Отзывы на книги автора «Эрих Мария Ремарк»

Что можно сказать о романе, когда автор уже сам все в нем сказал? В нем нет глубоких загадок или метафор, и все понятно без лишних слов. Солдаты вернулись после четырёхлетней войны с надеждами на мир, счатливую настоящую жизнь, которую они получить не могут, ведь война настолько прочно приросла к их сердцам и не дает наконец сполна окунуться в мирную жизнь. И мир ли это? Где тебя не понимают и не хотят понимать, где разрушение важнее созидания и собственная выгода - дороже главных ценностей: семьи, товарищества или братства, любви.
Этот роман слишком прозрачен, в нем не приходится долго "копаться", ведь вся его суть - уже изложена Ремарком словами и поступками его главных героев - молодых ребят, которые так мечтали вернуться к прошлой беззаботной жизни, но которую они безвозвратно утратили, той жизни, которой их никто другой не научит. И что же остаётся? Просто идти дальше, падать и подниматься, на мгновение останавливаться, оглядываться, но продолжать идти вперед, познавая все горечи и радости, которые встречаются у тебя на пути.

Что можно сказать о романе, когда автор уже сам все в нем сказал? В нем нет глубоких загадок или метафор, и все понятно без лишних слов. Солдаты вернулись после четырёхлетней войны с надеждами на мир, счатливую настоящую жизнь, которую они получить не могут, ведь война настолько прочно приросла к их сердцам и не дает наконец сполна окунуться в мирную жизнь. И мир ли это? Где тебя не понимают и не хотят понимать, где разрушение важнее созидания и собственная выгода - дороже главных ценностей: семьи, товарищества или братства, любви.
Этот роман слишком прозрачен, в нем не приходится долго "копаться", ведь вся его суть - уже изложена Ремарком словами и поступками его главных героев - молодых ребят, которые так мечтали вернуться к прошлой беззаботной жизни, но которую они безвозвратно утратили, той жизни, которой их никто другой не научит. И что же остаётся? Просто идти дальше, падать и подниматься, на мгновение останавливаться, оглядываться, но продолжать идти вперед, познавая все горечи и радости, которые встречаются у тебя на пути.

Что можно сказать о романе, когда автор уже сам все в нем сказал? В нем нет глубоких загадок или метафор, и все понятно без лишних слов. Солдаты вернулись после четырёхлетней войны с надеждами на мир, счатливую настоящую жизнь, которую они получить не могут, ведь война настолько прочно приросла к их сердцам и не дает наконец сполна окунуться в мирную жизнь. И мир ли это? Где тебя не понимают и не хотят понимать, где разрушение важнее созидания и собственная выгода - дороже главных ценностей: семьи, товарищества или братства, любви.
Этот роман слишком прозрачен, в нем не приходится долго "копаться", ведь вся его суть - уже изложена Ремарком словами и поступками его главных героев - молодых ребят, которые так мечтали вернуться к прошлой беззаботной жизни, но которую они безвозвратно утратили, той жизни, которой их никто другой не научит. И что же остаётся? Просто идти дальше, падать и подниматься, на мгновение останавливаться, оглядываться, но продолжать идти вперед, познавая все горечи и радости, которые встречаются у тебя на пути.

…если посчитать всю стоимость агрессии, выраженную в жизнях людей и животных и в материальном уроне, то неизбежно приходишь к заключению, что никакие выгоды не могут ее превзойти — даже для победителя.

Дэвид Гребер - Долг: первые 5000 лет истории

Данная книга повествует не о материальных разрушениях, а о не менее трагичных, неизбежных изменениях в психике людей и в жизни социума, которые явились последствиями Первой мировой войны. Казалось бы, мир, наконец, заключён, солдаты, полные надежд на будущее, возвращаются домой, но не так просто вычеркнуть из памяти годы, проведенные на фронте, вновь вписаться в жесткие рамки обывательской жизни, восстановить душевное равновесие и найти свое место в изменившейся действительности. Вместе с главным героем и его товарищами мы пытаемся понять, что не так с обществом и чей взгляд на окружающий мир верный: лишенных иллюзий военных, прошедших через «огонь и воду», или же жителей тыла, которые держатся за культурные нормы, предпочитая не знать, что творилось на поле боя.

