– Агата Львовна, хотите кофе? У меня растворимый, но в ресторане за углом варят неплохой капучино. Пойдемте в ресторан? Посидим, поговорим, все обсудим в приятной обстановке.

– Да нет, спасибо, у меня не так много времени. Меня коллега ждет.

– Ну да, конечно, – дернул щекой Муратов. – Я и забыл.

– Итак, Руслан Гасанович, из-за чего вы ругались с женой? – вернула я беседу в интересующее меня русло.

– Да все наши ссоры были из-за денег, – неохотно признался клиент.

– У вас что, были принципиальные разногласия по поводу семейных финансов?

– Какие там разногласия, – с досадой отозвался он. – Вчера была зарплата, и Динка потребовала, чтобы я отдал ей все, до последней копейки. Ей все время нужны были деньги, но это же не повод, чтобы выгребать все из моих карманов! Я так ей и сказал, а Дина раскричалась, что я эгоист и все в таком роде. А я ответил, что никто ее не держит, и если что-то не нравится – скатертью дорога. На шум, естественно, сбежались любопытные, и я оказался в глазах общественности тираном и извергом. И вдруг она внезапно погибает…

– Простите за нескромный вопрос – вы любили жену?

Подзащитный смутился и покраснел, а рука его потянулась к лицу. Так ведут себя люди, которые не знают, что ответить на прямо поставленный вопрос. Потерев чисто выбритый подбородок, Руслан неуверенно проговорил:

– Само собой любил, а как же иначе? На нелюбимых не женятся.

– По-разному бывает, – не согласилась я, однако занесла в блокнот и этот ответ и перешла к вопросам иного рода.

– Руслан Гасанович, у Дины были враги? Часто ли ваша жена ссорилась с коллегами? Может, ей кто-то угрожал?

– Да кто ей мог угрожать? – пожал плечами Муратов. И ехидно добавил: – Не считая меня, конечно. Дина была девушка контактная, со всеми дружила, все ее любили, у нее телефон разрывался от звонков. Да вы возьмите ее мобильник и просмотрите журнал вызовов, убедитесь сами.

– Мобильник забрал следователь, но я обязательно в него загляну, – обнадежила я доверителя. – Директор Стамболиди сказал, что ключи от мансарды помимо вас, Руслан, есть еще у трех человек. Не могли бы вы припомнить, кто из них заходил вчера после вас в мансарду?

– А я-то откуда знаю? – удивился клиент.

– Во сколько вы были на мансардном этаже? Назовите точное время…

Не успела я закончить начатую фразу, как дверь мастерской с шумом распахнулась, и на пороге появился длинный сутулый субъект в синем комбинезоне. Голова его была перебинтована, по изъеденному оспинами лицу блуждала заговорщицкая улыбка, а в руках пламенели две вялые гвоздички. Окинув мутным взором мастерскую, гость по-хозяйски прошел в наш угол и, положив на верстак цветы, фамильярно проговорил:

– Салют, Русланыч, надо бы Динку помянуть. Ты как?

– Здорово, Ткачик, – вздрогнул доверитель. – Может, это лишнее? Ты и так уже хорош.

«Обладатель одного из ключей от мансарды», – промелькнуло у меня в голове, пока я наблюдала за перемещениями уборщика по мастерской.

– Да ладно, хорош, – отмахнулся Александр. – С интеллигенцией пивка попил. Музейный жук Мешков меня прогнал, они, видишь ли, водку не будут, даже за помин Динкиной души. Но ты-то, Русланыч, со мной выпьешь? И барышне нальем. Как нас зовут? – нахально осведомился сутулый, и его рыжие глазки пытливо ощупали мое лицо.

– Агата Львовна Рудь, адвокат господина Муратова, – с подчеркнутой официальностью откликнулась я.

– Адвока-ат? – с недоумением протянул собеседник и, обернувшись к Муратову, хихикнул: – Русланыч, а на черта тебе адвокат?

Клиент, насупившись, молчал, и гость, зажав рот руками, дурашливо зачастил:

– Молчу-молчу, это не мое дело. Позвольте представиться – Александр Ткачик. Менеджер по клинингу, то есть уборщик клеток. Я вот тут фотку Динкину прихватил, у меня в подсобке валялась. Ща поставим рядом с цветочками… А ты, Русланыч, не стой, доставай бутылку, я помню, у тебя с прошлого раза больше половины оставалось.

