3

Когда я был во втором классе, в ночь, когда меня едва не сожрали заживо, я сидел один в углу столовой. В тот ранний час в столовой было мало народу, и, вероятно, только поэтому я остался жив. В честь дня рождения Правителя на обед подали стейки из особого синтетического мяса – более кровавые, чем обычно, и больше напоминающие настоящее мясо. Все ели с остервенением, разрывая стейки зубами. Кровь, стекавшая по подбородкам, капала в специальные чашки.

Я запустил зубы в мясо и почувствовал, что кровь течет из него, как вода из губки. Игнорировать ощущения и запах было трудно. Я давно научился подавлять рвотный рефлекс, который может вызвать кровавый кусок мяса, но этот праздничный обед был как-то особенно ужасен. Я сделал несколько глубоких вдохов, следя за тем, чтобы ноздри не раздувались, закрыл глаза – якобы в восторге – и снова взялся за еду.

Почувствовав укол боли в верхней десне и с трудом сдержав стон, я остановился на мгновение, не выпуская куска мяса из зубов. Мой рот постепенно наполнился кровью. Я позволил ей стечь. По подбородку. В чашку для крови. Запустил зубы в мясо еще раз. В этот раз боль оказалась такой сильной, что отдавалась во всем черепе. Только невероятным усилием я смог подавить крик. Зажав стейк зубами, я снова блаженно прикрыл глаза, чтобы слезы под веками высохли. И в этот момент с закрытыми глазами я впервые услышал щелканье шейных позвонков и шипение. Звуки становились все громче и доносились изо всех углов столовой. Я подождал несколько мучительных секунд, убедился, что слезы высохли, и открыл глаза.

Все вокруг подергивались от возбуждения, теперь по их подбородкам стекала не только кровь, но и слюна. Одни вцепились в свои стейки с новой страстью, ошибочно полагая, что завораживающий аромат испускают именно они. Другие, постарше, принюхивались, запрокинув голову. Они явно чуяли что-то другое.

Я снова вцепился в стейк, не до конца понимая, в чем дело. В конце концов, я тогда был всего во втором классе, еще совсем маленький. Новый взрыв боли в десне. Во рту опять начала скапливаться кровь. Но не такая, как обычно.

Теплая.

Я ничего не понимал. Выпустив лишнюю кровь изо рта, я вновь почувствовал ее тепло, когда она стекала по подбородку. В этот момент почти все в столовой бросили свой обед. Раздалось громкое, заинтересованное шипение. Некоторые ученики запрыгнули на стулья, инстинктивно щелкая шейными позвонками. Я провел языком по верхним зубам, от самых дальних, через заостренные концы фальшивых клыков, которые я надевал каждый раз на закате, к передним резцам. Вот один, вот… На месте второго резца зияла дыра.

У меня выпал зуб.

Я поднялся. Половина столовой уже стояла или сидела на корточках на стульях. Даже работники кухни на другом конце перестали работать. Только детсадовцы, все еще думая, что аромат исходит от искусственного мяса, продолжали с дикими взглядами двигать челюстями. Я поднял чашку для крови, делая вид, что пью из нее. На самом деле я плотно сжал губы и вылил кровь на подбородок, на шею, на одежду. Чтобы как можно надежнее скрыть запах крови гепера.

Я поставил чашку и медленно, будто ничего не случилось, вышел их столовой. Когда я почувствовал, что на меня смотрят, то просто нагнулся завязать шнурки, делая вид, что у меня полно времени и нет никаких забот. Шаг за шагом я пересек столовую, высасывая кровь из дырки в десне и глотая ее, чтобы ни капли не показалось наружу. Я глотал, глотал и глотал.

Я заставил себя пройти по коридору, заставил себя не плакать, но едва не потерял контроль над мочевым пузырем – верная смерть в моем случае. Однако и с этим я смог справиться. Мне было семь лет, но я силой воли контролировал глаза, мочевой пузырь, лицо. Чтобы ни страх, ни другие эмоции нельзя было увидеть на лице. Отец хорошо меня обучил.

