Глава 3. Выжидательная позиция

Могли ли русские занять Берлин в феврале 1945 года? И если да, то почему они не сделали этого?

Как только Берлин оказался в прямой досягаемости группы армий 1-го Белорусского фронта, Жуков приготовился к следующему броску. И маршал, и его командиры были абсолютно убеждены в необходимости немедленного наступления на Берлин. Чуйков писал:

«Взятие Берлина в феврале 1945 года должно было бы означать окончание войны. А самое главное, мы понесли бы значительно меньше потерь, чем позднее в апреле… За восемнадцать дней наше наступление [Висло-Одерская операция] продвинуло нас на 500 км. Мы проделали очень длинный путь за очень короткое время. Если бы только Верховное главнокомандование и Генеральный штаб организовали наше снабжение так, чтобы достаточное количество снаряжения, горючего и продовольствия оказалось у нас на Одере, если бы наши самолеты перебазировались на ближайшие летные полосы, а инженерные войска были отправлены наводить мосты через реки, четыре наши армии – 5-я Ударная, 8-я гвардейская и 1-я и 2-я танковые – могли бы продолжить движение и завершить эту исполинскую операцию, покрыв последние 60–70 км до Берлина.

Ситуация складывалась чрезвычайно благоприятная. Большинство гитлеровских дивизий оказались связанными нашим наступлением в Курляндии^[10], Восточной Пруссии и под Будапештом и не имели возможности прийти на помощь Берлину, а дивизии, которые Гитлер перебросил с Западного фронта, были не готовы вступить в бой. Я уверен, что 1-й Белорусский и 1-й Украинский фронты вполне могли выделить нам еще по две-три армии каждый, чтобы взять штурмом политический и военный центр фашизма, что означало бы окончание войны. Разумеется, мы подверглись бы риску, но какая военная операция обходится без него? В данных обстоятельствах успех зависел в основном от быстрого снабжения боеприпасами и горючим в необходимых количествах…

Разумеется, это было не единственной проблемой, хотя, с моей точки зрения, когда изначально планировалась Висло-Одерская операция, совершенно невозможно было предвидеть действительное развитие событий… Однако генералы и Генеральный штаб должны уметь давать военную и политическую оценку каждому текущему моменту и, по необходимости, в соответствии с этим корректировать свои планы…

Я прекрасно понимаю, что в такой стремительной операции, которую мы осуществили между Вислой и Одером, было невероятно трудно заранее планировать следующий этап – наступление на Берлин. Это означало бы мобилизацию огромных сил, переброску их к Одеру и снабжение всем необходимым. И тем не менее я считаю, что это не было невозможным. В феврале 1-й Белорусский фронт перебросил две танковые и три другие армии для участия в кампании в Восточной Померании и обеспечил их снабжение. Таким образом, уверен, что наша нерешительность в виду Берлина стала излишней предосторожностью, порожденной опасением, что гитлеровская группа армий «Висла» могла нанести удар с севера, из Померании. Я считаю, что было бы более разумно отрядить пять армий 1-го Белорусского фронта на взятие Берлина, чем оставлять их связанными на севере. Также не представляло проблем добавить еще три-четыре армии из состава 1-го Украинского фронта. На основании этих размышлений я осмеливаюсь заявить:

a) мы обладали достаточными ресурсами для продолжения Висло-Одерской операции – вплоть до взятия Берлина;

б) наше беспокойство по поводу правого фланга 1-го Белорусского фронта оказалось необоснованным ввиду того, что противник был слишком слаб, чтобы вызывать у нас беспокойство^[11] (что, кстати, признает в своих мемуарах и Гудериан);

в) план противника по нанесению контрудара в районе Штеттина не мог быть осуществлен ранее 15 февраля, да и то только недостаточными силами;

г) если бы мы вышли к Берлину в первой половине февраля силами семи или восьми армий, мы могли бы сорвать прорыв неприятеля от Штеттина и продолжили бы движение на запад».

Маршал Жуков, который в воспоминаниях Чуйкова производит впечатление виноватого, в этом вопросе был солидарен и с ним, и с командующими армиями: Берлин следовало взять как можно быстрее. В соответствии с этим Жуков попытался получить поддержку из Москвы, но Сталин отказался связывать себя обязательствами. Возможно, у него сдали нервы, а быть может, он тоже разделял преувеличенную американскую оценку военной мощи Германии. (В 1965 году Жуков публично заявил о своем несогласии с приведенным здесь изложением событий Чуйковым. Нет необходимости говорить, что на его возражения отчасти наложило свой отпечаток нелестное мнение Чуйкова о нем. Тем не менее Чуйков остается достойным доверия очевидцем, даже если Жуков и прав в своих утверждениях, будто тот неправильно привел некоторые даты и подробности.)

С одной стороны, Жуков был достаточно близок к фронту: его УКВ-рация, которая действовала, даже когда его войска рвались вперед (и сигнал которой ни при каких обстоятельствах не мог быть перехвачен), позволяла ему поддерживать постоянную связь со своими командирами. С другой стороны, он не находился непосредственно в зоне боевых действий своих войск, чтобы разделять их убежденность в том, что противник слишком слаб и может оказать лишь фанатичное сопротивление в отдельных местах, повинуясь безумной стратегии Гитлера держаться до последнего.