– Ты иди, Саш, я сейчас освобожусь, тогда выпьем, – глухо проговорил клиент.

– Ты что же, меня гонишь? – обиделся гость.

– Да нет, ну что ты, как я могу…

– А то смотри у меня, – насупился Ткачик и погрозил пальцем.

Муратов неохотно полез за батарею, а друг директора запустил руку под комбинезон и принялся сосредоточенно шарить в грудном кармане рубашки. Обнаружив искомое, он с многозначительным видом вытащил на свет сильно измятую фотографию. Разгладив ее ладонями, установил над гвоздичками снимок широколицей женщины с раскосыми глазами и коротко стриженными волосами, делающими и без того круглое лицо еще круглее. На снимке Дина выглядела намного старше своего мужа, и это, признаться, меня сильно удивило.

– Вот она, наша красавица, – тепло проговорил уборщик. И, обернувшись к Муратову, с надеждой произнес: – Ну что, нашел?

– Действительно, осталось больше половины бутылки, – уныло ответил клиент, вертя в руках посудину с водкой.

– Вот и отлично! – оживился гость. – Мадемуазель, не ломайтесь, присаживайтесь к верстаку, я мухой слетаю за снедью.

– Мне пора идти, – категорично отрезала я.

– И что же, не помянете с нами Дину? – прищурился гость.

– Простите, меня ждут, – поднялась я со стула.

– Вот и музейная крыса Мешков со мной пить побрезговал, – презрительно скривился Ткачик.

– Руслан Гасанович, завтра без десяти одиннадцать встречаемся перед УВД, – не обращая внимания на гримасы гостя, сообщила я, смотря исключительно на клиента. – Постарайтесь не проспать, следователь Лисицын этого не любит.

– Давайте я вас провожу, – засуетился Руслан, чуть не опрокинув бутылку.

– Спасибо, это лишнее. Я сама найду дорогу.

* * *

Прикрыв за собой дверь мастерской, я с облегчением вздохнула и огляделась по сторонам. В коридоре толпились люди, горячо обсуждая дневное происшествие. В основном это были молодые парни, хотя встречались и девушки. Проходя мимо возбужденных группок, стоящих у просторного конференц-зала, я краем уха услышала обрывки фраз:

– Какой ужас! Сгорела прямо во время выступления!

– Жалко-то как!

– Кто же теперь будет вести историю иллюзионного искусства?

– Мешков, кто же еще!

– Только не этот зануда! Я так радовалась, когда Мешкова заменили Диной, теперь опять слушать его байки!

Миновав взволнованную молодежь, я спустилась по лестнице и нос к носу столкнулась с директором иллюзариума. Эжен Саввич торопливо бежал от входной двери в сторону зрительного зала, и я загородила ему дорогу.

– Господин Стамболиди, уделите мне пять минут?

– Не сейчас, дорогуша, не сейчас! – клюнул он носом воздух. – Столько дел, не знаю, за что хвататься. Если можно, загляните ко мне завтра, я обязательно отвечу на все ваши вопросы.

И Стамболиди устремился дальше, пробежав мимо полной уборщицы в синем халате. Рядом с уборщицей стояла Регина Казимировна и наблюдала, как та старательно моет мраморный пол. Черные следы тянулись по всему холлу – это натоптали эмчеэсовцы и следственная бригада, изучавшая место трагедии. А торопливо поднимающиеся по лестнице на второй этаж девчонки и ребята разносили грязь дальше по зданию.

– Эжен Саввич! – махнув рукой, позвала Крестовская. – Можно вас на минуту?

Директор иллюзариума остановился и с недовольным видом ждал, когда администратор подойдет к нему поближе.

– Ну, что на этот раз, беспокойная вы наша? – раздраженно спросил он, как только Регина Казимировна приблизилась к нему настолько, чтобы можно было беседовать, не повышая голоса.

– Еще раз прошу вас открыть боковой ход, – сердито проговорила она. – Учащиеся идут на занятия по главной лестнице, а Лиля после представления моет холл, и его снова затаптывают.