Класс был пуст – все ушли на обед – и, закрыв за собой дверь, я едва не сломался. Едва не поддался страху и панике, едва не позволил слезам, крови и моче вылиться наружу потоком испуга и отчаяния. Но я сумел собраться и поднял экран на парте. Продолжая глотать кровь так, чтобы ни капли не скатилось с губ, я набрал электронный адрес отца. Каждую кнопку я нажимал невыносимо дрожащими руками. Простое сообщение, которое у нас значило, что случилась беда.

Пустое сообщение.

Оно могло значить только одно.

Я нажал «ОТПРАВИТЬ» и взял свою сумку. Выходя из класса, я услышал шум в столовой. Крики и вопли. Я глотал и глотал кровь, надеясь, что этого достаточно.

Отец уже должен был получить мое сообщение. И я точно знал, что как бы он ни был занят в своем стеклянном небоскребе, он бросит все. Тут же. И придет ко мне.

Я заставил себя идти медленно, будто просто прогуливаясь. К главным воротам, где всегда толпился народ, я не пошел. Я пересек футбольное поле, площадку для бейсбола и вышел на улицу. Несколько пешеходов повернули головы в мою сторону, и я заметил, что они принюхиваются. Но я продолжал сглатывать кровь, а мои глаза, блестящие от слез, были скрыты под темными очками.

Только через полчаса, добравшись до дома, заперев дверь и закрыв ставни, я смог позволить себе упасть на колени. Все силы покинули меня. Я свернулся на полу калачиком и обхватил колени так, как если бы они были другим живым существом, способным меня утешить.

В таком виде меня и нашел отец спустя пятнадцать минут, когда вбежал в дом и быстро закрыл за собой дверь. Он подхватил меня мощными мускулистыми руками и прижал к себе. Он не сказал ни слова, пока я плакал, уткнувшись лицом в его рубашку. Только гладил меня по волосам. Потом он сказал, что все в порядке, что я все сделал правильно, что он гордится мной, что я хороший мальчик.

Но через несколько часов ему пришлось оставить меня. Когда луна села и солнце поднялось над горизонтом, он открыл дверь и вышел на пустынные, залитые солнцем улицы. Он отправился в школу за моим зубом. Его надо было найти. Если бы его обнаружили где-нибудь в уголке столовой или рядом с ножкой стола, подозрения – все еще смутные, которые со временем должны были развеяться, как и все безумные слухи о геперах, – подтвердились бы. А если бы это произошло, они бы быстро сложили два и два и пришли бы за мной спустя минуты, даже секунды, бросились бы на меня и разорвали на части.

Спустя несколько часов, незадолго до заката, отец вернулся с пустыми руками. Он не смог найти зуб. Отец устал, и я видел, что он с трудом справляется со страхом, но мне он сказал не беспокоиться. Возможно, я просто проглотил зуб и теперь тот в безопасности внутри меня.

Я снова заплакал. Я думал, что это нормально, я дома, и сегодня отец ведь разрешил мне плакать. Но он остановил меня.

– Все. Хватит слез, – сказал отец. – Скоро тебе идти в школу, твое отсутствие может привлечь внимание.

Я сумел перестать плакать, но с дрожью, сотрясавшей все тело, совладать не мог. Я боялся, что отец опять начнет меня ругать, но вместо этого он обнял меня и прижал к себе, как будто хотел остановить дрожь своим телом. В его объятиях я чувствовал себя в безопасности.

– Я бы хотел, чтобы мы обратились, – сказал я, уткнувшись ему в грудь. Он напрягся. Я продолжил: – Почему нет, папа? Я устал постоянно врать и прятаться. Почему бы нам не обратиться? Это просто, я могу принести домой немного их слюны. – Я был настолько поглощен своими мыслями, что не заметил, как его лицо исказил гнев. – Нам надо просто втереть немного слюны в маленький порез. Тогда нам не надо будет прятаться. Мы могли бы стать нормальными. Как все. Давай оба сделаем это, папа.

– Нет! – ответил отец, и его голос звучал как гром, раскаты которого до сих пор раздаются в моей памяти. – Нет, – он взял мое лицо в руки и посмотрел в глаза, – никогда не говори ничего подобного. Никогда не думай ничего подобного. Никогда!

Я кивнул, больше от страха, чем от понимания.

