Глава 5. Песнь Чаш Агапы

Мой вопрос остался без ответа. И если в первые минуты Бондарева была права – я в самом деле спешил, переполненный нетерпением – то сейчас я хотел насладиться нашим долгожданным сближением сполна. Хотел сделать его таким, чтобы сполна почувствовать вкус каждого сладкого мгновения. Я повернул ее личико к себе, румянец на щеках баронессы стал для меня великолепным дополнением к удовольствию, как и ее глаза, волшебно-зеленые, почему-то не желавшие встречаться с моими. Это было трогательно и странно: ведь Наталью Петровну никак нельзя назвать робкой – она умела смотреть прямо и смело, так, что ее взгляд пробирал до позвоночника. Умела, но не сейчас.

Я опустил второе плечико ее платья, потянул завязку на декольте, выпуская на свободу молодую грудь, приятно-полную, с розовыми сосками, которые успели раздразнить мои прикосновения. Подушечкой пальца я провел по ореолу соска, давая возможность ему затвердеть. Одновременно мой боец, наполнился воинственным жаром и напрягся так, что едва не послышался треск рвущейся ткани. Наташа прикрыла глаза, затем положила ладони на мой затылок и прижала к своей груди мою голову. Я поцеловал ее, поначалу нежно и долго. Лаская сосок языком, снова нашел пальцами влажную ложбинку между ног баронессы провел по ней, вдавливая взмокшие трусики. Они до сих пор были на ней. Это не дело – их требовалось поскорее снять! Я схватился за резинку, но тут Бондарева прошептала:

– Саш… – потом произнесла громче: – Саш! Сюда кто-то идет! – она оттолкнула меня, пытаясь спрятать грудь в приспущенное платье.

Я повернулся, по привычке перевел часть внимания на тонкий план, хотя в этом не было смысла: все стало ясно в следующий миг – сюда шла Афина. Через несколько частых ударов моего сердца Воительница появилась из-за кустов. Без брони, в легкой одежде из белого, полупрозрачного шелка с золотым пояском, охватывавшим ее талию.

– Астерий, вижу, ты занят важным делом, – еще издали насмешливо сказала богиня. – Может, будешь так мил, уделишь время мне?

– Да, дорогая, – я встал, успев выразить Бондаревой сожаление взглядом.

– Как я понимаю, наша грибная прогулка на этом закончена? – Наташа все-таки спрятала свою великолепную грудь и, надув губы, занялась застежками.

– Минутку, Арета. Признаться, не ожидал, – редко мне доводилось бывать в таком глупейшем положении, как сейчас. Мои джаны были растянуты наполовину и предательски оттопырились. В душе было смятение и маленькое возмущение. Правда, непонятно на кого. Светлоокая вряд ли намеренно выбрала именно такой момент для появления. Все же хорошо, что пришла именно она, а не Артемида.

– Так, граф? – переспросила Бондарева, не получив ответа свой вопрос, заданный минуту назад.

– Что «так»? – не понял я, сделав было шаг к Афине, обернулся к баронессе.

– Ясно. Ты даже не соизволил услышать меня, – штабс-капитан обиженно отвернулась. – Я спросила: наша прогулка на сегодня закончена? Скажи прямо, чтобы я не строило иллюзий относительно тебя.

– Наташ, ну прости, – я наклонился к баронессе, хотел было поцеловать ее в губы, но она отвернулась. – Пожалуйста, не сердись. Очень неприятно вышло, мне жаль. Вернись пока во дворец, позже найду тебя.

– Спасибо за заботу, граф. Не стоит себя утруждать вниманием к какой-то баронессе. Иди, у тебя же есть богини, – она встала, слегка оттолкнув меня.

И когда я от нее уходил, до меня донеслось сердитое:

– Богиня еще, блять!..

Пожалуй, это был второй случай, когда Бондарева выражала эмоции вовсе не дворянской речью. Увы, Наталья Петровна обиделась. Обиделась всерьез, и в эту минуту я ничего не мог изменить. Не объясняться же с ней сейчас припав на колено, в то время как меня ждет дочь Зевса.

– Астерий, какой же ты неугомонный, – улыбнулась мне Афина. – Только не подумай, будто я пришла специально, чтобы тебе все испортить. Тот, который виконт Бабский, сказал, что ты ищешь меня по очень важному делу. Настолько важному, что от этого зависит, как долго вы задержитесь в гостях у Арти. Меня этот вопрос тоже волнует. Я поспешила и вот я здесь.