Не раз главный герой замечает, что между людьми лежит пропасть, даже члены одной семьи не могут преодолеть стену непонимания и дело тут не в отсутствии чуткости. Вернувшиеся с фронта приобрели совсем иной житейский опыт, который не понять людям, не побывавшим на грани жизни и смерти, там, где отпадают лишние условности.

Война лишила целые поколения веры в идеалы, почтения к старшим, нарушила все моральные ориентиры: ведь что значит «не укради» для того, кто привык реквизировать все, что «плохо лежит», «не убий» -для того, кто только и делал, что убивал.

Раньше я бы, конечно, не позволил себе смеяться над отцом. Но почтение к старшим испарилось в окопах. Там все были равны.

— Но ты же украл его! — стонет она.
— Украл? — Вилли разражается хохотом. — Вот сказала! Я его реквизировал! Раздобыл! Нашел! А ты — украл! О краже еще можно говорить, когда берут деньги, а не все то, что идет на жратву. В таком случае, Эрнст, мы с тобой немало поворовали, а?

Что нельзя взять на растопку стул, хотя на фронте мы сожгли однажды целое пианино, чтобы сварить гнедую в яблоках кобылу, это на худой конец я еще могу понять. Пожалуй, понятно и то, что здесь, дома, не следует потакать непроизвольным движениям рук, которые хватают все, что плохо лежит, хотя на фронте добыть жратву считалось делом удачи, а не морали. Но что петуха, который все равно уже зарезан, надо вернуть владельцу, тогда как любому новобранцу ясно, что, кроме неприятностей, это ни к чему не приведет, — по-моему, верх нелепости.

Мне стыдно, но в то же время меня душит бешеная злоба. Злоба на этого дядю Карла, который преувеличенно громко заводит разговор о военном займе; злоба на этих людей, которые кичатся своими умными разговорами; злоба на весь этот мир, который так невозмутимо продолжает существовать, поглощенный своими маленькими жалкими интересами, словно и не было вовсе этих чудовищных лет, когда мы знали только одно: смерть или жизнь — и ничего больше.

Благодаря разнообразным героям, писатель смог показать множество аспектов новой жизни, попыток приспособится или же, наоборот, прогнуть мир под себя. Тут поднимается и тема семейных отношений, например, то, как родители продолжают воспринимать бывшего солдата в качестве ребенка, требующего заботы или мудрого руководства, а также отношений между супругами, которые, будучи разлученными на много месяцев, не могут найти взаимопонимание, особенно, если между ними встал «третий лишний».

Но теперь я начинаю понимать, почему я для этой худенькой, изможденной женщины иной, чем все солдаты мира: я ее дитя.
Для нее я всегда оставался ее ребенком, и тогда, когда был солдатом. Война представлялась ей сворой разъяренных хищников, угрожающих жизни ее сына. Но ей никогда не приходило в голову, что ее сын, за жизнь которого она так тревожилась, был таким же разъяренным хищником по отношению к сыновьям других матерей.

Да, с горечью думаю я, я сильно изменился. Да и что ты знаешь обо мне, мама? Осталось только воспоминание, одно воспоминание о тихом, мечтательном мальчике. Ты никогда, никогда не узнаешь от меня ничего об этих последних годах. Я не хочу, чтобы ты хотя бы и отдаленно догадывалась, что собой представляла действительность и во что она меня превратила. Сотая часть правды надломила бы тебе сердце, если одно грубое слово приводит тебя в трепет, смущает тебя, потому что не вяжется с твоим представлением обо мне.

Она сидит в своем углу, маленькая, окутанная сумерками. С какой-то особенной нежностью я чувствую, что роли наши переменились: теперь она — дитя.
Я люблю ее, я никогда не любил ее сильнее, чем сейчас, когда знаю, что уже не смогу прийти к ней, все рассказать и, может быть, обрести у нее покой. Я потерял ее. Разве это не так? И вдруг сознаю, как я, в сущности, одинок и какой я в самом деле чужой здесь.