Нерешительность советского командования ясно отразилась в двух противоречивых приказах. Первый, от 2 февраля, приказывал армиям Жукова перейти к обороне. Второй, подписанный двумя днями позже Жуковым, гласил: «В течение ближайших дней войскам укрепить свои позиции, доставить достаточное для двухдневного броска количество горючего и боеприпасов и, после стремительной атаки, взять Берлин 15–16 февраля».

Чуйков возражал, что за указанный в приказе период времени невозможно подвезти необходимое снаряжение; по его мнению, для этого требовалось на несколько дней больше. Но, даже при таком раскладе, Берлин пал бы 17 или 18 февраля – когда западные державы находились еще на другом берегу Рейна. (Части генерала Брэдли форсировали Рейн только 7 марта.)

Воскресным утром 4 февраля Жуков оставил свой командный пост и отправился в штаб 69-й армии, где встретился с командующими своими армиями, Берзариным (который позднее стал первым комендантом Берлина), Чуйковым, Катуковым, Богдановым и Колпакчи. Получившие приказ о наступлении на Берлин военачальники склонились над картами и обсуждали предстоящую операцию в общем и целом.

На столе между Чуйковым и Жуковым стояло с полдесятка телефонных аппаратов. Один из них зазвонил. На проводе был Сталин. Он звонил из Ялты, где готовился к встрече с Рузвельтом и Черчиллем на конференции, которая должна была поставить последнюю точку в разделе Германии и, более того, всего мира.

Не говоря, где находится, Сталин спросил Жукова: «Какое у вас положение? Чем вы занимаетесь?»

Жуков: «Планируем наступление на Берлин».

Сталин: «Не тратьте понапрасну время. Окопайтесь на Одере и пошлите какие можете войска в Померанию, на помощь Рокоссовскому (Рокоссовский Константин Константинович (1896–1968) – советский и польский военачальник, дважды Герой Советского Союза; единственный в истории СССР маршал двух стран: Советского Союза и Польши. – Пер.), для разгрома немецкой группы армий «Висла».

Вот так.

Жуков лишился дара речи. Он положил трубку, встал и, не говоря ни слова, покинул помещение. Генералам оставалось только догадываться, что произошло. Тем же самым днем Сталин перебрасывался шутками с Рузвельтом по поводу того, будут ли русские в Берлине раньше, чем американцы доберутся до Манилы, столицы Филиппин (американцы были там 23 февраля^[12]). Сталин утверждал, что обстоятельства на стороне американцев, поскольку его войска столкнулись с серьезным сопротивлением на Одере. И хотя Рузвельт привык к преувеличению Сталиным своих проблем и усилий – которые были направлены на то, чтобы получить от союзников дополнительное снаряжение или чтобы побудить их облегчить задачу Красной армии при помощи новых наступлений союзников на Западе, – вряд ли он мог догадаться, что именно в этой части информации не было ни капли правды.

И хотя можно с уверенностью сказать, что превосходство Красной армии на Одере в середине апреля значительно увеличилось по сравнению с февралем, это вовсе не означает, что немецкие войска имели хоть малейший шанс удержать свои позиции даже на том этапе. Они были совершенно дезорганизованы, а потрясение от отступления к Одеру, которое больше походило на паническое бегство, так повлияло на высшие эшелоны власти, что о решительной обороне Берлина, которая имела место двумя месяцами позже, не могло идти и речи – и это несмотря на тот факт, что русским так и не представилась возможность для длительной передышки.

Также советские военные сводки со всей очевидностью показывают, что Красная армия сражалась более эффективно во время январского наступления, чем она делала это при последнем сорокамильном (около 65 км) броске на Берлин. Позднее мы увидим, как медленно и осторожно она двигалась к Берлину – и по совершенно оправданным причинам, чтобы понести как можно меньше потерь ради дела, которое и без того было уже выиграно. Таким образом, если мы взвесим шансы на успех в феврале по сравнению с апрельским наступлением на Берлин, нам придется встать на сторону Жукова и его генералов. Было бы вполне возможно взять Берлин еще в феврале. И в том, что его не взяли, была вина одного лишь Сталина, и только его. С политической точки зрения это была ошибка того же порядка, что и решение Гитлера остановить в 1940 году свои танковые дивизии неподалеку от Канала (Ла-Манша), что дало британскому Экспедиционному корпусу возможность эвакуироваться в Англию; или решение Эйзенхауэра не идти на Берлин в марте 1945 года, которое дало Сталину шанс исправить свою февральскую ошибку. Однако так было только до поры до времени, поскольку к концу апреля победа в гонке за Берлин, когда союзники оккупировали Германию до самой Эльбы, уже не являлась таким сильным козырем, каким была бы в феврале, когда они только-только пересекли западную границу Германии.

