Глава 2
«Поклон от Онфима ко Даниле»

А петух у них и правда клюётся.

Зовут его Вельзевулом не просто так, а потому, что это почти то же самое, что «чёрт». Прадед дал ему такое имя, когда он был ещё цыплёнком, он и вырос таким злым.

Ни одной курицы у них нет, только петух. И то он появился у них совершенно случайно, ещё в прошлом году. Матвей тогда заболел и стал худой, и бабушка из Ленинграда написала сюда прабабушке, что ребёнку (это значит Матвею) нужно варить бульон из свежего мяса. А мясо в магазине продавалось только мороженое. Его морозят в холодильниках, чтобы оно летом, в жару, не портилось. Прабабаша сказала: «Нет уж, лучше я сварю бульон из птицы» – и попросила соседку купить на рынке курицу. А соседка привезла цыплёнка. Оказалось, что она купила живого, смешного и весёлого, и, конечно, никому в голову не пришло варить из него суп, а стали кормить его пшеном, и он у них стал жить.

Прабабушка сказала: «Ладно уж, пусть из него вырастет курица!»

А из него вырос петух. Самый горластый на всей улице Зелёной, с самым красивым хвостом. Может, оттого, что петух рос без всякого коллектива, он вырос сердитым. Не выносит громких разговоров. Как кто крикнет – он клюётся. Пришлось делать на заборе ящик для газет и писем, потому что почтальон отказывается входить на участок. Однажды он вошёл, крикнул: «Почта-а!»-а!

Вельзевул побежал за ним, взлетел и клюнул в ухо. Прабабушка полчаса за этого петуха извинялась.

Сейчас Вельзевул заперт в сарае, потому что на улице Зелёной – футбол. Сотни болельщиков кричат во все глотки, и оттого Вельзевул кукарекает. Игра в разгаре. Идёт второй тайм. Два – ноль в нашу пользу.

«Удар по воротам противника – штанга! Ещё удар! Го-о-о-ол!» – крики, дудят дудки, трещат трещотки…

Но на улице Зелёной, куда ни погляди, ни одного человека. Удары по мячу, крики болельщиков несутся из раскрытых окон домов. Сорок домов на улице и сорок футбольных полей на мерцающих голубых экранах. Далеко отсюда, в чужой стране, на чужом стадионе, сейчас играет команда «Спартак», защищает спортивную честь нашей Родины. И все болельщики с Зелёной улицы: все дачники и местные жители, все мальчишки-школьники, у которых каникулы, и слесарь, и истопник, и сторож в детском саду – все на посту возле телевизора. И прабабушка Матвея и прадед – тоже. И потому у Матвея два часа полной свободы.

Сам Матвей за футбол не болеет. Не болеет, и всё. Он болеет зимой за хоккей с шайбой. И у него есть отличная клюшка. На ней один папин знакомый, взрослый хоккеист, написал шариковой ручкой: «Быстрота и натиск!» Этой клюшке все мальчишки в ленинградском дворе завидовали. Но то – зимние мальчишки. А теперешние, летние, Панков и Пискля, ему даже не поверили. Разговор про клюшку шёл у них через забор: Панков, Дёмочкин и Пискля были в детском саду, а Матвей – на улице. Матвей им рассказал про клюшку и совершенно взрослого хоккеиста.

«Заливаешь!» – сказал тогда Панков. А это значит – врёшь. И только один Дёмочкин ему поверил, Дёмочкин, который всегда задумывается.

Была бы тут у Матвея клюшка, он и на траве показал бы Панкову и Пискле, как он одним махом загоняет шайбу в ворота. Но клюшки нет, и ворот нет, и показывать некому. Матвей бродит по участку. Зачем ему прекрасная свобода, если ему некуда её девать?

Он уже сделал много важных дел. Прыгал на листах железа, сложенных возле сарая. По пожарной лестнице лазал на чердак – хотел понять, почему Вельзевул так любит там ночевать. И походил там немного, просто так. Качался на тонкой рябине. Колотил палкой по бочке. Полная свобода! Прабабушка сейчас всё равно ничего не увидит и не услышит. Когда по телевизору футбол, она про всё забывает. Посуда в раковине – немытая. Чайник на газу выкипает, а однажды весь почернел и прыгал, пока не распаялся. Теперь из-за футбола у них новый чайник, со свистком. Как вскипит, так свистит. На свист прибегает Матвей и выключает газ. А прабабушка думает, что это судьи свистят, и в тревоге спрашивает:

– Кто нарушил? Рукой сыграл? Куда судья глядит, расшферпучился, а не видит! На мыло его!

– Нет такого слова «расшферпучился», – невозмутимо говорит прадед. – И потом, это чайник свистел.

Но Прабаша отмахивается – она поглощена игрой. Сейчас хоть из пушек стреляй, она не услышит.