Показана тут и конфронтация с обществом - на примере бывших учеников, возвратившихся в школу, автор продемонстрировал всю иллюзорность мудрости наставников, ведь чему могут научить преподаватели, полные шаблонных правил, пафосного патриотизма, за которым скрывается растерянность или незнание «другой стороны медали». Но и бывшие солдаты не годятся в учителя, они точно так же не знают, чему учить подрастающие поколения, все незыблемые истины прошлого потеряли свою актуальность, а новые пока лишь витают в воздухе. Да и многим из вернувшихся учеба вовсе не нужна - «от сантиметра торговли больше толку, чем от километра учености», миром правят спекулянты. Вообще, то общее, что объединяло персонажей на войне, рассыпается, социальное неравенство выходит на первый план и нет уже крепких уз дружбы.

Меня злит его болтовня. С какой стати он так пренебрежительно говорит о сапожниках? Они были не худшими солдатами, чем господа из образованных. Адольф Бетке тоже сапожник, а в военном деле смыслил больше иного майора. У нас на фронте ценился человек, а не его профессия.

Я оглядываю группу учителей. Когда-то они значили для нас больше, чем другие люди; не только потому, что были нашими начальниками, нет, мы в глубине души все-таки верили им, хотя и подшучивали над ними. Теперь же это лишь горсточка пожилых людей, на которых мы смотрим со снисходительным презрением.

Но чему же они могут научить нас? Мы теперь знаем жизнь лучше, чем они, мы приобрели иные знания — жестокие, кровавые, страшные и неумолимые. Теперь мы их могли бы кой-чему поучить, но кому это нужно!

— Господин директор, — начинает своим обычным ясным голосом Людвиг, — вы видели войну другую: с развевающимися знаменами, энтузиазмом и оркестрами. Но вы видели ее не дальше вокзала, с которого мы отъезжали. Мы вовсе не хотим вас порицать за это. И мы раньше думали так же, как вы. Но мы узнали обратную сторону медали. Перед ней пафос четырнадцатого года рассыпался в прах. И все же мы продержались, потому что нас спаяло нечто более глубокое, что родилось там, на фронте: ответственность, о которой вы ничего не знаете и для которой не нужно слов.

Пришло много наших товарищей по роте, но странно: настроение почему-то не поднимается. А между тем мы давно с радостным нетерпением ждали этой встречи. Мы надеялись, что она освободит нас от какого-то чувства неуверенности и гнета, что она поможет нам разрешить наши недоумения. Возможно, что во всем виноваты штатские костюмы, вкрапленные то тут, то там в гущу солдатских курток, возможно, что клиньями уже втесались между нами разные профессии, семья, социальное неравенство, — так или иначе, а товарищеской спайки, прежней, настоящей, больше нет

Все, что связывало нас, потеряло силу, распалось на мелкие индивидуальные интересишки. Порой как будто и мелькнет что-то от прошлого, когда на всех нас была одинаковая одежда, но мелькнет уже неясно, смутно. Вот передо мной мои боевые товарищи, но они уже и не товарищи, и оттого так грустно. Война все разрушила, но в солдатскую дружбу мы верили. А теперь видим: чего не сделала смерть, то довершает жизнь, — она разлучает нас.

Про это произведение хочется долго говорить, ведь оно полно ярких, проникновенных сцен, например, таких как поездка в деревню за продуктами и борьба с жандармами за продовольствие. И снова тут противостояние привычных норм поведения законопослушных граждан («какой ужас, они поколотили жандармов») и суровой реальности нового мира – бороться за еду любым способом. Или рассказ о первом посещении борделя главным героем, где все сведено к грубой, обыденной пошлости, конвейерной механистичности. Да и описание похода к врачу не оставит читателя равнодушным, ведь за минутные удовольствия приходится расплачиваться намного дольше.

Она могла внушить лишь жалость: в конце концов, она была ведь только жалкой солдатской подстилкой. Были дни, когда она принимала по двадцать — тридцать солдат за день, а то и больше.

