Читать книгу «Самое ужасное путешествие» онлайн полностью📖 — Эпсли Черри-Гаррарда — MyBook.
cover




В отсутствие Скотта руководство экспедицией в невероятно трудных условиях, сложившихся в этом и в следующем году, должно было бы, естественно, перейти к лейтенанту Эвансу. Но Эванс в очень тяжелом состоянии плыл на корабле в Англию. Эта задача легла на Аткинсона, и, я надеюсь, мне удастся показать, насколько непростой она была и как хорошо он с ней справился.

Итак, после возвращения собачьих упряжек, нас на мысе Хат стало четверо, и нам не на кого было рассчитывать – от мыса Эванс нас отделяла открытая вода. Двое не годились сейчас для санных походов, да и собаки были истощены до предела. Мы беспокоились за судьбу Кемпбелла и его партии, но чем дальше, тем больше к этому беспокойству примешивалась тревога за все еще отсутствующую полюсную партию: зима быстро вступала в свои права, погода стояла плохая. Но что могут сделать два человека? Да и что надо делать? И если делать, то когда, чтобы было больше шансов на успех? Вдобавок ко всему Аткинсону приходилось волноваться еще и за меня – я был серьезно болен.

В конце концов он решил сделать две попытки.

Двадцать шестого марта он с матросом Кэохэйном вышел с санями на Барьер. Погода была ужасная, но они достигли точки в нескольких километрах к югу от Углового лагеря и возвратились. Вскоре мы поняли, что южная партия погибла.

Больше ничего нельзя было предпринять, пока не возобновится связь с зимней базой на мысе Эванс. Только 10 апреля удалось на санях проехать к нему по свежему морскому льду. 14 апреля на мыс Хат подоспела помощь.

Тогда и была предпринята вторая попытка. Партия из четырех человек прошла на санях кусок западного побережья, чтобы встретить Кемпбелла и помочь ему, если он пытается пробраться к нам. Поход кончился ничем, как, впрочем, и следовало ожидать.

Далее будет изложена и история наступившей зимы, и наши колебания: искать ли полюсную партию (наверняка погибшую) с ее документацией или же Кемпбелла с его людьми (возможно, живыми). Делать и то и другое мы не могли – не хватало людей. Мы считали, что либо полюсную партию погубила цинга, либо она провалилась в трещину… Истинную причину мы никак не могли заподозрить, ибо твердо были уверены, что только болезнь или несчастный случай могут помешать людям Скотта найти дорогу к лагерю. Мы решили предоставить Кемпбеллу своими силами пробиваться к нам вдоль берега, а самим пойти на поиски полюсной партии и ее документации. К нашему удивлению, мы обнаружили занесенную снегом палатку в 220 километрах от мыса Хат и всего лишь в 18 километрах от склада Одной тонны. Они прибыли сюда 19 марта. В палатке лежали тела Скотта, Уилсона и Боуэрса. Отс, не дойдя до этого места 29 километров, добровольно вышел из палатки в метель, навстречу смерти, старшина Эванс лежал мертвый у подножия ледника Бирдмора.

Найдя тела и документацию участников похода к Южному полюсу, поисковая партия вернулась на мыс Хат с намерением отправиться по западному берегу навстречу Кемпбеллу. Но когда я привел на мыс собачьи упряжки и приблизился к хижине, я увидел на ее двери записку, написанную рукой Кемпбелла; у меня сохранились очень смутные воспоминания об этом потрясающем событии. Давненько у нас не было таких хороших новостей. История Кемпбелла такова.[18]

Кемпбелл высадился в Убежище Эванс, имея провианта на шесть недель санных походов плюс двухнедельный рацион на шесть человек: 25 килограммов сахара, 10 кг какао, 16 кг шоколада, 95 кг галет, немного «Оксо»[19] и запасную одежду. Иными словами, после проведенных по плану санных походов им оставалось провианта на четыре недели весьма скудных пайков. Кроме того, у них были запасная палатка и запасной спальный мешок. Никто серьезно не предполагал, что корабль не сможет их забрать во второй половине февраля.

Партия Кемпбелла провела успешные санные походы и важные геологические изыскания в районе Убежища Эванс. Затем, обосновавшись на берегу, они стали ждать судно. Вокруг до самого горизонта, сколько хватал глаз, простиралась открытая вода, разгоняемая сильным ветром, а судно все не приходило. Путешественники заключили, что оно потерпело крушение. На самом же деле за пределами их видимости лежал толстый паковый лед, сквозь который Пеннелл упорно пытался провести судно, пока не встал перед выбором – или уходить или вмерзнуть в лед. Ему так и не удалось приблизиться к берегу ближе чем на 43 километра.

