Священное блюдо

Трудно сказать, чем бы дело кончилось, но тут неожиданно занемог шаман. Он почти все время лежал в своей землянке, стонал, без конца пил воду, заедая ее клюквой. Темное лицо его опухло и потемнело еще больше, руки тряслись. Эльдэнэ пристроился ухаживать за шаманом, и почетное место в погребальной яме досталось не ему, а другому счастливцу. Шаман ослабел настолько, что сам не мог и штанов спустить. Эльдэнэ приходи лось, как с малого дитяти, снимать меховые штаны, сажать на поваленный и ошкуренный ствол, свешивая голый зад, и держать за руки-ноги.

Каждое утро шаман подползал к пологу, закрывавшему вход. Выглядывал наружу и с надеждой глядел на небо. Зима в том году пришла рано. Ударили крепкие морозы, река стала. Один из воинов по приказу шамана зажег костер на сигнальной горе, и тот костер горел днем и ночью. Стороже вые менялись, а таскать валежник шаман посылал Эльдэнэ. Беспокойство шамана росло с каждым днем. Иногда он велел вытаскивать себя на сигнальную гору и долго вглядывался в снежные дали верховьев реки. Он явно кого-то ждал. И те, кого он ждал, наконец, показались.

Сани летели по гладкой заледеневшей реке. Одни… другие… еще пара… Костер был замечен. Шаман кубарем скатился с сигнальной горы, а в землянку был доставлен волоком тем же Эльдэнэ. Там шаман повелел ему убираться и упал ничком на меховой ковер. Эльдэнэ скользнул за меховой полог и нырнул в зево подземного хода.

В землянку, согнувшись, стремительно зашел, как нырнул, высоченный мужик в тулупе. Хоть он и снял шапку, землянка была ему по росту мала, он вообще заполнил ее всю своим громадным телом. И сомневаться было нечего: новгородец. Шаман, как ни странно, привскочил и весь ожил. Пришедший рас пахнул тулуп. И в полумраке землянки Эльдэнэ разглядел, что он весь был увешан плоскими кожаными кошелями. Шаман протянул трясущиеся руки к этим кошелям, но мужик руки отвел, развернул кожаный же мешок чуть не с его, шамана, рост.

Мгновенно развернувшись, шаман нырнул за полог и начал одно за другим подавать новгородцу серебряные блюда. Тот каждое взвешивал на руке и кидал в мешок, а шаману отдавал небольшую круглую палочку. Когда мешок был набит и тщательно завязан, пришедший отцепил несколько кошелей по счету палочек, отдал шаману. И вышел.

Шаман ухватил кошели, утащил их за полог и возился там, видимо, тщательно запрятывая. Выполз на коленях, развязал кошель и начал… жадно пить из него. Сделал несколько глот ков, перевел дыхание, глотнул еще. Завязал кошель самым старательным образом и спрятал за полог. Эльдэнэ моргать забыл, глядя на невиданный торг. Так вот как уходит серебро в Новгород! Вот за это, за то, что шаман сейчас так жадно пьет! Похоже, это и есть горящая вода. И она столь мила шаману, что он жить без нее не может. Отдает серебро. За пяток кошелей – мешок серебра! Вот это товарец! И доставляют этот товарец именно новгородцы.

Горящая вода произвела на шамана самое живительное действие. Он выпрямился, лицо его разгладилось, он покружился в тесном своем жилище, что-то радостно бормоча.

В землянку заглянул еще один из приезжих, ростом пониже. Если первый не обменялся с шаманом ни единым словом (тут понимали без слов), этот сколько-то знал вогульскую речь, и раз говор шел уже совсем о другом. Асыку звали выехать к старым солонцам. Где это и зачем туда ехать Асыке? Ответа Эльдэнэ не слышал, но тон беседы был самый мирный, да и велась она, видно, не первый раз, тут было только подтверждение. Мол, о чем раньше договаривались, вот оно будет там, возле солонцов.