И это называется любовью, думал я, потрясенный и обессиленный, собирая вещи в поход, — любовью, которой полны все мои книги дома и от которой я столько ждал в своих неясных юношеских грезах! Я скатал шинель, свернул плащ-палатку, получил патроны, и мы двинулись. Я шел молча и с грустью думал о том, что от всей моей крылатой мечты о любви и жизни не осталось ничего, кроме винтовки, жирной девки да глухих раскатов на горизонте, к которым мы медленно приближались.

Эту книгу невозможно не цитировать, столь глубокие, важные мысли она транслирует, вот только жаль, что то, против чего протестовал автор, о чем предостерегал грядущие поколения, все же имеет тенденцию повторяться раз за разом.

После стольких лет войны мы не так представляли себе возвращение на родину. Думали, нас будут ждать, а теперь видим: здесь каждый по-прежнему занят собой. Жизнь ушла вперед и идет своим чередом, как будто мы теперь уже лишние.

Хеель. — А что ж тогда прекрасно?
Вайль с минуту молчит. Затем говорит:
— То, что сегодня, может быть, звучит дико: добро и любовь. В этом тоже есть свой героизм, господин обер-лейтенант.

Героизм начинается там, где рассудок пасует: когда жизнь ставишь ни во что. Героизм строится на безрассудстве, опьянении, риске — запомните это. С рассуждениями у него нет ничего общего. Рассуждения — это ваша стихия. «Почему?.. Зачем?.. Для чего?..» Кто ставит такие вопросы, тот ничего не смыслит в героизме…

эта мелочная грызня вокруг кормежки, карьер и нескольких на живую нитку сшитых идеалов, она-то и вызывает во мне невыносимую тошноту, от нее-то я и хочу куда-нибудь подальше.

— Если тебе уж обязательно хочется что-то предпринять, почему ты не примкнешь к революции? — спрашиваю я Георга. — Того и гляди, еще станешь военным министром.
— Ах, эта революция! — пренебрежительно отмахивается Георг. — Ее делали держа руки по швам, ее делали секретари различных партий, которые успели уже испугаться своей собственной храбрости. Ты только посмотри, как они вцепились друг другу в волосы, все эти социал-демократы, независимые, спартаковцы, коммунисты. Тем временем кое-кто под шумок снимает головы тем действительно ценным людям, которых у них, может быть, всего-то раз, два и обчелся, а они и не замечают ничего.

— Нет, Георг, — говорит Людвиг, — это не так. В нашей революции было слишком мало ненависти, это правда, и мы с самого начала хотели во всем соблюдать справедливость, оттого все и захирело. Революция должна полыхнуть, как лесной пожар, и только после него можно начать сеять; а мы захотели обновлять, не разрушая. У нас не было сил даже для ненависти, — так утомила, так опустошила нас война. А ты прекрасно знаешь, что от усталости можно и в ураганном огне уснуть… Но, быть может, еще не поздно упорным трудом наверстать то, что упущено при нападении.
— Трудом! — презрительно говорит Георг и подставляет кристалл под лампу, отчего тот начинает играть; — Мы умеем драться, но трудиться не умеем.
— Мы должны учиться работать, — спокойным голосом говорит Людвиг, забившийся в угол дивана.

что мы здесь, в сущности, делаем? Оглянись по сторонам, и ты увидишь, как все немощно и безнадежно. Мы и себе и другим в тягость. Наши идеалы потерпели крах, наши мечты разбиты, и мы движемся в этом мире добродетельных людишек и спекулянтов, точно донкихоты, попавшие в чужеземную страну.