– Спасибо, Арета. Действительно искал, говорил Бабскому, – согласился я, пытаясь украдкой справиться с застежкой на джанах и стараясь погасить волны жуткой неловкости, поднимавшиеся во мне. – Дело такое… Понимаешь… Очень важно сообщить кому-нибудь ответственному в Москве, что наша операция успешно завершена и все мы живы, здоровы. Есть опасения, что нашим людям в Лондоне могут поставить задачу искать нас, а это очень рискованно. Для них рискованно – британцы наверняка будут такое ожидать от нашей агентуры. В общем, нужно поскорее сообщить. Лучше, если князю Ковалевскому, графу Варшавскому или самому цесаревичу.

– Я это уже сделала, Астерий. После похорон императора, навестила цесаревича. Он молится теперь Артемиде и мне. Скажу по секрету, мне даже чаще. Я немножко тщеславная – ты же знаешь, – она рассмеялась. – А внимание будущего императора мне приятно. И еще по моей просьбе Гермес сообщил князю Ковалевскому, что Ключ у тебя и ты в безопасности. Да, застегнись ты спокойно, – Афина рассмеялась, видя мои неловкие попытки незаметно для нее застегнуть брюки. – Прогуляемся? Артемиды нет. До полудня точно не будет. А раз так, то ты сейчас полностью мой, если не возражаешь, – голубые глаза богини, игриво покосились на меня.

– Как я могу тебе возразить! О прогулке с небесной красавицей маг-Астерий может только мечтать, – я взял дочь Зевса под руку. Сказав это, я ни капли не кривил душой: Арета всегда привлекала меня особо. Она восхищала не только красотой, но и приятным для меня характером, умом и необычной проницательностью. Допустим, я только сегодня утром подумал, что о результатах нашей лондонской миссии нужно известить Варшавского или кого-нибудь повыше, а Светлоокая уже сделала это. Хотя ей не должно быть дела до наших проблем, пока кто-то не начнет усердно просить ее перед алтарем.

– А мечтал ли ты, чтобы Артемида отбыла во Дворец Славы… – Воительница остановилась, повернулась ко мне и как-то особо, с придыханием произнесла: – При этом оставив тебя мне?

– Арета, вот сейчас на что ты намекаешь? – я смотрел на нее, борясь с искушением обнять свою давнюю подругу и столь же давнюю искусительницу.

Наверное, так нельзя, и кто-то меня не поймет, осудит. Мол, тело еще помнит дразнящие прикосновения к Наталье Петровне, а он уже весь полон желаниями и мыслями о другой женщине. Но я вам отвечу так: что вы знаете о душе, которая пережила сотни рождений? Что знаете о душе, которая по-прежнему хранит в себе и страсть, и самую настоящую любовь ко многим женщинам? Я сполна понимаю людей, которые ограничены памятью лишь об одной жизни. Их сердце способно трепетать от любви, следуя лишь одной ноте, наиболее важной в данный момент, мое же способно вместить сразу огромную симфонию чувств. Вы не сможете понять меня, пока сами не проживете такое. Можете осуждать, считать меня фальшивым сластолюбцем – это ваше право, но мне все равно, что вы обо мне думаете.

– Зачем ты притворишься? Астерий, мы раньше всегда понимали друг друга с полуслова. Мы понимали, даже не говоря никаких слов, – ответила дочь Зевса.

– Было так, что понимали, но мучились этим пониманием, потому что и ты, и я были несвободны, – продолжил я ее мысль. – Дорогая, только с тех пор не так много изменилось.

Я взял ее обе руки и притянул к себе.

– Изменилось. Теперь я свободна. Еще я помню ошибки прошлого. Помню, что была неправа, – из голубых глаз Афины исчезла ее обычная насмешка, которая прячется в них почти всегда.

– Верно, ты свободна, а я… Я помню, как ты вместе с Арти дразнила меня, – я погладил ее ладони.

– Дело в том, что и ты сейчас свободен. Я же не зря говорила тебе кое-что раньше. Ты свободен на небесах для меня, когда рядом нет Артемиды. Арти бывает очень добра, если ее правильно попросить, – Светлоокая подалась вперед, так что ее грудь прижалась к моей. – И еще: десять минут назад я кое-что испортила своим появлением. Хочу это исправить.

– Арета! – я заглянул в ее глаза, ожидая увидеть там смех, но увидел лишь невыразимо приятную улыбку.

– Да, Астерий. Пусть наша прогулка станет особо приятной и запомнится нам навсегда. Идем к Чашам Агапы, мне там нравится. Нравится их звучание, нравится их смысл и нравится трава вокруг них, – она потянула меня вверх по склону по уходящей вправо тропе.