– Я спрашивал у Лили, она отказалась от увеличения участка. Вы беретесь мыть боковую лестницу сами? – надменно осведомился Стамболиди. – Имейте в виду, что доплачивать за уборку я не стану – вы, дорогая Регина Казимировна, и так получаете две ставки.

– Но я же и работаю на две ставки! – возразила старушка. – Я и администратор, и продавец программок.

– Вы книжек своих реализовываете больше, чем наших программок, так что это еще с какой стороны посмотреть, на кого вы работаете. Я вот думаю, может, брать с вас плату за аренду торгового места?

– Эжен Саввич! – срывающимся голосом выдохнула Крестовская. – Как вам не стыдно!

– Это мне должно быть стыдно? – удивился Стамболиди. – Вы деньги лопатой гребете, а иллюзариум из-за вас недополучает внушительные суммы. Когда я вытаскивал вас из Новосибирска в Москву, я положил вам приличный оклад, я издал за свой счет вашу книгу, иллюзариум подарил вам на юбилей автомобиль, а вам все мало.

– Вы не учли, что нам нужно где-то жить! Мы с Яном снимаем квартиру, а это дорогое удовольствие.

– Знаю, знаю, только ваш сын чаще ночует в своем офисе, чем в снимаемой квартире. Могли бы зря не тратиться и ограничиться комнатой в коммуналке.

– Ян взрослый мужчина, ему нужна не только материнская забота, но и женская компания, – покраснела администратор.

– Вы во всем потакаете сыночку, – отмахнулся Стамболиди. – Ваш Ян машину новую купил, а вы все плачетесь, что денег нет. Передайте ему, что в сентябре срок аренды помещения подходит к концу, и я выставляю флигель на аукцион. Надоело получать крохи с такого лакомого куска, как отдельное здание.

– Ну что же, это ваше право, – взяв себя в руки, сдержанно проговорила Крестовская и, вернувшись на прежнее место, принялась заметать мусор на совок, чтобы помочь уборщице с уборкой пола.

Понимая, что сейчас не самое лучшее время для общения с этой легендарной женщиной, я прошла мимо Регины Казимировны и, размышляя по поводу услышанного разговора, вышла на улицу. Интересно, что за учащиеся ходят на загадочные занятия? Может, Борис уже навел справки? Джуниора я нашла в летнем кафе под полосатым зонтиком. Вокруг кудрявого друга стояла батарея пустых бутылок из-под пива, а сам он мирно дремал, подперев кулаком упругую щеку. Локоть его покоился на мятой газете, на которой Устинович-младший разложил колечки сушеного кальмара.

– Боря, ты не лопнешь? – осведомилась я, опускаясь на стул напротив кудрявого друга и красноречиво оглядывая бутылки.

Приятель потянулся и, улыбнувшись улыбкой Чеширского кота, пробормотал:

– Я же не один пивко пил, а с музейным жуком Мешковым, как его называют аборигены. Интересный, доложу тебе, субъект! Рассказал про директора иллюзариума. Оказывается, Стамболиди не только директор, но и организатор всего этого балагана. Между прочим, раньше Эжен Саввич работал в московском цирке администратором, а потом решил замутить собственный бизнес. Прозондировал почву в Министерстве культуры, наплел им с три короба про возрождение былых традиций, дал кому надо на лапу, и вот, пожалуйста, музей из этих хором поперли, освободив место возрожденному иллюзариуму. Под музейные экспонаты оставили лишь часть первого этажа, а остальное здание передали в безраздельное пользование местному царьку Стамболиди. Как видишь, не зря я пил пиво с обиженным работником музея. Ценой здоровья я добывал для тебя бесценную информацию.

– И где же твой приятель? Я бы тоже хотела поболтать с Мешковым.

– Мешков нашел в лице нашей Вики благодарную слушательницу, – почесал переносицу Борис. – И теперь водит ее по музею и рассказывает цирковые легенды.

– Пойду, что ли, и я послушаю, – поднялась я с места и двинулась к музею.