Потому что нас обманули, обманули так, что мы и сейчас еще не раскусили всего этого обмана! Нас просто предали. Говорилось: отечество, а в виду имелись захватнические планы алчной индустрии; говорилось: честь, а в виду имелась жажда власти и грызня среди горсточки тщеславных дипломатов и князей; говорилось: нация, а в виду имелся зуд деятельности у господ генералов, оставшихся не у дел. — Людвиг трясет Рахе за плечи: — Разве ты этого не понимаешь? Слово «патриотизм» они начинили своим фразерством, жаждой славы, властолюбием, лживой романтикой, своей глупостью и торгашеской жадностью, а нам преподнесли его как лучезарный идеал. И мы восприняли все это как звуки фанфар, возвещающие новое, прекрасное, мощное бытие! Разве ты этого не понимаешь? Мы, сами того не ведая, вели войну против самих себя! И каждый меткий выстрел попадал в одного из нас! Так слушай, — я кричу тебе в самые уши: молодежь всего мира поднялась на борьбу и в каждой стране она верила, что борется за свободу! И в каждой стране ее обманывали и предавали, и в каждой стране она билась за чьи-то материальные интересы, а не за идеалы; и в каждой стране ее косили пули, и она собственными руками губила самое себя! Разве ты не понимаешь? Есть только один вид борьбы: это борьба против лжи, половинчатости, компромиссов, пережитков! А мы попались в сети их фраз, и вместо того, чтобы бороться против них, боролись за них. Мы думали, что воюем за будущее, а воевали против него. Наше будущее мертво, ибо молодежь, которая была его носительницей, умерла. Мы лишь уцелевшие остатки ее! Но зато живет и процветает другое — сытое, довольное, и оно еще сытее и довольнее, чем когда бы то ни было! Ибо недовольные, бунтующие, мятежные умерли за него! Подумай об этом! Целое поколение уничтожено! Целое поколение надежд, веры, воли, силы, таланта поддалось гипнозу взаимного уничтожения, хотя во всем мире у этого поколения были одни и те же цели!

Уже несколько месяцев, как цены непрерывно растут, и нужда сейчас больше, чем во время войны. Заработной платы не хватает на самое необходимое, но, даже имея деньги, не всегда найдешь, что нужно. Зато количество дансингов и ресторанов с горячительными напитками с каждым днем увеличивается, и махрово цветут спекуляция и жульничество.

— Все наши усилия напрасны, Эрнст. Мы люди конченые, а жизнь идет вперед, словно войны и не было. Пройдет немного времени, и наша смена на школьных скамьях будет жадно, с горящими глазами, слушать рассказы о войне, мальчики будут рваться прочь от школьной скуки и жалеть, что они не были участниками героических подвигов. Уже сейчас они бегут в добровольческие отряды; молокососы, которым едва исполнилось семнадцать лет, совершают политические убийства. Я так устал, Эрнст…

Этот мальчик был тихим и кротким — спросите у его матери! А теперь он стреляет так же легко и просто, как когда-то бросал камешки. Раскаяние! Раскаяние! Да как ему чувствовать это самое раскаяние, если он четыре года подряд мог безнаказанно отщелкивать головы ни в чем не повинным людям, а тут он лишь прикончил человека, который вдребезги разбил ему жизнь? Единственная его ошибка — он стрелял не в того, в кого следовало! Девку эту надо было прикончить! Неужели вы думаете, что четыре года кровопролития можно стереть, точно губкой, одним туманным словом «мир»? Мы и сами прекрасно знаем, что нельзя этак — за здорово живешь — пристреливать своих личных врагов, но уж если сдавит нам горло ярость и все внутри перевернет вверх дном, если уж такое найдет на нас… Прежде чем судить, вы хорошенько подумайте, откуда все это в нас берется!

— Дело идет о нашем товарище, о фронтовике! — кричу я. — Не осуждайте его! Он сам не хотел того безразличия к жизни и смерти, которое война взрастила в нас, никто из нас не хотел его, но на войне мы растеряли все мерила, а здесь никто не пришел нам на помощь! Патриотизм, долг, родина, — все это мы сами постоянно повторяли себе, чтобы устоять перед ужасами фронта, чтобы оправдать их! Но это были отвлеченные понятия, слишком много крови лилось там, она смыла их начисто!

Этот вот парень, — он опять показывает на Альберта, — со своими двумя товарищами настрелял людей на целый лазарет, хотя большинство из раненных в живот не пришлось уж никуда отправлять. За это он был награжден «железным крестом» первой степени и получил благодарность от полковника. Понимаете вы теперь, почему не вашим гражданским судам и не по вашим законам следует судить его? Не вам, не вам его судить!