По уходе переговорщика шаман свалился на меха и заснул. Эльдэнэ выполз из-за завеси. Что-то беспокоило его, но он и сам не мог понять, что. Да, вот что, точно! Запах! Резкий, совершенно не знакомый ему запах, перебивающий звериную вонь шкур в жилище шамана. Он выглянул из землянки. Поблизости никого не было. Он подполз к спящему шаману и принюхался. Вонь, несомненно, исходила от шамана. Значит, это запах неведомой горящей воды. Что за зелье такое изобрели новгородцы?!

Внезапно запнувшись, Эльдэнэ нагнулся. В полумраке землянки тускло мелькнуло большое узорчатое серебряное блюдо. Видимо, шаман выронил его, когда укладывал серебро в мешки новгородца. Эльдэнэ поднял блюдо. Неведомый мастер с замечательной живостью изобразил на нем сцену охоты. Яростный лев бросается на всадника, тот в могучем развороте стреляет прямо в морду зверя из мощного, двумя дугами выгнутого лука. Как завороженный, любовался Эльдэнэ на зверя невиданного и на диковинного всадника. Неведомый человек каких-то дальних земель. Но что-то кажется ему, Эльдэнэ, хорошо знакомым… А что тут можно увидеть знакомого? Так ничего и не поняв, Эльдэнэ спрятал блюдо в своей норе. А шаман пропажи и не хватился.

Всю зиму Эльдэнэ торчал возле шамана. Тот бдительно охранял свое сокровище и пил только в одиночестве. Велел Эльдэнэ притаскивать воды в горшке, разводил принесенный гостем напиток, каждая капля которого почиталась им за драгоценность.

Между тем в лесном поселении кипела бурная зимняя жизнь. Настала пора охоты, и почти все воины с утра уходили на промысел. Стало ясно, почему косатый так стремился занять место у реки. Лесной народец стал подтягиваться к реке, устанавливать походные чумы и вывешивать на вкопанных еще летом шестах шкурку за хвост. Совершенно очевидно, что это был заметный издали сигнал торговцам, которые явиться не замедлили.

Бессчетных в лесу не было, и за проход к реке, и за место чума следовало отдать владельцам земли неплохую, видимо, плату. Поэтому все знаемые тропки были под приглядом, весь лесной народец мужеска полу, включая малых детей, был занят по горло. Что уж тут кому доставалось, Эльдэнэ было сложно судить, но косатый, судя по всему, не оставался внакладе. В землянку шамана он не заходил, зимой было не до праздников. Свою любимую супругу он, по-видимому, обвесил бусами и ожерельями из монет, потому что все женщины селенья постоянно туда бегали глядеть.

Вятская печать

А для Эльдэнэ зима прошла довольно скучно. Он прочно занял место возле шамана и наблюдал за ним. А тот по большей части спал. С утра, еле раскрыв опухшие глаза, жадно пил воду и ел клюкву. Потом доставал драгоценный кошель, разводил напиток водой, потом уже не разводил, потом в беспамятстве сваливался на шкуры.

Весной, как снег сошел, шаман перестал есть и спать. Ночью он то и дело страшно кричал, колотил в большое серебряное блюдо. Иногда выскакивал из землянки и бегал вокруг селенья, все так же колотя в блюдо и страшно крича. Соплеменники ничуть этому не удивлялись: на то и шаман, он видит грозных и злых лесных мовси, которые вечно вредят людям. Шаман спасает племя, это хороший шаман.

Эльдэнэ понимал, что ему пора уходить. Он увидел то, что ему было нужно. Хотя пока не понял, что же он увидел. Шаман пил нечто, похожее на вино, мутно-белое такое вино. Но это вино пьянит гораздо сильнее, чем все то, что пьянит. И у шамана трясутся руки, и порой он просто как горячечный, то есть сумасшедший. Вот такое оно сильное и злобное, это белое вино. И тот, кто стал его рабом, отдаст ради него все.

На землях московских, владимирских, тверских и новгородских к тому времени уже давно ставили хмельные браги. Случались и большие попойки. И войску княжескому с военачальником во главе случилось в речке утонуть, было дело. Ту речку Пьяной назвали. Но для того, чтобы так упиться, нужно было примерно ведро выпить! В животе и места столь нету. Трудно было напиться-то тогда! А шаман сваливался от одного-двух глотков! Нешто из-за морей наловчились новгородцы сие вино белое возить? А почему тогда Энэ рассказывает, что дух ветра, зажигающий воду, рождается в доме из бревен? Ро-жда-ет-ся он там! Где? Где??

