Октябрь

10 октября, вторник

Давненько не брал в руки дневник. Слишком много работы, слишком долго задерживаюсь на работе, а короткое время домашнего отдыха провожу с Ритой. За день работы мы так соскучимся друг о друге, что не хотим ничего делать.

Вчера проходил комсомольский актив соединения по решениям IV пленума ЦК ВЛКСМ, о развёртывании культурно-массовой работы в подразделениях. Актив прошел хорошо, меня немного поругали, но решение приняли громкое, ко многому обязывающее. Посмотрим, как наши комсомольцы будут это выполнять.

Прошлую субботу провожали Лешу Плесовских: у нас был маленький вечер. Кроме него был Витя Максюков с женой Надей, Миша Федин и Вова Ивашкин, а также Игорь Меландер. Всем вечером заправляла Ритина подруга Тамара: Рита себя чувствовала плохо.

С Ритой иногда… не ссоримся, а так – небольшие размолвки. Ну, не без этого, всё же мы их благополучно разрешаем.

Меня опять начинает мучить эксудативный диатез. Придётся снова лечь в госпиталь.

Риту это не пугает: она всё прекрасно понимает. Я же должен выздороветь до праздников, а на Октябрь мы вместе поедем в Москву.

Итак, пока все хорошо, если не считать моей болезни. Наша дружба становится всё крепче и крепче.

Как мне не хотелось бы ошибиться в Рите! Как мне хочется быть с ней счастливым!

16 октября, понедельник

Да, тяжелые времена наступили, Энрид Борисович. Дальше ехать, как говорят, некуда. Вернее-то, ехать есть куда, и очень даже «куда»: меня посылают в Германию. Об этом я точно узнал с неделю назад.

С Ритой у меня прошли в три дня три размолвки.

Во-первых, я случайно нашёл в комоде её комсомольский билет. Что такое? Ведь она говорила, что ее исключили из комсомола за утерю билета. Почему билет на руках?

При объяснении так и получилось. Сквозь слёзы Рита мне рассказала, что исключили её за неуплату членских взносов, а на заседание райкома она не пошла.

Тяжёлая была сцена. Мне было тяжело, но я ей простил.

На другой день я сказал ей, что еду в Германию. Опять сцена. Но всё это оказалось цветочками по сравнению с тем, что случилось на другой день, позавчера.

Я нашёл в коробке с гребёнками письмо, адресованное ей неким Анатолием. Мне страшно писать даже в дневник то, о чем я узнал из этого письма. Одно слово: есть в Канаде провинция Альберта…

Так тяжело мне никогда не было. Все это разрешилось сценой, какой я никогда не переживал. Лучше бы я не находил этого письма!

Ждать нечего, любить некого. Доверие… Где оно, доверие? Ложь, ложь, и ложь. Гадко. На душе – точно кошки насрали.

Я ещё не разлюбил Риту. Слишком много я ей отдал чувства, чтобы сразу все забрать. Но чем все это кончится – не знаю. Между нами пробежала кошка, и, пожалуй, её уже нельзя догнать и вернуть.

Поеду в Тукумс на три дня, подумаю.

17 октября, вторник

Гостиница в городе Тукумсе

Спустился вечер.

Он пришёл как-то незаметно. День был хмурый и холодный сам по себе. Вечер только сгустил краски и сделал раму окна угрюмой и непроглядной. Тяжелый неровный дождь забарабанил по крышам. Электричества нет, слабенький светлячок керосиновой лампы тщетно пытается разогнать темноту и грусть.

Как не хочется думать!

Но это не так легко. Мало того: это невозможно. Думы настойчиво лезут в голову, их не отогнать. Они тяжёлые, как ртуть, и навязчивые, как грустная мелодия.

Риточка! Моя маленькая подруга! Что ты со мной сделала? Зачем ты так глубоко влезла в мою душу и потом так обидно оскорбила меня в самых лучших моих мыслях о тебе?