– Никогда не забывай, кто ты, Джин, – он сильнее стиснул мое лицо. Думаю, он не понимал, с какой силой меня держит. – Ты идеален таким, какой есть. Ты ценнее, чем все эти люди в городе. – Он говорил еще, обещал, клялся, что никогда меня не оставит. Его голос становился все тише и мягче, успокаивал меня, будто проникая в самую глубину моих генов. Он обнимал меня, пока я не затих.

Зуб так и не нашли. Вероятно, я его действительно проглотил. Но недели, месяцы и даже годы спустя я боялся, что где-то, в какой-то укромной трещине, лежит мой зуб, желтый и потускневший, и ждет, когда его найдут. Как и я сам: брошенный и ждущий, что меня в конце концов обнаружат.

И все-таки, хоть я и жил в крошечной трещине между двумя мирами, тогда, в объятиях отца, я ощутил глубокий и полный покой, который может дать только родительская любовь. В тот день я дал клятву, настолько полно проникшую в самую мою суть, что даже забыл о ней. До тех пор пока десять лет спустя, на лодке посреди незнакомой реки, не увидел свое имя на каменной табличке. Я вспомнил о своей клятве и снова дал ее: отец – мой мир, и если он исчезнет, я сделаю все, чтобы найти его. Дойду до самого края нашей несчастной земли.

4

Солнце скрылось, а вместе с ним и все праздничное настроение прошедшего дня. Земля утонула во тьме, а река, только недавно гладкая, как блестящие латы, подернулась лихорадочной рябью. Волны у берега вскипают белой пеной, как будто там мечутся призраки. Никто не произнес вслух слово «охотник», но нас охватывает страх, который написан на наших озабоченно наморщенных лбах, виден в глазах, нервно шарящих по берегу, чувствуется в спинах, затекших от невозможности лечь спать. Мы давно не ели, но наши тела научились обходиться без еды, за счет внутренних резервов. Однако скоро – через день, максимум через два – эти резервы закончатся и мы начнем поддаваться голоду.

Сисси, не сводя глаз с берега, точит свои кинжалы. Эпаф ходит взад-вперед по палубе. В руках у него дневник Ученого, он время от времени перелистывает страницы. Все начинается внезапно.

– Сисси, – шепчет Дэвид. Глаза у него от ужаса огромные, как блюдца.

Их трое. Они бегут тесной группой вдоль берега, всего в миле от нас. Они на четвереньках, с телами, как у гепардов, руки и ноги касаются земли, отталкиваются и с каждым прыжком кидают их вперед с невероятной скоростью. Бегущий впереди чуть замедляется, его место занимает другой. Я понимаю, что они делают, они используют поток воздуха за самым быстрым бегуном. Так можно бежать на десять процентов быстрее – серьезный плюс при путешествии в сотни миль длиной.

Проходит несколько секунд, и они уже рядом с нами. Выглядят кошмарно. Их кожа частично расплавилась от солнечного света, как пластмасса в печи, а теперь, с приходом ночи, застыла твердыми складками, сдвинутыми назад. То тут, то там на их телах видны клочья волос, торчащие, как уродливые пучки ниток из растрепанного ковра. Хотя нет, это не волосы, это остатки их солнцезащитных плащей, намертво вплавившиеся в кожу. Охотники превратились в бешеных бродячих животных: пена изо рта, больная кожа, отходящая от костей, ободранные лапы, бьющиеся о землю. Их глаза бешено шарят по берегу и ищут нас со страстью и тоской.

Третий охотник кажется мне странно знакомым, в этих расплавленных складках кожи мне видится лицо, которое я почти узнаю. На спине этой твари сумка – они все с сумками, – набитая чем-то, напоминающим по форме тяжелые инструменты и мотки веревки. Весит она, наверное, немало.

Их сила чудовищна, но не может не восхищать.

Они пробегают мимо.

– Сисси? – произносит Джейкоб.

Они даже не оглядываются. Их бледные фигуры скачками проносятся мимо нас и исчезают за гребнем небольшого холма. Они появляются на склоне следующего холма, далеко от нас, и такое чувство, что бегут еще быстрее.

– Мне это не нравится, – шепчет Сисси. Впервые за все время я вижу в ее глазах страх. – Они становятся умнее и сильнее, учатся новому, и с каждым днем их решимость растет.