Мучительно размышлял Эльдэнэ и не находил ответа. Иногда он доставал из тайника серебряное блюдо, задумчиво скользил глазом по линиям львиной спины, торса могучего всадника, по причудливому изгибу лука… Лук… Лук почему-то ему кажется смутно знакомым. Где-то он видел его, лук такой. Нет, у татар лук не такой, у новгородцев тоже не такой…

А вот тут такой! Вот где он видел такой лук, двумя-то дугами изогнутый?

Вспомнил! Печати вятские! Много где бывал Эльдэнэ, бывал в новгородских землях. Цепляла память неясное, невнятное. Доводилось видеть деньгу не деньгу, тамгу не тамгу, а лук такой там был! Может, и делают воду эту горящую где-то там, возле Вятки?

Близко тут Вятка. Очень близко. Туда и следует путь держать. Что знали о Хлынове современники Эльдэнэ?

Матушка-Вятка

Мы шли…

«Мы шли. У ручья стали. Тутока и станём жить», – вот так мне от предков была передана история земле. Не так уж мало. «Мы» – это, скорее всего, означает, что шла семья. Малое Турово – деревня действительно маленькая, а выходцев из нее и по сю пору отличает внешнее сходство. Они не плыли по реке, не преодолевали каких-то серьезных преград, а просто шли. Их никто не вел, не гнал, место для жилья они выбрали сами. И переход был не такой уж большой, без зимовок. На карте соседней с нами Вятской губернии возле Нолинска обнаружилась деревня Малые Туры. Более того, рядом деревня Большие Туры. А возле пермского Малого Турова есть деревня Большое Турово. Парные деревни расположены на одной широте на расстоянии 200–250 километров. Никаких естественных преград для перехода, действительно, нет, расстояние вполне преодолимое. Значит, мои предки в Прикамье оттуда и при шли, с вятской земли.

Вятка (пока город Киров) – ближайший сосед Перми. Еще Даль указывал, что Оханский уезд Пермской губернии, который в девятнадцатом веке включал весь запад нынешнего Пермского края вплоть до Камы, по народу вполне принадлежит губернии Вятской. В Перми едва ли не каждый второй житель имеет вятское происхождение.

А что мы знаем о старой матушке Вятке, о ее роли в истории Прикамья, России? Почти ни-че-го.

«В нашей истории нет ничего темнее истории Вятки», – отмечал Карамзин.

«…Утвердясь в стране Вятской, россияне основали новый город близ устья речки Хлыновицы, назвали его Хлыновым и, с удовольствием приняв к себе многих двинских жителей, составили маленькую республику, особенную, независимую в течение двухсот семидесяти осьми лет, наблюдая обычаи новогородские, повинуясь сановникам избираемым и духовенству.

…Новогородцы также времени от времени старались делать зло хлыновским поселенцам, именовали их своими беглецами, рабами и не могли простить им того, что они хотели жить независимо.

…сия народная держава сохранила свои древние уставы гражданской вольности»^[2].

Вятской общиной на некоторых исторических картах названа территория между реками Вяткой и Чепцой. На ее западной границе стоит старинный городок Котельнич, названный так новгородцами в начале XII века.

Современники давали Вятской земле XVI века самые лестные отзывы, считали ее краем изобилия. Ходили буквально легенды: «В земле той поля великие, и зело преизобильные и гобзующие на всякие плоды… хлебов же всяких такое там множество, аки бы на подобие множество звезд небесных, тако же и скотов различных стад бесчисленное множество, и корыстей драгоценных, наипаче от различных зверей в той земле бывающих… не вем, где бы под солнцем больше было».

Вятские земли уже в XVI веке считались житницей и имели избыток зерна. Тоже не случайно. Здесь неплохая для северных широт земля и хорошие условия для землепашества: с севера вятскую землю прикрывают Северные увалы, а река Вятка и ее притоки текут с юга, принося драгоценное тепло. Ушкуйники нашли прямо-таки климатический оазис!