Вот тогда-то с плато позади них по направлению к открытому морю задули сильные ветры. Такая погода усугубила и без того плохое положение. Убежище Эванс усеяно огромными каменными глыбами; преодолевать их приходилось склонившись вперед и сопротивляясь встречному ветру, а стоило ему внезапно стихнуть, как незадачливый путешественник валился вперед лицом вниз. Ввиду таких обстоятельств было решено с места не трогаться, подготовиться к зимовке, а весной отправиться берегом на санях на мыс Эванс. Альтернативная идея отправиться берегом на санях в марте или апреле, кажется, никогда всерьез не обсуждалась. Но мы-то на мысе Хат, после вылазки Аткинсона на запад в апреле 1912 года, естественно, ничего не знали о планах северной партии.

Она между тем разделилась на две группы по трое человек в каждой. Первые трое под командой Кемпбелла вырыли в большом глубоком сугробе шурф глубиной 2 метра, от него вбок продолбили буром и лопатой проход, а в конце прохода – пещеру площадью 3.5 метра на 2, высотой 1.7 метра. Остальные трое под командой Левика разыскивали и убивали тюленей и пингвинов. Но их попадалось ничтожно мало, и до середины зимы, когда наступила полярная ночь, люди не ели досыта. Один человек обязательно дежурил у палаток – они были уже такие изношенные и ветхие, что оставлять их без присмотра на ветру было небезопасно.

К 17 марта пещера, еще не готовая, могла все же принять троих жителей. Об их вселении пусть расскажет Пристли, но не думайте, что непогода, о которой он пишет в дневнике, была исключительным явлением на этом клочке суши, прозванном впоследствии островом Инекспрессибл.[20]

«17 марта, семь часов вечера. – Весь день дул сильный юго-западный ветер, ночью усилившийся до бури. День выдался ужасный – надо было перенести в наше временное жилище все необходимые вещи. Ни разу за время совместного пребывания наши нервы не были так напряжены, но мы успешно выдержали испытание… Не хотел бы я еще когда-нибудь совершить три такие ходки, как сегодня. Стоило ветру внезапно ослабить свои усилия, и я падал в наветренную сторону. Каждый его яростный порыв заставлял меня склоняться в противоположном направлении, не меньше десяти раз он отрывал меня от земли и кидал наземь или на негостеприимные валуны. Обоим моим товарищам тоже пришлось туго. За две ходки Дикасон расшиб колено и лодыжку и потерял матросский нож, а Кемпбелл лишился компаса и нескольких зарядов для револьвера. Счастье наше, что мы вообще сумели пройти»[2].

Хорошо еще, что ветер часто не сопровождался ни метелью, ни поземкой. Через два дня, все в ту же бурю, в 8 часов утра на головы второй тройки обрушилась палатка. Солнце в это время заходило в 4 часа пополудни, и они решили пробираться к своим товарищам. Вот что рассказывает Левик:

«Мы навалили льдины и камни с морены на палатку со всем ее содержимым и после этого пустились в путь. Прежде всего нам предстояло пересечь километр чистого голубого льда, выметенного не стихающим ветром, дувшим нам почти прямо в лицо. Выпрямиться мы не могли и весь путь проделали на четвереньках, ложась при особенно сильных порывах на живот. Пока доползли до конца льда, хлебнули горя. Как сейчас вижу побитые лица товарищей, свинцово-синие, с белыми пятнами обморожений. На берегу острова нам удалось укрыться за огромными валунами и оттереть замерзшие носы, уши и щеки. Проползши еще 500 метров, мы достигли незаконченной пещеры, в которой забаррикадировалась половина нашей партии. Долго кричали, прежде чем они нас услышали и впустили. Встретили нас очень тепло и накормили горячей пищей, вкуснее которой, наверное, никто из нас в жизни не едал».

Продолжает Пристли:

«После прибытия бездомной партии сварили суп, приведший всех в самое благодушное настроение. Согревшись от еды, все на час-другой забыли о невзгодах и запели… Зрелище было очень приятное, и стоит мне закрыть глаза, как передо мной встает маленькая пещера, вырубленная во льду и снегу, с хлопающей на ветру палаткой вместо двери, удерживаемой у краев входного отверстия перекрещенными ледорубом и лопатой… Пещеру освещают три или четыре маленьких жирника, источающие мягкий желтый свет. У стены лежат в спальниках, отдыхая после трудового дня, Кемпбелл, Дикасон и я, напротив, на возвышении, еще не выбитом до уровня остального пола, сидят Левик, Браунинг и Абботт, обмениваясь впечатлениями о поглощаемом ими супе. Примус весело гудит под котлом с подкрашенной жидкостью, заменяющей какао. По мере того как гости согреваются, у них пробуждается чувство юмора, мы перекидываемся остротами, но сегодня все преимущества на нашей стороне; авария в той палатке и вынужденный уход от родных пенатов – неисчерпаемая тема шуток. Вдруг кто-то заводит песню, остальные хором ее подхватывают, вмиг заглушая шум примуса. Поют несколько часов. Но вот свет начинает меркнуть, и холод берет верх над действием супа и какао. Поющих одного за другим пробирает дрожь, невольно все начинают думать, какая трудная предстоит ночь, и тут становится не до песен…

Двое в одноместном спальнике! Даже самая мысль об этом мучительна и ни у кого не вызывает желания шутить. Шутки посыплются на следующий день, когда ночь благополучно закончится, а пока что ее близость наводит на грустные размышления. Но делать нечего, каждый из нас готовится приютить у себя еще одного человека»[2].