Сисси права. Они впервые вступили в борьбу с добычей, чей ум и решимость им не уступают. Необходимость заставляет их выдумывать все новые и новые способы добраться до нас. Сисси нервно хлопает себя по бедру. Я вижу ее разочарование.

– Надо причалить, Сисси! – кричит Эпаф. – Если они впереди, мы просто не сможем плыть дальше.

Она смотрит вперед:

– Это может оказаться ловушкой. Возможно, сзади бежит еще одна группа охотников и ждет, что мы остановимся.

– Не думаю, что таков их план, – говорю я. – Они так не делают. Когда заходит речь об охоте на геперов, они становятся эгоистами. Они в принципе не могут думать о том, чтобы уступить другим. Если позади еще одна группа, то те, кто пробежал мимо нас, вообще ничего не получат. – Я тоже всматриваюсь в реку впереди. – Нет, группа только одна. Та, которая нас миновала.

– Они готовят ловушку? – спрашивает Сисси.

– Похоже на то, – морщусь я. – Не знаю точно.

– Тогда чего мы ждем, – спрашивает Эпаф. – Давайте пристанем к берегу.

Он поворачивается, чтобы идти к шесту.

– Стой! – одергивает его Сисси. – Может быть, на это они и надеются. Может быть, они обогнали нас и сейчас следят из-за тех холмов. Может быть, они хотят хитростью заставить нас пристать к берегу? Может, они просто ждут, что мы проявим глупость и сами уничтожим единственную преграду между нами – реку. Мы причалим, и через десять секунд нас схватят.

– Что же делать, Сисси? – спрашивает Дэвид.

В ее глазах я вижу железную решимость.

– Плывем дальше. Если они приготовили ловушку впереди, мы постараемся прорваться. Что бы нас ни ждало, мы будем бороться. Но сидеть, хлопая ушами, и ждать мы не будем. Мы пойдем навстречу судьбе, какова бы она ни была. – Она поворачивается ко мне: – Так делаю я.

Примерно час ничего не видно и не слышно. Лодка продолжает быстро плыть по реке. Каждая секунда наполнена невыносимым напряжением и превращается в бесконечность неизвестности. Я стою на корме и, прищурившись, ищу на берегу знаки их присутствия. Берега сужаются, и река вскипает белой пеной. Не отвлекайся, говорю я себе, ни на секун…

Лодка останавливается, будто налетев на бетонную стену. Нас всех кидает вперед, и мы падаем на палубу. Я едва не вываливаюсь за борт. Сисси вскакивает на ноги первой и резко поворачивается, пытаясь осмотреться и понять, что происходит.

Я вижу, что нас остановило. Это веревка, протянутая над рекой. Лодка уперлась в нее. Устройство, которое несли охотники, наверное, было чем-то вроде гарпунной пушки. С его помощью они перекинули веревку через узкую излучину реки.

– Кажется, у меня ребра треснули, – говорит, скрипя зубами, Эпаф, осторожно складывая руки перед грудью, как будто держит невидимого ребенка. – Не могу терпеть, мне даже дышать больно.

– Сисси, – кричу я, – дай мне свой кинжал! Надо перерезать веревку.

Раздается топот ног, бегущих по палубе, и Сисси скользит ко мне, расплескивая воду. Она смотрит через борт, замечает веревку, и ее лицо искажается ужасом. Она готова нагнуться и приняться резать веревку, но медлит.

– Перережь ее, Сисси!

– Что, если они там, в воде?

– Они не могут плавать под водой!

– Тогда где они?

– Не зна…

Какой-то предмет с плеском падает в воду в нескольких футах от нас, поднимая фонтан брызг.

– Что это? – вскрикивает Джейкоб.

Еще один громкий всплеск, на этот раз ближе.

– Они в воде? – спрашивает Джейкоб, отходя подальше. – Это они?

– Нет! – кричу я. – Они не умеют плавать!

– Тогда что…

Что-то ударяется в палубу рядом с моей ногой, осыпая щепками. Чугунный абордажный крюк – черный как ночь, с четырьмя острыми лезвиями – вонзился в дерево примерно посередине палубы. В этот момент я вижу охотников. Они спрятались за поросшим травой бугром, но натянутая веревка указывает на них.

Я хватаюсь за абордажный крюк. Он покрыт чем-то скользким – их слюной, – и я отдергиваю руки.