«Агапе» – на древнегреческом означало «божественную любовь». Это не эрос, а чувство более возвышенное, не связанное с телом. Я не знаю, насколько смысл Чаш Агапы подходил тому, что происходило сейчас между нами, но если мудрая богиня так решила, то почему бы не довериться ей.

– Знаю, что ты подумал, – сказала Афина, сворачивая на поляну, у дальнего края которой виднелся каскад из больших мраморных чаш. – Но разве это чувство не связанно с тем, от которого рождаются дети? Как вода перетекает из одной чаши в другую, так и эрос становится агапой, если при этом открыты сердца и нет в них страха от глубоких метаморфоз.

– Ты меня восхищаешь, Мудрейшая! – я подхватил ее на руки и рассмеялся, так что задрожала моя грудь. – Остается молиться богам, чтобы никто не нарушил наше уединение! Молиться прежде всего тебе!

С каждым шагом, приближавшим нас к Чашам, я все яснее слышал их пение. Розовый мрамор, из которого они были созданы, издавал приятные звуки, сплетавшиеся в особую мелодию, похожую на журчание воды, тонкий голос камня и нежное пение флейты. Наверное, причиной тому был источник, поток которого перетекал из одной чаши в другую, и звук его резонировал между мраморных стенок особой формы.

Вместе с Афиной я опустился в траву. В самом деле здесь она была особо мягкой, душистой. Ее зеленый ковер украшали маленькие бело-розовые цветы.

– Я сожалею, что прежде мы так и не смогли сблизиться, – произнес я, гладя ее руки. – А с другой стороны, я рад, что не смогли.

– Рад почему? – Арета прикрыла глаза, слушая музыку любовных Чаш и блаженствуя от моих прикосновений.

– Потому, что делаем это сейчас, и все самое свежее, самое приятное и сильное для нас двоих не в прошлом, а в настоящем и впереди, – пояснил я, целуя ее голое плечо.

– Мне нравится течение твоих мыслей. Очень нравится. Они похожи на не пение этих Чаш, – ответила Афина, не открывая глаз и позволяя, освобождать тело от одежды. – Даже похоть от тебя, Астерий, мне приятна. Она не такая, как у других. Твой эрос чист, как вода в святом источнике, – она положила ладонь на мою шею, притягивая меня ближе и прошептала: – Хочу тебя. И хочу, чтобы ты не спешил. Правда, это сложно совместить?

– Да. Боюсь, что во мне победит первое, – ответил я, освобождая ее грудь от тонкого шелка.

– Расскажи, как ты хотел меня раньше? Очень хотел при Одиссее? – дочь Зевса приподняла мой подбородок.

Я молчал, глядя в ее небесные глаза. Мне хотелось смеяться. От радости, которой было так много, что она не помещалась во мне.

– Я все знаю, Астерий. Знаю, что я была в твоих снах, и что ты там делал со мной, – она поцеловала меня в губы, и когда отпустила, я смог освободить Воительницу от остатков одежды. Сейчас Афина была передо мной такой, как недавно в бассейне с Небесной Охотницей, с той лишь разницей, что рядом не было строгой Артемиды, наши тела омывала не теплая вода, но воздух и пение Чаш Любви.

Мои губы ущипнули ее сосок, ладонь коснулась ее живота. Коснулась нежно так, как к нашим телам прикасалась мягкая трава под нами. Я почувствовал, что грудь богини часто вздрагивает, приподнял голову, и Афина, встретившись со мной взглядом, пояснила:

– Мне хочется смеяться! Просто приятно и радостно.

Я не стал говорить, что точно такое же чувство испытывал я сам. Поглаживая живот дочери Зевса, моя рука опустилась между ее бедер. Палец продолжил путь между влажных губок, медленно, едва касательно, дразня так, что Воительница не выдержала и прошептала:

– Астерий, бессовестный истязатель… Наверное, не надо так медленно! – ее ладонь нашла моего воина, сжала его, разжигая в моем теле и еще больше нестерпимого пламени.

Я смог сдержаться еще: ласкал ее щелочку, заставляя Афину выгибаться и трепетать, пока богиня не притянула меня к себе. Я возлег. От нетерпения мы оба дрожали точно от холода, хотя нам двоим было столь жарко, что казалось сейчас превратимся в пламя. Мой воин не сразу нашел ее мокрую пещерку, но, когда нашел, Афина вскрикнула и вцепилась в меня.

Я погружался в нее сильными толчками, словно наказывая за все то приятное мучение, которое она доставила мне сегодня, в последние дни и тысячи лет назад.