В таких условиях злосчастная партия, не терявшая присутствия духа, вступила в одну из самых ужасных зим, сотворенных Господом Богом. Они страшно голодали, ведь ветер не только мешал образованию морского льда в заливе, но и делал его берега почти недоступными для тюленей. Случались, правда, и праздники, например, в тот день, когда Браунинг заметил и убил тюленя, а в его желудке обнаружили тридцать шесть «не переваренных рыбин, вполне годных в пищу». Какие радужные перспективы открылись перед зимовщиками! «Тюлени со съедобной начинкой нам больше не попадались, но мы не теряли надежды на встречу с таким экземпляром, и охота превратилась в азартную игру. Впредь при виде тюленя кто-нибудь восклицал: «Рыба!» – и все наперегонки бросались к животному»[2].

Они ели ворвань, на ворвани варили пищу, ворванью заправляли лампы. Одежда и вещи пропитались ворванью, сажа покрывала темным слоем их лица и руки, спальные мешки, печи, стены, потолок, забивалась в горло, раздражала глаза. Пропитанная ворванью одежда не удерживала тепла, а вскоре изорвалась настолько, что мало защищала от ветра; зато ее можно было поставить стоймя – так много в ней было жира, хотя зимовщики часто соскребали его ножами и оттирали пингвиньими шкурками. Под ногами же у них лежали неизменные гранитные глыбы, по которым ходить было трудно даже при дневном свете в хорошую погоду. Как сострил Левик: «Дорога в ад, может быть, и вымощена благими намерениями, но в самом аду она, скорее всего, имеет покрытие вроде того, что на острове Инекспрессибл».

Выпадали и светлые минуты: долгожданный кусочек сахара, пение хором – с ним, кстати, связан забавный эпизод. Когда партия Кемпбелла и остатки главной партии воссоединились в ноябре 1912 года на мысе Эванс, Кемпбелл хотел во что бы то ни стало услаждать наш слух церковными песнопениями. В первое воскресенье мы услышали псалом «Хвалите Бога во святыне Его; хвалите Его на тверди силы Его», во второе – его же, в третье – тоже. Мы предложили обновить репертуар, на что Кемпбелл возразил: «Зачем?» Мы ответили, что он несколько однообразен. «Да нет же, – сказал Кемпбелл. – Мы все время пели этот псалом на острове Инекспрессибл». Другого, как оказалось, он не знал. Кроме того, исполняли Тедеум и «Веселый король», что чаще – не знаю. Для чтения у обитателей пещеры были «Дэвид Копперфильд», «Декамерон», «Жизнь Стивенсона», Новый Завет. Они также делали гимнастику по шведской системе и читали лекции.

Наибольшую опасность представляли цинга[21] и птомаиновое отравление[22] из-за вынужденно плохого питания. С самого начала зимовщики договорились сохранить оставшийся провиант для весеннего санного похода вдоль берега, так что до весны они должны были питаться только не сомневается, что у участников северной партии имелись все признаки начинающейся цинги. В иглу было достаточно тепло, чтобы тюленина начала портиться. Дальнейшему развитию цинги воспрепятствовало употребление в пищу свежего тюленьего мяса. – Э. Ч.-Г. мясом тюленей и пингвинов, которых они сами добывали. Первый случай дизентерии возник в самом начале зимы и был спровоцирован использованием соли из морской воды. Тогда взяли соль из санного рациона и в течение недели клали ее в пищу, она привела все в норму, а со временем они привыкли к соли из морской воды. Только Браунинг, который когда-то болел брюшным тифом, всю зиму страдал от дизентерии. Она бы его наверняка доконала, если бы не его веселый добродушный характер.

В июне дизентерия разразилась с новой силой. Некоторые неприятности доставил им и синдром «пещерной спины» – следствие того, что из-за низкого потолка в пещере им все время приходилось сидеть в полусогнутом положении.