– Не прикасайтесь к крюкам! – изо всех сил кричу я. – Они все вымазаны их слюной.

– Не время нежничать! – отзывается Сисси. – Нам надо от них избавиться!

Я ошарашенно смотрю на нее, не в силах поверить в такое невежество. Может быть, она просто не в курсе: если слюна охотника попадет в рану или даже царапину и проникнет в кровоток, начнется обращение. Я срываю рубашку и обматываю вокруг крюка.

– Не позволяйте слюне попадать на кожу! – кричу я. – Пользуйтесь рубашками.

Но я все равно не могу сдвинуть крюк, он слишком глубоко вошел в дерево.

Охотники появляются из темноты и тянут за веревки, прикрепленные к крюкам, с чудовищной и непреодолимой силой. Лодка движется к берегу пугающе быстро.

– Сисси! Режь веревку!

Но она не слышит меня, пытаясь вытянуть из палубы абордажный крюк, еще глубже увязший в палубе. Ей с ним не справиться. Я тянусь к ее поясу, выхватываю нож, и спустя мгновение я уже перегнулся через борт к веревке. Но стоит мне ее коснуться, как меня охватывает отчаяние. Она сделана из прочного синтетического материала, который не поддается ножу. На то, чтобы ее перерезать, уйдет минут пятнадцать. Я пытаюсь протолкнуть веревку под лодку, но она слишком плотно врезалась в дерево. Лодка преодолела уже половину расстояния до берега. Мы достаточно близко к нему, чтобы увидеть охотника, который, шипя, стоит по щиколотку в воде и что-то кидает. В ночное небо взлетает еще один абордажный крюк.

– Осторожно! – кричу я.

Бен сосредоточенно пытается вырвать первый крюк. Он не видит, что второй летит прямо ему в голову. Эпаф, только что баюкавший свои ребра, прыгает и оттаскивает Бена от того места, куда через мгновение врезается крюк. Они валятся на палубу рядом с каютой. По тому, как безжизненно падает тело Эпафа, я понимаю, что он без сознания. У него на щеке, в том месте, куда пришелся удар крюка, глубокая царапина, из которой льется кровь.

Охотники испускают восторженные вопли.

Веревка падает прямо на Эпафа; теперь я кидаюсь и отталкиваю его в сторону, прежде чем она успевает натянуться и прижать Эпафа к палубе или даже отрезать ему что-нибудь. Теперь лодку удерживают три веревки. Тянут охотники с такой силой, что обращенный к ним борт на фут поднимается над водой. Мы движемся к берегу с такой скоростью, будто у нас мотор.

Сисси пытается рубить одну из веревок, но быстро сдается: они сделаны из того же материала, что и канат, преградивший нам путь. Я вижу, что она прищуривается и производит в уме сотни расчетов в секунду, обдумывая множество вариантов. Пока не остается только один.

Сисси, не раздумывая, хватает Дэвида и Джейкоба и бросает их в каюту, к нам с Беном. Эпаф все еще без сознания, его грудь поднимается и опускается от частого неглубокого дыхания.

– Слушайте меня, – говорит она, с лица у нее течет вода. – Я плыву на берег. Нырну с этой стороны каюты и проплыву под водой, чтобы они меня не видели. Вы пока постарайтесь их отвлечь. Пытайтесь убрать крюки.

– Нет, Сисси! – кричит Бен.

– Это наш единственный шанс.

– Должен быть еще какой-нибудь.

Она так сильно сжимает руку Бена, что он морщится от боли:

– Нет, Бен.

– Тогда дай попробовать мне, – предлагаю я. – Я хорошо плаваю, у меня получится.

– Нет, – говорит она, убирая один из кинжалов в ножны.

– Тогда пойдем вместе, – настаиваю я.

– Нет, – повторяет она, забирая кинжал у меня.

– Сисси…

Она пристально смотрит на меня, задерживая взгляд на секунду дольше, чем следовало бы, и я вижу в ее глазах одновременно гнев и удивление.

– Не дайте Джину умереть, – наконец шепчет она, протискивается с этими словами мимо меня к выходу из каюты и опускается в реку с едва слышным всплеском.

Дэвид начинает плакать. Я поднимаю его на ноги. И его, и Джейкоба, и Бена, зная, что сейчас они нужны друг другу.