— Одичание? А кто виноват в нем? Вы! На скамью подсудимых вас надо посадить, вы должны предстать перед нашим правосудием. Вашей войной вы превратили нас в дикарей! Бросьте же за решетку всех нас вместе! Это будет самое правильное. Скажите, что вы сделали для нас, когда мы вернулись с фронта? Ничего! Ровно ничего! Вы оспаривали друг у друга победы, закладывали памятники неизвестным воинам, говорили о героизме и уклонялись от ответственности! Нам вы должны были помочь! А вы что сделали? Вы бросили нас на произвол судьбы в самое трудное для нас время, когда мы, вернувшись, силились войти в жизнь!

Вы должны были заново учить нас жить! Но вам не было до нас никакого дела! Вы послали нас к черту! Вы должны были научить нас снова верить в добро, порядок, созидание и любовь! А вместо этого вы опять начали лицемерить, заниматься травлей и пускать в ход ваши знаменитые статьи закона! Одного из наших рядов вы уже погубили, теперь на очереди второй!

Удивительное дело, как книга может на все 100% попасть в настроение, время и окружающую обстановку, да так, что читать не оторваться. Давно я не брала в руки Ремарка, а конкретно до "Черного обелиска" не могла добраться прорву времени, все потом да потом. Это самое "потом" наконец-то пришло, и герои данного романа с их цинизмом, мечтами, попытками зацепиться и не утонуть, смешками в адрес разрушенного мира и вздохами о любви, замешанных на все том же цинизме, оказались лучшей компанией на неделях этого марта.

Призраки войны прошедшей и тени войны грядущей. Разум потерянный и, наоборот, слишком прикованный к здесь и сейчас своей прагматичностью. Легкий флер любви и высокие ботинки борделя. Плачь по покойным и самоубийства, романтические парочки у надгробий и поединки священников, суровые победы врача и не менее пушистые со стороны исповедника. Молодость и старость, деньги и эмоции, выживание и покорность судьбе сдохнуть и отчаяться. "Черный обелиск" построен на сплошных контрастах, зашитых в ту эпоху и то время, проводником по которому нам станет главный герой с его потрясающим умением говорить, рассказывать, переживать, думать, но более чем редко успевать сделать. Потому что слишком юн и наивен? Потому что не успевает? Или потому что просто не верит в себя? Здесь рассуждать можно множество часов по кругу, равно как и над любым другим персонажем романа, ибо каждый - оболочка образа с начинкой эпохи, будь то жена мясника, акробатка, гробовщик или алкашня, собирающая членства клубов во имя пышных похорон.

Роман, в котором неслышно смерть ведет беседу с жизнью, постоянно эта пара присутствует на каждой странице наравне с редкими встречами безумия и ухода от реальности на аллеях дома для тех, кто решил спрятаться и уйти, или просто был слишком напуган и потерялся. С точки зрения начинки идеальные для меня пропорции про поговорить, делать, обсудить и показать. Здесь нам и эпоха, и мысли, и чувства, и острия сути эпохи. Тут и там призрачные маячки, по которым читатель будет складывать картинку одного из блока предпосылок, почему все потом сложилось вот так, а эпилог все недостающие опоры выдаст сразу охапкой. "Черный обелиск" - еще один отличный пример книги-прививки на тему смерти, войны, фашизма, человечности, романтики и реальности, плохих, хороших и средних.

p.s. Пара слов конкретно об издании: оно прекрасно и удобно с точки зрения "носить-читать-держать", но, Каин, опечатки ><

Чечня.
Дагестан.
Южная Осетия.
Ирак.
Сирия.
Ливия.
Египет.
Мали.
Палестина.
КНДР/Южная Корея.
…
И это только в последние 10 лет. Нельзя включить телевизор, чтобы не наткнуться на сообщения о терактах, взрывах, стрельбе. Оруэлловское «война – это мир» перестаёт казаться парадоксом.

Складывается впечатление, что антивоенная литература и кино, митинги и призывы к толерантности – глас вопиющего в пустыне. Вещь в себе. Отклика у власть имущих общественное волеизъявление не находит. Можно написать ещё сотню таких шедевров, как «На западном фронте без перемен», но всё, что получится сделать – это лишь напомнить себе, брату, другу, соседу, коллеге о недопустимости войны. И только. Мы вторим друг другу: «Война – зло», но толку чуть. И если завтра будет всеобщая мобилизация, то как бы сильно мы не были «против», нам ничего не останется, как подчиниться.