Да, всё-таки самое главное в любви – это доверие. Когда нет доверия, нет веры в человека – нет и любви.

Я уж и сам не рад, что прочёл это злополучное письмо. Как я был счастлив с тобой, Рита! Моя изголодавшаяся, истосковавшаяся по настоящему чувству душа впервые с тобой смогла утолить ненасытную жажду любви. Я видел, что ты была счастлива о мной (это даже слабо сказано), и сам становился от этого ещё более счастливый. А сейчас…

Да, Рита, мне, конечно, жалко тебя. Но не этим же чувством надо руководствоваться в любви. Не жалеть, а уважать человека надо – так говорил Максим Горький.

Сказать откровенно, я сам не знаю, что мне делать. Мне не хотелось бы потерять Риту. И в то же время я не могу прогнать из своей души холодок, проникший туда неожиданно, как майский заморозок.

Рита, придумай что-нибудь, чтобы прогнать этот холодок! Удержи меня у себя! Неужели ты не сможешь этого сделать?

Если ты хочешь нашего счастья, ты это сделаешь.

20 октября, пятница

Бог ты мой, так замотался и забегался эти дни, что забыл поздравить любимого братишку с днём рождения. А всего вернее – не забегался, а задумался. Да, башка трещит от мыслей. Ох-хо –хо!

Вернулся из Тукумса, где проводил инспекторскую поверку политзанятий. Всё благополучно, только денег ухнул много. Выговор получил от Риты: не умею тратить деньги, живу ещё по-холостяцки.

Сейчас сижу в штабе, дежурю, есть время и есть настроение обо всем подумать. Опишу всё по порядку.

Восемнадцатого после обеда меня подполковник Варфоломеев послал на полигон – с той же целью. Дороги развезло, и мы с шофером застряли. Часов пять провозились, все вымокли и перепачкались грязью. Выручило знание латышского языка: я взял у латыша двух лошадей, и мы выволокли нашу «санитарку».

Ночь переночевал в гостинице в Тукумсе, утром поехал в Ригу. Домой приехал в семь часов. Рита открыла дверь тёпленькая, заспанная, её глаза горели огнем. Видно, крепко соскучилась, чуть не задушила меня в объятиях. Она без меня сильно болела: стирала белье и надорвалась. Сказать по правде, я тоже соскучился. Даже не так: стал ощущать, что мне чего-то не хватает. Всё-таки она мне дорога, Рита. Дорога, несмотря на все размолвки между нами. Да, она меня крепко любит, но… о себе я это боюсь сказать. Какой-то туман, холод, мрак окутал моё чувство.

– Мы же договорились не вспоминать о прошлом, – говорила она как-то мне недавно, – ты можешь требовать с меня теперь, когда мы вместе, а за мое прошлое – прошу тебя, не сердись. Ты не думай об этом.

Легко сказать – не думай! Нет, надо дать ей почитать мой дневник. Пусть догадается, какую мне надо открыть в ней «изюминку».

Вчерашний день мы провели очень сладко. Я думал, что холодок в моей груди растаял. А утром – снова тоска. Что за чертовщина!

Помню, в слезах (после того, как я показал ей письмо), она сказала мне:

– Что я, виновата, что у меня в жизни все так получается? Хорошо Дине – я её хоть немного поддерживаю. А меня некому было поддержать. Наоборот, каждый старался сковырнуть, втоптать в грязь.

Эх, Рита, Рита… Ну почему ты такая слабенькая?

Я уже представляю себе её жизнь. Круглая сирота, военные годы… Конечно, тяжело. Она мало видела на своем пути хороших людей. Да что хороших – хотя бы таких, как я. И ей весь мир стал казаться чужим и невнимательным, безразличным. Она стала похожа на затравленного воробышка… Свирепо у меня на душе: я бы уничтожил всех, кто испортил молодую жизнь этой замечательной девушке.

Сейчас вернулся с ужина из дома. Странное дело: бежал, ждал встречи с Ритой, а увидел её – загрустил. Долго смотрел на нашу фотографию, где у нас у обоих счастливые лица и подумал вслух:

– Будут ли у нас еще такие фотографии?