– Го-о-о-ол! – торжествующе вопит прабабушка и прыгает на стуле. Мяч бьётся в сетке ворот.

«Го-о-о-ол!» – летит по улице Зелёной, вырываясь из всех окон, ликующий голос комментатора Озерова.

– Го-о-о-ол! – кричат все болельщики.

Три – ноль в нашу пользу.

Матвей хоть и не болеет, но доволен. На радостях он залезает на забор и поливает из шланга соседскую кошку, которая таскает у прабабушки из-под рук мясо и рыбу. Кошка, удирая, орёт дурным голосом. Его строгая, заботливая, добрая, справедливая прабабушка, которая жалеет всех животных и даже эту кошку-ворюгу, всё равно ничего не слышит. А прадед, если и услышит, возражать не станет. Он согласен с Матвеем, что человек должен иногда топать по железу, если ему очень нужно, чтобы был гром и лязг, и, конечно, может полить кошку-ворюгу из шланга. Мужчины всегда понимают друг друга.

Но вот все дела уже переделаны. Теперь Матвей глядит вверх, на верхушки сосен. В эту пору всегда приходят белки. Они тут не живут, они – из леса, который за детским садом. Там протекает узкая речка, но белкам больше нравится пить из бочки, которая стоит возле террасы. То один, то другой рыжий зверёк бежит по веткам сосен, высоко над домиками детского сада, и никогда не спускается туда. Может быть, белок пугает множество детских голосов?

Вот она, белка! Там, на той стороне улицы. Сбежала по стволу и, вытянув пушистый хвост, часто перебирая лапами, пересекает улицу Зелёную. На миг скрылась из глаз и взлетела на калитку Матвея, на тонкий ствол вишни, перекинулась на яблоню, с неё – на сосну у террасы и вот – здравствуй, белка! – сидит на высоком сучке и поглядывает на Гамбринуса, который дрыхнет на крыльце под солнцем. Сейчас будет потеха! Клацая коготками по коре, она спускается к бочке, пьёт, повиснув вниз головой. Напившись, взбирается вверх и на суку шелушит шишку, а чешуйки бросает в пса-лежебоку. Ага, лаешь? Скачешь на задних лапах? Не достанешь!

– Уда-ар! Го-ол! Ура-а! – несётся с террасы, и вся улица отвечает громкими криками. А белки уж и след простыл.

Матвей стоит за калиткой. Он смотрит на ту сторону, наискосок, туда, где кончается забор детского сада и начинается лес. Сегодня старшая группа собирает в лесу шишки. Из них будут делать зверей, человечков, Чебурашек. Шишек надо много – для младшей группы тоже. Матвей видит: на опушке, меж кустов и деревьев, бродят знакомые люди: наклонилась, положила шишку в корзину строгая Зоя Петровна, пробежала девочка с бантами. Матвею тоже хочется собирать шишки, но он обещал прабабушке к детскому саду и на десять шагов не подходить. Конечно, шишек хоть целое ведро можно насобирать и у себя на участке, но зачем отдельный человек будет их ни с того ни с сего собирать?

«…Мяч на правой стороне поля… Сильным ударом кто-то подаёт мяч на штрафную площадку…»

Почему голос Озерова всё приближается? Почему Озеров кричит уже в самое ухо Матвею? На кого злобно рычит Гамбринус, запертый за калиткой?

Матвей в удивлении оборачивается. Рядом с ним стоят рыжая корова и рыжий телок, объедают листочки на молодом вишнёвом деревце, которое прадед высадил на улице. За коровой стоит её хозяин – Матвей знает его. Он живёт в своём доме на той стороне, а по ночам сторожит детский сад, поэтому его зовут сторож. Кроме рыжей коровы с телком у него есть ещё толстая свинья и толстые розовые поросята. Он для них из кухни детского сада носит полные вёдра всяких объедков и очистков. И все ребята знают, что поверх забора у него натянута проволока с колючками, чтоб мальчишки к нему за яблоками не лазали…

– Здравствуйте, – вежливо говорит Матвей сторожу.

Но тот не отвечает: наверно, не слышит. Сторож глядит себе на живот. На животе у него висит транзистор. Из транзистора несутся крики. Наша команда атакует ворота противника.

– Давай, давай! – торопит сторож и притоптывает ногой. Непонятно, кого он торопит – футболистов или корову и телка, чтобы живей объедали вишнёвое деревце?

Матвей срывает клок травы и протягивает маленькому бычку. Тот осторожно берёт траву мягкими губами, потом вдруг дёргает травинки и жуёт. Матвей гладит его шелковистую морду, твёрдые бугорки на лбу, где вырастут рожки.

– Знаете, – говорит Матвей сторожу, – прадед нарочно сюда вишенку высадил, чтоб на улице было красиво, а не чтоб коровы ели.

– Вам-то какая прибыль? Всё одно урожай мальчишки оберут, вам не достанется, – отвечает сторож.