В городах Вятской земли существовали постоянные торговые заведения – лавки, ларьки, палатки, а также «торги» (рынки). Хлынов уже во второй половине XV века был крупным торговым и ремесленным центром, входившим в число пятнадцати крупнейших русских городов. Зажиточная была страна. Страна загадочная и совершенно необычная, верно что особенная для своего времени. Княжил ли там кто-то? Неизвестно, община и есть община – народная держава, ни много ни мало. Вообще без князей обходились. Доходили до Москвы имена воевод, предводителей разбойничьих – и только. Знаться Вятка ни с кем не зналась, а уж к себе не допускала никого. Выборными были все, вплоть до священства. По-моему, это единственный пример в истории подлинного народного самоуправления. И – процветания!

На чем могла «подняться» средневековая Вятка? Версия первая, наиболее известная, – грабеж. Вятка – разбойничье гнездо.

Речная война

Быстро исчезает след на воде…

Вятка (Хлынов) была основана речными разбойниками. Так гласит Вятская летопись. В московских летописях упоминания о вятичах часто нелицеприятны. Разбойники-де они, безверные и самоуправные. Особо порицали вятских ушкуйников, называемых речными разбойниками. Ужас наводили ушкуйники на все речные пространства, стремительно подлетая к берегу на больших плоскодонных лодках – ушкуях.

Когда начались походы новгородской вольницы – ушкуйников? Разные есть сведения. От века XI до XIII. Большой поход датируется 1320 годом во время войны Господина Великого Новгорода со шведами. Дружина Луки Варфоломеевича на морских ушкуях прошла Северной Двиной, вышла в Белое море, а затем в Северный Ледовитый океан и разорила область Финмарнен, располагавшуюся между южным берегом Варангер-Фьорда и городом Тромсе. В 1323 году, пройдя тот же путь, ушкуйники напали на соседнюю с Финмарненом северонорвежскую область Халогаланд. Эти набеги внесли свою лепту в войну, и шведы заключили с Новгородом компромиссный Ореховецкий мир. Однако в 1348 году они вновь напали на Новгородскую республику. Король Магнус обманом захватил крепость Орешек. В ответ на следующий год последовал морской поход ушкуйников к берегам той же провинции Халогаланд, в ходе которого был взят сильно укрепленный замок Бьаркей.

Ушкуй как новый тип корабля был создан на новгородчине. Название, возможно, произошло от наименования полярного медведя – ушкуя. Это название существовало у поморов до XIX века. Часто ушкуи украшались головами медведей. Так, в новгородской былине в описании корабля Соловья Будимировича сказано: «На том было соколе-корабле два медведя белые заморские». Речные и морские суда называли еще стругами. Энтузиасты воссоздают облик ушкуя на основании обрывочных сведений археологов, анализа других судов Северо-Запада России, собственного опыта конструирования и фантазии. Ушкуй – легкая и простая в изготовлении весельная плоскодонная лодка на 20–30 человек. Не использовались никакие металлические детали, только дерево. Отсюда – полная потаенность места создания ушкуев: послал мужиков-плотников с топорами – и все! Нос и корма ушкуя имели одну и ту же форму, поэтому его было легко втащить на берег, а при необходимости – умчаться с места событий без разворота.

«Ушкуй строился из сосны, причем использовался лес с естественным изгибом. Киль его вытесывался из одного ствола и представлял собой брус, поверх которого накладывалась широкая доска, служившая основанием для поясов наружной обшивки. Она скреплялась с килем деревянными стержнями (гвоздями), концы которых расклинивались. Балки, образующие носовую и кормовую оконечности корабля, делались прямыми и устанавливались вертикально или с небольшим наклоном наружу, причем носовая была выше кормовой. Они соединялись с килем кницами (угольниками для жесткого соединения элементов набора корпуса судна, примыкающих друг к другу под углом), вырезанными из ствола дерева с отходящей под углом толстой ветвью. С наружной обшивкой и первыми шпангоутами штевни скреплялись горизонтальными кницами, причем верхняя одновременно служила опорой для палубного настила, а нижняя размещалась на уровне ватерлинии или чуть выше. Опруги (шпангоуты) состояли из «штук» (деталей) – толстых веток естественной погиби, стесанных по поверхности прилегания к обшивке, со слегка снятой кромкой на стороне. В средней части судна опруги состояли из трех частей, а в оконечностях – из двух. Морские ушкуи (в отличие от речных) имели плоскую палубу только на носу и корме. Средняя часть судна (около трети длины) оставалась открытой. Грузоподъемность их составляла 4–4,5 тонны. На внутреннюю обшивку опирались шесть или восемь скамей для гребцов. Благодаря малой осадке (около 0,5 м) и большому соотношению длины и ширины (5:1) судно обладало сравнительно большой скоростью плавания. Как морские, так и речные ушкуи несли единственную съемную мачту, располагавшуюся в центральной части корпуса, с одним косым или прямым парусом. Навесных рулей на ушкуи не ставили, их заменяли кормовые рулевые весла.

