увидела цыганку и махнула ей.

– Стой, – сказала Элеонора мне.

Я остановился, она дошла до цыганки, обменялась с ней парой реплик, потом цыганка отбежала метров на тридцать и указала куда-то рукой. Элеонора пошла в том направлении, махнула мне, и я пошел к ней. Далее мы нашли большую ржавую трубу, из которой когда-то текла канализация. В трубе Элеонора шарила рукой, пока не нашла упакованный в пузырчатую пленку, обмотанный резинками маленький пакетик травы.

– Ого, как сложно все у вас тут. Я бы не стал так заморачиваться.

– А покурить-то ты станешь?

– Откажусь едва ли.

– Ну вот, люби и саночки.

Лет до двадцати я от такого не отказывался.

Нас ждала вечеринка в одном из этих ветхих домиков забытого Богом района. Пили водку, их староста вне стен университета оказалась обычной болтливой деревенской девкой. А ее парень вообще был участковым ментом, к тому же значительно старше нас. На всякий случай я старался не подавать виду, что накурен, но ничего: быстро напился, и это перестало бросаться в глаза. Разговоры происходили вокруг их тем: факультет журналистики, сплетни, местные газеты. Мне нечем было блеснуть, и в основном молчал.

Но каким-то образом все же мне перепало пососаться с крестьянского вида бабой – даже потрогал, кажется, ее за пизду и потом понюхал пальцы: пахло половой тряпкой. Вырубился на кресле-кровати. Проснулся рано, вышел попить на старенькую кухоньку, понюхал руку еще раз, теребя свой нос тремя пальцами, надеясь уловить ушедший запах вагины, может быть, отредактировать в памяти, но уже ничего не разобрал. Сам я провонял сеном, с чего бы?