Роман Ремарка великолепен во всех отношениях. И мораль, и сюжет, и изложение; лучше написать о войне, кажется, просто невозможно. Как нельзя не влюбиться в Пауля, Ката, Кроппа, Мюллера, Тьядена, Леера и Хайе, которые сейчас, возможно, сидят с вами за одной партой. Немногие из них и таких же ребят, внешне молодых, но стремительно постаревших, вернулись домой. Вернулись с исковерканной душой и телом.

Я уже не раз пугался трамваев, потому что скрип их тормозов напоминает вой приближающегося снаряда.

Сказать, что война изменила их – ничего не сказать. В лучшем случае они на гражданке мыслят военными категориями

- Нет, ты только взгляни на эти лёгкие туфельки, она бы в них и километра не смогла бы прошагать.

, в худшем – теряют все надежды и желание жить. Нещадно давит груз увиденного и испытанного. Многие из них умерли, оставшись в живых.

P.S. Выступайте не против войны, а за мир.

Дебют писателя, с которым сурово обошлись критики за чрезмерную сентиментальность.
Роман, который мог быть последним! Ремарк очень болезненно воспринял критику и чуть было не отрекся от писательства.
«Приют грез», которому в этом году исполняется сто лет!

Сейчас даже трудно представить, что произведений Ремарка могло бы и не быть, ведь он один из самых известных писателей мира!

Говорят, что Ремарк писал и о себе, и от себя в лице каждого героя «Приюта грез».
Мне кажется, именно в этом романе автор раскрывается читателям как личность. Милые и трогательные диалоги о радости в простых будничных мелочах, просто покорили моё читательское сердечко.

Здесь не о войне, как в остальных его произведениях, возможно, это последствия критики.
Здесь о любви, молодости и ошибках.
О выборе, который сделав, мы, порой, причиняя боль другим.
О потере и обретении.
Искренне.
Чувственно.
И да, сентиментально!

Дебют писателя, с которым сурово обошлись критики за чрезмерную сентиментальность.
Роман, который мог быть последним! Ремарк очень болезненно воспринял критику и чуть было не отрекся от писательства.
«Приют грез», которому в этом году исполняется сто лет!

Сейчас даже трудно представить, что произведений Ремарка могло бы и не быть, ведь он один из самых известных писателей мира!

Говорят, что Ремарк писал и о себе, и от себя в лице каждого героя «Приюта грез».
Мне кажется, именно в этом романе автор раскрывается читателям как личность. Милые и трогательные диалоги о радости в простых будничных мелочах, просто покорили моё читательское сердечко.

Здесь не о войне, как в остальных его произведениях, возможно, это последствия критики.
Здесь о любви, молодости и ошибках.
О выборе, который сделав, мы, порой, причиняя боль другим.
О потере и обретении.
Искренне.
Чувственно.
И да, сентиментально!

Юность самоуверенна. Ничего с этим не поделаешь. Юность думает, что нет неисправимого, а есть слабость и глупость; что нет полностью разломанного – а вот криворукость есть. Все, дескать, можно поправить, починить, возвратить. Человек силен. Он справится.

Приблизительно так думали юные герои Ремарка. Отправляясь на войну, они не знали, что уже не вернутся с нее. Нельзя усилием воли избавиться от боли. Невозможно избавиться от мыслей о том, страшном. Сколько ни убеждай человека, что страдать не нужно (нерационально, вредно, бесполезно!), все равно он будет страдать. Боль не знает логики, и поговорить с ней не получится.

Я неопознанный солдат,
Я рядовой, я имярек.
Я меткой пули недолёт,
Я лёд кровавый в январе.
Я прочно впаян в этот лёд,
Я в нём, как мушка в янтаре.

