Цитаты из книги «Черный обелиск»

Где ложь и где правда, знает только Бог. Но если он бог, то не может существовать ни лжи, ни правды. Тогда все – бог. Лживым было бы только то, что вне его. Если же существовало бы что-нибудь вне его или противоположное ему, он был бы только ограниченным богом. А ограниченный бог – не бог. Значит, или все правда, или Бога нет. Видишь, как просто.

Если хочешь что-нибудь доказать, милый мой, всегда докажешь. И обратное – тоже. Для всякой предвзятой точки зрения всегда найдутся доказательства.

Собственность рождает стремление к порядку!

– После войны прошло четыре с половиной года, – наставительно отвечает он. – Тогда безмерное несчастье сделало нас людьми. А теперь бесстыдная погоня за собственностью снова превратила в разбойников.

смерть одного человека – это смерть, а смерть двух миллионов – только статистика?

Правильно, дорогой, – отвечает Герда. – Наслаждайся жизнью и размышляй, только когда это необходимо. – А когда это необходимо? – Если ты хочешь заработать деньги и продвинуться вперед.

Любовь – вопрос чувства, – назидательно замечает он, – не вопрос морали. Но чувство не знает предательства. Оно растет, исчезает, меняется – где же тут предательство? Это же не контракт.

уж таков человек: по-настоящему он дорожит только тем, что у него отнято.

Никогда не показывай женщине новых мест, тогда ей туда и не захочется и она от тебя не убежит».

Гробовщик Вильке выходит из своей мастерской. В бороде у него застряли опилки. В руках он держит банку с аппетитными кильскими шпротами и, причмокивая, поглощает их. – Каково ваше мнение о жизни? – спрашиваю я. Он задумывается: – Утром другое, чем вечером, зимой другое, чем летом, перед едой другое, чем после, и в молодости, вероятно, другое, чем в старости. – Правильно. Наконец-то я слышу разумный ответ. – Ну и хорошо, только, если вы сами знаете, зачем тогда спрашивать? – Спрашивать полезно для самообразования. Кроме того, я утром ставлю вопрос иначе, чем вечером, зимой иначе, чем летом, и до спанья с женщиной иначе, чем после. – После спанья с женщиной? – говорит Вильке. – Верно, тогда все кажется другим! А насчет спанья я и позабыл! Я склоняюсь перед ним, словно он аббат: – Поздравляю с аскетизмом. Значит, вы уже победили жало плоти? Кто может этим похвастаться! – Глупости, вовсе я не импотент. Но если ты гробовщик, женщины ведут себя очень чудно. Жмутся. Боятся войти в мастерскую, когда там стоит гроб. Даже если угощаешь их портвейном и берлинскими оладьями. – А на чем подаете-то? – спрашиваю я. – На недоделанном гробу? На отполированном – наверное, нет; ведь от портвейна остаются круги. – На подоконнике. На гробу сидеть нельзя. И потом – это же еще совсем не гроб. Он становится гробом, когда в нем уже лежит покойник. А так – просто столярная поделка. – Верно. Но трудно все время помнить об этой разнице. – Смотря по тому, с кем имеешь дело. В Гамбурге я встретился с одной дамой, которой было совершенно наплевать. Ее это даже забавляло. Подавай ей гроб, и все. Я набил его до половины мягкими еловыми опилками, они так романтично пахнут лесом. И все шло отлично. Налюбились мы вволю, и она захотела вылезти. Но на дне гроба в одном месте еще не высох проклятый клей, планки разошлись, волосы дамы попали в клей и прилипли. Она подергала-подергала да как начнет кричать! Думала, мертвецы ее за волосы держат. Кричит и кричит; ну, тут собрались люди, пришел хозяин, ее вытащили, а меня с места погнали. А жаль, могла бы получиться интересная связь; да, жизнь – нелегкая штука для нашего брата. Вильке бросает мне вызывающий взгляд, по лицу пробегает усмешка, и он с наслаждением начинает выскребать содержимое консервной банки, однако мне не предлагает.