Потянув на себя тяжелую дверь, я вошла в прохладный полумрак музейного зала и услышала надтреснутый мужской голос, долетающий из дальнего конца помещения:

– …Но, к ужасу антрепренера, спектакли сферического театра не пользовались успехом у зрителей, и Малютин решил сдать помещение в аренду. Снял его на сезон директор бродячего цирка Поль Крестовский. Это был крепкий решительный мужчина, твердо верящий в свою счастливую звезду. За первую неделю гастролей труппа не выручила ни гроша, и Крестовский начал трясти свою юную жену, француженку Мадлен, требуя ответа, как помочь горю. Мадлен гадала на картах, имела говорящего попугая и знала будущее наперед.

– А как он ее тряс? Бил и пытал, да? – перебил рассказчика взволнованный голосок Виктории.

Шагнув вперед, я увидела сухонького старичка с одухотворенным лицом и длинными седыми волосами, обрамляющими блестящую лысину, как газон клумбу. Румяные щечки, как два наливных яблочка, жизнеутверждающе пламенели на изрезанном морщинами лице. Общее артистическое впечатление дополняли белая рубаха, атласный жилет цвета бордо и черные брючки со штрипками. В руках рассказчик держал указку, которой водил по застекленному стенду, на котором виднелись черно-белые дореволюционные фотокарточки. Рядом с музейным работником стояла Вика и, раскрыв рот, внимала Мешкову.

– Не думаю, чтобы бил, хотя все может быть, – передернулся рассказчик, быстро стрельнув черными глазками на любознательную крошку. – Так вот, прорицательница раскинула карты и, сделав несколько таинственных пассов руками, объявила, что беды отступят, как только Крестовский выгонит прочь своего старшего сына от первого брака. Мать ребенка – румынская воздушная гимнастка – сгинула где-то на просторах России, и семилетнего сына растил отец, воспитывая в нем акробата. Мальчик делал успехи в цирковом искусстве, порхал под куполом цирка, как птица, и новая жена Крестовского не без основания опасалась, что цирковой бизнес мужа со временем перейдет не ее новорожденному сыну Казимиру, а этому одаренному выскочке. Выслушав совет карт, Поль Крестовский ночь не спал, обдумывая слова супруги, а утром указал старшему сыну на дверь. В тот день была Пасха, и мальчик попросил об одной маленькой милости – встретить праздник вместе с семьей. Как Мадлен ни уговаривала Крестовского выгнать мальчишку из дома немедленно, он все же пошел навстречу ребенку. Не думаю, чтобы отец очень уж жалел старшего сына, просто на вечер было назначено праздничное представление, маленький артист играл в нем не последнюю роль, и предприимчивый владелец труппы опасался, что разгневанные зрители, которые пришли на «гуттаперчевого мальчика», вернут билеты обратно. И вот настал вечер. Публики в этот раз собралось больше, чем когда бы то ни было. Поднявшись под купол цирка, мальчик раскинул руки и, быстро перекрестившись, камнем рухнул на манеж.

– Он сразу умер? – обмирая от восторга, прошептала Вика. – А что он себе сломал?

– Все сломал, – уверенно сообщил Мешков. – Но не в этом дело. Умирая, гуттаперчевый мальчик выкрикивал горькие упреки в адрес отца, проклиная его, Мадлен и их сына Казимира. Сразу же после похорон Крестовский заказал картину, на которой юный гимнаст балансирует на канате за секунду до своего падения, и выставил ее в иллюзариуме. Мы и сейчас можем видеть в фойе это полотно. Однако карты ввели Мадлен в заблуждение – перепуганная трагедией публика окончательно перестала ходить в сферический театр. Вскоре в России случился военный переворот, именуемый в учебниках истории революцией, и все, кто смог уехать, сбежали из этой страны. Уехал и Поль Крестовский, однако проклятие гуттаперчевого мальчика настигло его и за пределами родины – Крестовский сломал позвоночник и закончил свои дни в инвалидной коляске. Впрочем, так же, как и его сын, Казимир Крестовский, известный как основатель иллюзариума, в котором ты, дитя, сейчас находишься. Как видишь, проклятие погибшего в Пасху ребенка наложило печальный след как на историю этого здания, так и на всю артистическую семью Крестовских.

– Все Крестовские тоже падали и ломали себе шеи? – одними губами прошептала Вика.