Каждый из нас хотя бы раз встречался с таким человеком – человеком войны. Таким был мой отец, отвоевавший свое в Афганистане, несколько раз раненый на той войне, как и герои Ремарка собиравший останки своих товарищей – чтобы потом сложить их в цинковый гроб. Что пойдет в этот гроб, никто не знал. Чья там рука, чья нога – никто не разбирался. Что нашли, то и положили. И мне не сложно было понять, что мой отец, пережив это, тоже не сумел восстановиться. Даже спустя десятилетия остаются шрамы на душе.

Героям Ремарка, как кажется, не повезло выжить. Все-таки смерть – не самое страшное, что может случиться с человеком. Мертвым не нужно приспосабливаться к послевоенной непонятной жизни. Это живым нужно стараться. Зачем? Они и сами не понимают. Утрачены все связи с разумным и столь безразличным миром. Даже те, кто любил и ждал, невольно обесценились – потому что им, не знавшим войны, не понять вернувшихся. Любившей матери не понять своего сына; она-то помнит его хорошим, милым, нежным с ней, теплым человеком с увлечениями, с радостной улыбкой. А сыну не понять матери, все в ней уже не так, неуместна ее забота, не нужна ее тревога. Разве может он сказать ей о войне? А что? Она расплачется, конечно. Но помочь не сможет. Так зачем, к чему ей беспокойство?

Ну что с того, что я там был,
В том грозном быть или не быть?
Я это всё почти забыл.
Я это всё хочу забыть.

Самое осмысленное – память о войне и былом товариществе. Привычное уже. Но война отдаляется, все реже вспоминают о ней, все больше о простой жизни с ее бытом, с ее нехитрыми проблемами. У товарищей свои заботы. Посторонние глядят с недоумением или жалостью: ах, как он изменился, а вот раньше…

Потерянным кажется, что лучше всего уйти в любовь. О, этот вечный миф – что любовь спасает, избавляет от боли и невыносимых страхов, залечивает раны. А Ремарк показывает, что больной уже человек не способен вынести всего накала этой якобы спасительной любви. Ростки нежности гибнут под солнцем отчаяния, без капли влаги, в засохшей плоти земли.

Может, спустя долгие годы они снова встретятся и станут вспоминать: «А помнишь, Франц/Вилли/Георг/Альберт, как на рассвете била артиллерия? И на рассвете ты пел свою любимую песню в ожидании, а я слушал тебя, думая, зачем ты так фальшивишь. Сколько лет прошло, ты помнишь? Много лет ты не держал в руках винтовку. Помнишь сражение под Верденом? Мне хотелось пить больше всего на свете, пить воду, самую обычную. Прилетели самолеты, я испугался, помнишь? Тогда мне не хотелось умирать. Мы стали так стары! Помнишь? Раньше я говорил, что я бы ничего не изменил, дай мне Бог второй шанс. Что я ни о чем не жалею. А сейчас не знаю, я не знаю…»

Уже меня не исключить
Из этих лет, из той войны,
Уже меня не излечить
От тех снегов, от той зимы.
И с той землёй, и с той зимой
Уже меня не разлучить,
До тех снегов, где вам уже
Моих следов не различить.

Пожалуйста, берегите себя и своих любимых. Не участвуйте в войне.

Никогда не читала Ремарка и вот.. Я наконец-то с ним познакомилась! Глубокие мысли описываются простым слогом, плавное повествование - от одной вещи к другой. Все персонажи наделены своими особенными качествами, которые выливаются в общую картину и создают гармонию произведения.

Приют грёз — место, где каждый персонаж обретает себя, свое Я, перетекающее в Ты.

Каждый выбор так или иначе меняет жизненный путь. Вместе с тем меняются мысли, чувства, внутренний мир дополняют новые эмоции, расширяя горизонты знания.

Главный герой навечно предан своей утерянной любви, девушке, чью улыбку можно увидеть теперь только на портрете. Создав свой приют грёз, он помогает людям увидеть мир с его прекрасной стороны. С отеческой заботой и нежностью он переживает за жизнь каждого, кого взял "под опеку". Он стремится к тому, чтобы все прожили жизнь, наполненную смыслом, а главный смысл жизни - это любовь.

Преодолев пустые соблазны и повзраслев, герои приходят к спокойствию и человеческому счастью.