Киль был широким и плоским. Одинаково изогнутые носовая и кормовая балки соединялись с килем деревянными гвоздями или в потайной шип. Корпус набирался из тесаных досок. Первый пояс обшивки крепился к килю такими же гвоздями, остальные сшивались между собой ивовыми прутьями с креплением к штевням нагелями. Верхний пояс обшивки был толще остальных примерно в полтора раза. Цельногнутые опруги монтировались в уже готовый корпус и прибивались к наружной обшивке только деревянными гвоздями. Внутренняя обшивка не была сплошной: по днищу в виде елани свободно лежали доски, чуть выше скулы шел внутренний пояс (толщиной, как и наружная обшивка), на который опирались скамьи для гребцов, а верхний пояс находился на уровне последнего наружного и крепился к опругам гвоздями. Толщины внутреннего и верхнего поясов были равными с соответствующими наружными. Планширь (деревянный брус с гнездами для уключин, идущий вдоль борта лодки и прикрывающий верхние концы шпангоутов) отсутствовал. В зазор между обшивками вставляли клинья-кочети, которые служили опорами для весел. Утолщенные последние пояса наружной и внутренней обшивок обеспечивали достаточную прочность борта при возможном абордаже или при перетаскивании ушкуя через переволоку.

Ушкуй (реконструкция)

Речной ушкуй имел длину 12–14 метров, ширину около 2,5 метра, осадку 0,4–0,6 метра и высоту борта до 1 метра. Грузоподъемность достигала 4–4,5 тонны. Укрытий ни в носу, ни в корме на нем не было. Благодаря симметричным образованиям носа и кормы ушкуй мог, не разворачиваясь, моментально отойти от берега, что приходилось часто делать при набегах. При попутном ветре ставили мачту-однодревку с прямым парусом на рее. Для его подъема верхушка мачты снабжалась нащечинами. Простейший, без блоков, такелаж крепился за скамьи, а носовая и кормовая растяжки – на соответствующих оконечностях».

С ушкуйниками ходили лучшие новгородские воеводы. В летописях, легендах и народной памяти остался предводитель ушкуйников – Анфал Никитин. Ему приписывают организацию грандиозных походов на сотнях ушкуев в начале XIV века. В 1363 году ушкуйники с воеводами Александром Абакуновичем и Степаном Ляпой во главе вышли к реке Оби. Здесь рать раз делилась: одна часть пошла воевать вниз по Оби до самого Ледовитого океана (Студеного моря), а другая – гулять по верховьям Оби на стыке границ Золотой Орды, Чагатайского улуса и Китая. По масштабам их путешествия не уступят путешествиям Афанасия Никитина и Марко Поло. Жаль, остались незаписанными!

В 1366 году новгородские бояре Осип Варфоломеевич, Василий Федорович и Александр Абакунович громили караваны на Итиле. Ордынские войска опять оказались бессильными перед ушкуйниками, и хан Золотой Орды обратился за помощью к своему подданному московскому князю Дмитрию Ивановичу (будущему Донскому). Дмитрий шлет грозную грамоту в Новгород. Отвечают: «Ходили люди молодые на Волгу без нашего слова, но гостей (купцов) твоих не грабили, били только басурман».

Ушкуйники имели первоклассное вооружение, это были профессиональные бойцы. Они имели панцири – чаще всего кольчуги из рубленых из стального листа колец (байраны, или боданы), делали и комбинированные панцири (бахтерцы), в которых между колец вплетались стальные пластины.