Разумеется, бессмысленно описывать историю, основываясь на предположении «Что было бы, если…». Факты таковы, каковы они есть. И все же, когда эти факты относятся к разделению Германии – со всеми вытекающими последствиями для Европы и всего мира – и когда они являются следствием единственного телефонного разговора между Крымом и Одером, который состоялся 4 февраля, трудно удержаться от некоторых спекуляций. В отношении Ялтинской конференции нам постоянно твердят, будто смертельно больной Рузвельт, из рук вон плохо осведомленный о европейских делах, позволил Сталину одурачить себя и пошел на недальновидные уступки. Но было бы правильнее сказать, что на самом деле сам Сталин упустил шанс завладеть всей Германией, наложив вето на немедленное взятие Берлина.

Как мы уже видели, разделение Германии на зоны оккупации было решено заранее, в результате принятия плана Эттли – как временная мера, основанная на чисто военных соображениях. Тем не менее этот условный военный план привел к политическому разделу страны. Еще до Ялтинской конференции русские стояли на берегах Эльбы, а Берлин находился так далеко от границ западной зоны, что о присутствии войск союзников в столице практически не упоминалось до самого конца войны. Что касается гарантированного доступа в Берлин, которого жаждали западные державы, то русским в Ялте оставалось только заявить, что их не интересуют проблемы, не входящие в повестку дня. Из всего этого можно сделать вывод, что западные союзники, игнорируя военные реалии, позволили ввести себя в заблуждение. Хотя в то время тема доступа в Берлин являлась чисто военным вопросом. Что подтверждали напряженные отношения американцев с британцами по поводу портов Северного моря и с Францией относительно контроля над автотрассой Франкфурт-на-Майне – Мюнхен. В тот момент, когда войска Сталина находились почти в 40 милях (около 65 км) от Берлина, а американские армии все еще на противоположном берегу Рейна, свободный доступ в Берлин не считался таким уж важным вопросом. Более того, упорно придерживаясь сверх меры преувеличенной оценки военной мощи Германии, американский Комитет начальников штабов был убежден, что окончательной победы над Германией можно добиться только при помощи русских.

Продолжая подобные спекуляции, мы заодно могли бы заинтересоваться, что произошло бы, если бы Сталин, до того как пригласить в Ялту Рузвельта, сказал Жукову: «Чем вы там занимаетесь? Готовитесь к наступлению на Берлин? И когда начнете? В течение пяти дней? Превосходно…»

Если бы советские войска достигли Берлина в самом начале февраля, Гитлеру со товарищи пришлось бы скрыться на юге, чего они не сделали в апреле, и, что более важно, перед Красной армией была бы открыта вся Германия. И можно было бы не беспокоиться об «Альпийской крепости» Гитлера, а двинуться прямо на индустриальный центр Германии. Захватив в руки все самые ценные призы, стал бы Сталин придерживаться договоренностей плана Эттли? Довольствовался бы он меньшим, чем то, что мог получить?

Задолго до Ялтинской, даже до Тегеранской конференции Черчилль провел немало бессонных ночей в мыслях о том, что Красная армия может двинуться западнее Вислы. Что касается пересечения ею Эльбы, то он не остался бы в стороне. Насколько радикальные контрмеры принял бы Черчилль, зависело от поддержки американцами того, что он мог предпринять. Нам известно, как далеко Черчилль был готов зайти, поскольку он публично признал, что перед концом войны лично приказал Монтгомери сохранить немецкое вооружение на тот случай, если им придется использовать его для сдерживания русских^[13]. По очевидным причинам этот приказ не может быть обнаружен в британских архивах, однако, вскоре после разоблачительного признания Черчилля, Монтгомери подтвердил, что не только получал подобный приказ, но и действовал в соответствии с ним.

Остается открытым вопрос, смог ли Черчилль принудить американцев присоединиться к нему даже в том случае, если бы русские двинулись на Рур, или нет. Не следует забывать о тогдашней ошеломляюще высокой репутации Красной армии среди американцев. И общественное мнение в Соединенных Штатах вряд ли допустило бы, чтобы Дядюшку Джо (то есть Иосифа Сталина) вознаградили бы бомбами только за то, что он слишком хорошо сражался.

Таким образом, не имелось ни малейшей возможности, чтобы вся Германия оказалась под властью Советов, даже если бы Сталин приказал взять Берлин еще в феврале. Но тогда могло произойти и совершенно противоположное: в течение той весны 1945 года американцы могли оправдать ожидания многих немцев, заключив с ними соглашение против русских в попытке вырвать из хватки Сталина не только Германию, но и всю Центральную Европу. (Не стоит забывать, что американцы стояли на пороге создания первой атомной бомбы.)

В любом случае решение Сталина избавило западных союзников от принятия весьма непростого решения.

«Невозможно было бы слишком долго скрывать, – писал Чуйков, – что бросок на Берлин откладывался на шесть-восемь недель, что давало противнику возможность укрепить свою оборону». И укрепление обороны стало именно тем, чем занималось немецкое Верховное командование – в пределах своих тающих на глазах сил и возможностей.