– А что еще может случиться с потомственными циркачами? – пожал плечами Мешков. – Хотя, конечно, Регина Казимировна не любит вспоминать эту историю, но я-то знаю, о чем говорю, я лично читал воспоминания Казимира Крестовского. И хочу тебе сказать, детка, что предсмертное проклятие самоубийцы – это страшная штука.

Я вышла из музея и вернулась к Борису.

– Ну как, страшилки рассказывает? – без особого интереса спросил кудрявый друг.

– Рассказывает, – усмехнулась я. – Про проклятие семьи Крестовских.

И, сделав страшные глаза, добавила:

– А знаешь, Боречка, что самой страшной приметой считается, если черный кот разобьет зеркало пустым ведром?

– Попытка пошутить не засчитана, – добродушно усмехнулся приятель. – Я же не Мешков. Это он, как узнал, что Вике интересно слушать бредовые небылицы, схватил ее в охапку и умчался так стремительно, что даже газету свою оставил, которой до этого хвастался.

– Что за газета? – заинтересовалась я.

– Да статейка там про его музей тиснута, – пренебрежительно сообщил Борька, отправляя в рот кальмаровое кольцо.

– Дай посмотреть! – протянула я руку в направлении потрепанной газеты.

Устинович-младший сдвинул локтем пивные бутылки, выудил из-под остатков кальмара покрытый пятнами газетный лист и протянул его мне.

– Читай на второй полосе, статья называется «Дом иллюзий», автор некий Геннадий Ремизов.

Не успела я развернуть печатное издание, как за спиной прозвучал знакомый надтреснутый голос:

– Позвольте газетку забрать.

Обернувшись, я увидела Мешкова. Алые щечки его разгорелись еще ярче, маленькие глазки смотрели на меня с заметным интересом.

– Простите меня, старика, за излишнее любопытство, позвольте узнать, что вы думаете по этому поводу? – протягивая руку, осведомился он.

Я уже пробежала глазами статью и, возвращая газету, вскользь обронила:

– Интересная заметка, хорошо про иллюзариум рассказывает.

– Где же хорошо! Вы не понимаете сути! – вдруг рассердился Мешков. – Когда я звонил в «Мир культуры», я вовсе не ставил целью рассказать об иллюзариуме, у меня была другая задача – я хотел, чтобы нам вернули здание! – язвительно проговорил он. – Музей попал в подчинение иллюзариума, и Стамболиди не только запихнул все наши экспонаты в одно помещение, но и сократил штат сотрудников, оставив одного меня! Вот об этом я и планировал оповестить общественность. Я договорился, что из редакции пришлют человека, который опишет все эти безобразия. А журналист Ремезов все сделал наоборот: сначала побеседовал со мной, затем отправился поболтать с Варей Белоконь. А уж дрессировщица обезьян ему рассказала, как замечательно им живется в иллюзариуме и как хорошо, что музей переселили на меньшую площадь! Таким образом, получилась хвалебная статья про детище Стамболиди, и ругательная – о музее. Но и Варваре досталось: в тот же день она поплатилась жизнью – гуттаперчевый мальчик не прощает коварства.

– Вы это серьезно? – улыбнулась я.

– Вполне, – нахмурился старик. – Можете считать меня безумцем, но призрак мальчика так же реален, как мы с вами. Я видел его собственными глазами!

– Так, значит, трагедия с дрессировщицей обезьян произошла прямо в день интервью? – уточнила я, выдержав долгую паузу, ибо не знала, как реагировать на подобное заявление.

– Именно, – тонко улыбнулся Мешков. – Теперь вот Дина Муратова поплатилась жизнью.

– А Дина за что? – поинтересовался Джуниор, самым очевидным образом считавший болтовню нового знакомого плодом больной фантазии.

– Дина подсидела меня на должности преподавателя истории циркового искусства, – пожаловался Мешков. – И – вуаля! Она погибла! Говорю же вам, гуттаперчевый мальчик не прощает подлости!

При упоминании такой дисциплины, как история циркового искусства, я припомнила слова Регины Казимировны о миграции загадочных учеников через холл и торопливо заговорила:

– Постойте, я видела в коридоре второго этажа толпу молодых людей. Это студенты какого-то вуза?