В начале сентября группу поразило птомаиновое отравление. Его вызвало мороженое мясо, слишком долго находившееся для оттаивания в «духовке» – так они называли ящик из-под галет, подвешенный над топившейся ворванью печью. «Духовка» висела чуть косо, и в ее углу скапливались старая кровь, влага и кусочки мяса. Вероятно, это в сочетании с супом с душком – вылить его у голодных зимовщиков не хватило духа – и послужило причиной серьезного заболевания. Особенно плохо чувствовали себя Браунинг и Дикасон.

Случались черные дни: например, когда они поняли, что судно не снимет их с берега; когда одолевали тоска, голод, недомогание – все сразу; когда казалось, что тюленина на исходе и придется идти берегом среди зимы, – но тут Абботт разделочным ножом забил двух тюленей, покалечив себе при этом три пальца, и спас положение.

Но бывали и дни светлые, вернее, не такие черные: в день зимнего солнцестояния все так наелись, что на еду и смотреть не могли; в другой раз наконец без запинки спели Тедеум; или забили несколько пингвинов; или получили из аптечки порцию горчичного пластыря…

На свете не было более веселой и остроумной партии. Во всем они умудрялись видеть комическую сторону, и если сегодня им это не удавалось, то уж назавтра они потешались вовсю. И еще в одном они преуспели: за всю свою жизнь я не встречал такой дружной компании, как партия, что присоединилась к нам в последние два месяца пребывания в заливе Мак-Мёрдо.

Тридцатого сентября они отправились, как они говорили, «домой». Им предстояло пройти с санями вдоль берега около 300 километров, кое-где по морскому льду, который, как мы уже говорили, отсутствовал в районе Убежища Эванс. Надо было, кроме того, пересечь язык ледника Дригальского – могучее препятствие, угнетавшее всю зиму их воображение. На последний ледяной вал сжатия, вызванный ледником, они поднялись вечером 10 октября и увидели Эребус, от которого их отделяли 250 километров. Пещера и все перенесенные тяготы остались позади, впереди зимовщиков ждал мыс Эванс, а морской лед простирался перед ними сколько хватал глаз.

Дикасон, в начале похода чуть живой из-за дизентерии, вскоре поправился. Браунингу, однако, было по-прежнему плохо, его спасало лишь то, что теперь их дневной рацион состоял из четырех галет, небольшого количества пеммикана и какао – куда более здоровой пищи, чем извечное мясо. Поблизости от бухты Гранит, через месяц после старта, его состояние настолько ухудшилось, что обсуждался вопрос, не оставить ли его с Левиком на этом месте в ожидании лекарств и подходящей пищи с мыса Эванс.

Однако их невзгодам уже почти пришел конец – на мысе Роберте они неожиданно для себя увидели опознавательный знак склада, зарытого Тейлором в прошлом году. Они бросились по-собачьи разрывать снег и – о радость! – нашли целый ящик галет, а также масло, изюм, сало. День и ночь они без устали, никуда не торопясь, жевали, и когда снова вышли в путь, рты их были изранены[23] галетами. Нет сомнений в том, что перемена питания спасла Браунингу жизнь. Двигаясь берегом на юг, они нашли другой склад, а потом и третий. 5 ноября они прибыли на мыс Хат.

История нашей северной партии наиболее полно изложена двумя людьми, которым, как говорится, и карты в руки: Кемпбеллом во втором томе книги Скотта и Пристли в «Антарктической одиссее». Я же ограничусь этим кратким обзором и в том, что не имеет отношения к главной партии и к «Терра-Нове», лучше отошлю читателя к этим двум изданиям, чем буду писать с чужих слов уже написанное дважды. Хочу лишь сказать, что все сделанное и пережитое членами северной партии заслонено трагической судьбой полюсной партии. Люди Кемпбелла не из тех, кто гонится за популярностью, но это не значит, что история их подвига не должна быть известна широкой публике; напротив, тем больше оснований обнародовать ее как можно шире. Тем, кто ее еще не читал, я рекомендую упомянутую выше книгу Пристли и написанный Кемпбеллом с такой же скромностью рассказ о его партии в книге «Последняя экспедиция Р. Скотта»[11].

«Терра-Нова» прибыла на мыс Эванс 18 января 1913 года, как раз когда мы начали готовиться к следующей зимовке. Выжившие члены экспедиции весной прибыли на родину. А осенью уже вышла в свет книга Скотта.

История последней экспедиции Скотта 1910–1913 годов представляет собой двухтомник. Первый том содержит личный дневник Скотта, который он вел изо дня в день, то во время санных походов перед тем как залезть на ночь в спальный мешок, то в хижине на зимовке в паузах между организационными и подготовительными делами. Мои читатели, возможно, читали и этот дневник, и рассказы о зимнем походе, о злоключениях партии Кемпбелла и о плаваниях «Терра-Новы», которые составляют содержание второго тома.

Рецензент книги Скотта – А. А. Милн – так отозвался о ней:









1
...
...
8