Очень быстро лоно богини стало горячим и запульсировало от первого оргазма. Воительница выгнулась, ударяя меня пятками по ягодицам, шепча бессвязные слова, похожие на огненные заклинания. Я же был еще полон сил. Еще и еще входил в нее. Взорвался вулканом, когда Арета снова была близка к тому, чтобы затрепетать подо мной от божественного наслаждения.

Долго приходя в себя, мы лежали рядом на шелковистой траве. Ласкали друг друга, кое-что вспоминали из прошлого. Не знаю, сколько прошло времени – оно для меня остановилось.

– Люблю тебя, – сказала Светлоокая, прижимаясь щекой к моему животу и поигрывая уставшим воином, иногда, будто в благодарность, касаясь его языком. – Наверное, я любила тебя тогда, когда была с Одиссеем. И может быть я должна была тогда сказать об этом.

– Почему «может быть»?! – я повернул ее к себе. – Не понимаю твоих сомнений. Почему ты не пришла ко мне, не намекнула об этом, когда Одиссей вернулся к жене? Арета, ведь это как бы напрашивалось само собой! Тогда могло было настать время для нас двоих, и моя бы жизнь сложилась совсем иначе.

– Да, все стало бы иначе… Но тогда мне было слишком горько. Я не хотела передавать эту горечь тебе. Не хотела, чтобы ты видел меня такой. Ты когда-нибудь хоть раз видел меня упавшей духом? – она приподнялась на локте.

Я покачал головой:

– Ты не можешь быть такой.

– Иногда могу. Очень редко, – продолжила она. – Тогда я закрылась, хотела побыть одной. Я много думала о тебе. Я проводила дни в своем дворце, редко поглядывая на происходящее внизу. Кажется, я была обижена сразу на всех людей, по крайней мере на всех мужчин. Небесное время для меня остановилось, а земное между тем текло так быстро. Ты же знаешь, что для богов оно становится другим, если так хочется, и за день может пройти сто лет на земле. Я даже не сразу узнала, что ты погиб. И я плакала. Честное слово, много плакала за тобой гораздо больше, чем за кем бы то ни было из людей. Утешала лишь мысль, что рано или поздно мы снова встретимся.

– Мы встретились. И встретимся еще много раз в моих будущих жизнях. Я буду выбирать миры, где есть ты, – заверил я, по-прежнему не понимая ее объяснений. От откровений Афины стало грустно, в то время как в душе все также оставалось много радости от того, что произошло между нами. Да, у меня так бывает часто, когда во мне одновременно живут два противоположных чувства. Это примерно, как в глыбе льда горит жаркое пламя, но при этом оно не плавит лед. Кто-то не поверит, и скажет, что это невозможно. Я не стану оспаривать его суждения, да и какой в этом смысл.

– Нам стоит поторопиться. Надо одеться, чтобы не раздражать Арти – она скоро появится, – Афина потянулась к своей тунике.

– Она знает, что мы здесь? – я хотел обмыться в источнике, но, видя, что Воительница спешит, тоже решил поторопиться.

– Даже если не знает, очень быстро узнает, – рассмеялась Светлоокая. – И вот еще, – она подошла ко мне. – Не забывай, что на небесах ты принадлежишь Арти. Все-таки она – мать твоего будущего ребенка. И потом уже мне, когда ее нет рядом. Пожалуйста, не выделяй меня перед ней.

Я не ответил. Мне не нравилось слова «принадлежишь», хотя я прекрасно понимал, что речь не идет о рабстве, пусть даже любовном. Одеться я не успел: ниже по течению ручья, истекавшего из нижней чаши, появилось золотистое сияние. Его почти не было видно в ярком солнечном свете, но я сразу почувствовал, что там открывается портал. Свечение рассекла вертикальная полоса, тут же раздавшаяся в стороны – открылся пространственный коридор. За Артемидой я угадал еще чей-то силуэт, возможно Лето, но в физическом теле воплотилась только Небесная Охотница. Портал почти сразу свернулся.

Пока я застегивал рубашку, Арти неторопливо подошла к нам и заговорила с Афиной о какой-то встречи во дворце Громовержца, о перепалке с Лето и об Аполлоне. Поскольку меня это не касалось, я отошел в сторону, глядя на течение воды между камней и гадая, что скажет Артемида, когда узнает о произошедшем между мной и ее сестрой по отцу. Женщины, они не предсказуемы: даже если Арти одобрила такие отношения Ареты со мной, то все равно, она может повернуть это так, что я стану виноват в произошедшем – есть у Охотницы такая не очень хорошая черта.

Но все вышло не так, как я предполагал. Вернее, не все так, как я предполагал, слушая звон хрустальной струи источника.