Рита перехватила мой взгляд и сразу стала печальной.

– Ну почему у тебя такие грустные глаза?

Я посмотрел ей в лицо и не смог скрыть душевной тревоги:

– Скучаю я без тебя, и с тобой мне грустно… Развесели меня, Рита!

– Ну как же я тебя развеселю?

– Не знаю, придумай. Ведь ты же умная девочка, должна придумать. Ведь придумаешь, правда?

Слабая улыбка, как отсвет далекого счастья осветила ее лицо и мгновенно растаяла.

Уж не слишком ли много я думаю об этом?

Рад бы не думать, да не могу. Чем бы мне развеяться? Эх, Энрид Борисович! Где же та веселость и жизнерадостность, которой так отличался Генка Алаев? Где же твой оптимизм и боевой дух? Неужели он весь выветрился?

Не может быть!

24 октября, вторник

Кажется, я начинаю немного успокаиваться. Не совсем, конечно, но всё-таки на душе у меня стало легче. Я дал Рите прочитать свой дневник, вторую тетрадь. Она читает с интересом и говорит, что старается «вдуматься в каждое слово, чтобы понять, какой я должна стать». Да, на этот дневник я возлагаю большие надежды: поймет ли она, что я от неё хочу? Сумеет ли она сделать правильные выводы?

Вчера вечером я готовил лекцию для курсантов сборов, куда меня назначили «комиссаром». Рита легла спать на диване (мы ждали к себе Гришу, который приехал вчера утром). Рита заснула, а я долго смотрел на ее успокоившееся лицо. Оно давно не было таким. Последнее время я был холоден и раздражителен, заставлял ее много страдать.

Она стала бояться малейшего моего жеста, каждого слова. Даже задумаюсь я просто – и скорбь уже отразится на её лице. А мне вспоминается её лицо, когда мы из её конурки собирались переходить на мою квартиру. О, какое счастье было написано на нём! Оно не просто сияло – оно сверкало, пылало от счастья. А теперь…

Меня охватила нежность к этому маленькому исстрадавшемуся существу, и я нечаянно разбудил её поцелуями. Хорошо…

Может быть, вернется прежнее чувство?

Все решит поездка в Москву. На Октябрьские праздники мы с Ритой поедем ко мне домой. Вопрос уже почти решён, осталось только уговорить Ильина, чтобы он меня отпустил.

Ну, ладно, посмотрим. Хорошо, хотя бы то, что я немного успокоился.

25 октября, среда

Выяснилось следующее.

Вчера Никольченко разрешил мне отпуск с четвёртого ноября. Значит, на праздники едем вдвоём с Ритой в Москву! Ильин, конечно, не доволен. Ему уже точно известно, что он едет в Польшу, руки немного опустил и на праздник отпустить меня не хотел. А мне нельзя его жалеть: сегодня я узнал в Армии, что тоже поеду за границу. Так что если не поеду в отпуск, то, во-первых, не поеду вообще в этом году, а во-вторых, мне больше долго не удастся съездить в Москву с Ритой.

С женой окончательно помирились. Вчера у нас был очень хороший, сладкий вечер. Она меня теперь называет так, как меня звали в детстве: Ридик. Что бы ни случилось, я не буду её огорчать до возвращения из Москвы: ни холодностью, ни поездкой в Германию. Я люблю, когда она счастливая.

27 октября, пятница

Ну, вот и хорошо. Вчера мы обо всём, обо всём договорились с Ритой. Она попросила меня дать ей почитать мои записи в дневнике за последние дни. Грустно, конечно, было, но зато у нас у обоих отлегло от души. Решили: о старом больше ни мне, ни ей не вспоминать.

Кажется, я окончательно успокоился. Эх, чорт возьми, скорее бы сорваться в отпуск, отдохнуть от всех физических и моральных переживаний последних месяцев. Скорее бы…