– Ну и пусть. Прадед сказал: весной зацветёт вишня – красота!

Сторож хмыкает:

– Красота! Из неё шубы не сошьёшь.

При чём тут шуба?

– А прадед сказал: красота будет для всех прохожих, – упорствует Матвей.

– Больно добрый твой прадед, – недовольно говорит сторож.

– Да, он добрый, – соглашается Матвей.

– И больно умный, – прибавляет сторож так сердито, словно добрым и умным быть плохо.

– Конечно, умный, – соглашается Матвей.

– Го-ол! – вдруг кричит сторож.

Корова шарахается, бычок скачет, обгоняя её, и сторож идёт вслед за ними дальше по улице и уносит с собой шум и крики стадиона.

Матвей последний раз взглядывает на опушку. Теперь уж никого не видно: все углубились в лес. И вдруг…

И вдруг из кустов вынырнули две фигуры. Пригибаясь, таясь, они пересекают солнечную улицу. Они всё ближе. Конечно, Матвей сразу их узнал: впереди бежит Панков, он тащит за руку Дёмочкина. Кудряшки на Дёмочкине вздрагивают, глаза полны испуга. А кто бежит за ними на тощих ногах? Ну ясно, Пискля! И уже слышно, как он канючит тонким голосом:

– Я с ва-а-ами… А то скажу Зое Петровне-е-е…

Они, запыхавшись, останавливаются возле Матвея. У каждого за пояс заткнута пустая сумка для шишек.

– Пусти скорей, пусти скорей, – говорит Панков, – пусти, пока никто не видел!

Матвей приоткрывает калитку. В щель вихрем вырывается с участка Гамбринус. Он скачет на задних лапах, стараясь лизнуть каждого гостя в нос. Он любит гостей.

– А петух где? – спрашивает Пискля из-за спины Дёмочкина.

– Заперт он в сарае.

Тогда храбрый Пискля вылезает вперёд.

– Мы удрали! – объявляет он.

– Мы бы ещё раньше сбежали, но Дёмочкин задумался, – объясняет Панков.

– Я не задумался, – возражает Дёмочкин, – просто там была божья коровка, и у неё крыло не складывалось. Я помог, и она его спрятала.

– А Писклю никто с нами не звал – он сам увязался, – говорит Панков. – У него уши, как радары на аэродроме, во все стороны крутятся и всё подслушивают. От него не отвяжешься. Ладно уж, возьмём и его? – спрашивает он Матвея.

Матвей очень удивлён. Оказывается, они все вместе должны куда-то брать и Писклю?

– К-куда? – растерянно спрашивает Матвей и крутит вихор на затылке, так что тот встаёт столбиком. – Куда возьмём?

– Туда.

Панков глядит поверх головы Матвея, и Дёмочкин, и Пискля. И Матвей тоже оборачивается. Он видит белку: она сидит на подоконнике светёлки, держит в лапах орех, грызёт, и скорлупки скатываются с подоконника вниз. Прадед всегда насыпает орехов у себя на окошке.

– Туда! – пищит Пискля и тычет вверх пальцем.

– Туда, – кивает Панков и глядит в лицо Матвею по-доброму. – Мы, честное-пречестное, ничего не будем трогать руками. Ты нам покажи разные ископаемые штуки, которые твой прадед собирает, и мы уйдём. Нам только на черепки посмотреть…

Но ведь прадед не позволяет ходить в светёлку без него! Там у него рабочий кабинет. Там стол, заваленный бумагами и фотографиями, там пишущая машинка.

– Он черепки не собирает. Он берёсты собирает – древние берестяные грамоты, письма. Их читать надо, а без этого всё равно не интересно.

– А я умею читать даже самые длинные слова. И писать уже умею, – говорит Панков.

– Мы только посмотрим и уйдём, – тихо просит Дёмочкин и улыбается с такой надеждой, и синие его глаза глядят так просительно, что Матвей сразу понимает: если он не покажет ископаемые штуки, ребята станут самыми несчастными людьми на свете.

И тогда Матвей чувствует горячее, нетерпеливое желание сейчас же, сию минуту сделать их счастливыми.

Он кивает: ладно уж, пошли.

Но едва они делают первый шаг, как их настигает страшный крик.

– Бе-ей! – несётся с террасы. – Да не выкозюливай, а бей!..

И сейчас же из всех окон на улице Зелёной доносится дружный вздох: «Штанга-а!..» И перепугавшиеся ребята понимают: да это же футбол!

– Кто у вас так сильно болеет? – спрашивает Панков, а Дёмочкин и Пискля всё ещё испуганно косятся на террасу.

– Это прабабушка, – отвечает Матвей.

– А у вас цветной телевизор? – спрашивает любопытный Пискля.

– Не-а.

– И у нас нет, – кивает Пискля, – лучше бы я у наших соседей родился: у них цветной.