Хантер И

– Она мне понравилась, – сказал Коди, пристегиваясь.

Разумеется, Хантер понял, о ком говорит брат. И кашлянул:

– Здорово.

– А тебе?

Ключи упали. Он зашарил по полу, ища их.

– Нравится, – не унимался младший брат. – Я же вижу.

– Ну-у… – Хантер умолк. Думать, как отреагируют родители на то, что оба их сына с восторгом отзываются о дочери Чангов, не хотелось.

Он обещал маме, что в этом году постарается быть тише воды ниже травы. Но как это сделать, если в школе он постоянно сталкивался с Луной, Хантер понятия не имел.

Коди поставил кассету с «Вестсайдской историей» и стал крутить ручку громкости.

Все песни Хантер слышал тысячу раз, но он особенно любил, когда брат громко и восторженно подпевает. Когда они в машине вдвоем, окна плотно закрыты и никто не слышит, можно шуметь сколько угодно. Не волноваться о том, что их подслушают. О том, что они привлекают к себе опасное внимание.

Они почти доехали до дома, когда Коди сделал звук потише.

– А нам прямо сейчас надо домой? – спросил он.

Хантер посмотрел на часы. Ужин только часа через два, и он был совершенно точно уверен, что сегодня отцу не понадобится машина. Им с Коди так редко доводилось кататься вдвоем.

– Не то чтобы надо. А что?

– Лук все еще в хижине? – спросил брат. – Поехали туда? Пожалуйста!

Разве он отказался бы?

– Поехали!

Кратчайшая дорога была перегорожена оранжевыми конусами – из-за той самой трещины в земле, о которой твердил весь город. Прочих водителей раздражало, что приходится искать объезд, но Хантер даже порадовался. Здесь, на длинных, петляющих среди деревьев дорогах, прибавив скорость на пять миль в час – ровно настолько, чтобы не задержали за превышение, – он чувствовал свободу и умиротворение, какие невозможно было ощутить в их маленьком доме. Здесь можно было не бояться, что кто-то выломает дверь и ворвется к ним с угрозами. Только здесь они могли быть собой.

Хантер ехал все дальше в фэйрбриджский лес. Еще с переезда его тянуло сюда: возможно, из-за покачивающихся, зовущих в чащу ветвей, возможно, из-за шепота листвы и шороха лесной подстилки. Он заходил глубже, туда, где шумел ручей, и смотрел, как прыскают в разные стороны головастики.

Шагах в тридцати за деревьями, на краю большой поляны, однажды обнаружилась ветхая заброшенная хижина. Когда Хантер впервые открыл дверь, то из-за темноты не увидел ничего, кроме тьмы, готовой поглотить его. Во второй раз, когда из-за его плеча лился водянистый утренний свет, он увидел в углу лук и колчан, полный стрел. Хантер не прикоснулся к ним, однако, когда он пришел в следующий раз, они стояли на том же месте, покрытые толстым слоем пыли. Минуло несколько месяцев, и он решил, что лук и стрелы предназначены для него.

В последующие лет семь он то и дело наведывался в лес и в хижину – входил в ее тишину, чтобы подумать, подышать. Пострелять в стволы деревьев, зажмурившись, слушая глухой стук попадания в цель.

Вот и теперь Хантер аккуратно съехал с дороги на травянистую прогалину и припарковался у огромного дерева, треснувшего пополам. Именно оттуда гладкая тропинка вела прямиком к хижине.

Коди бежал на пару шагов впереди, перепрыгивая через торчащие корни.

– А знаешь, отчего это место называется Молниевый ручей?

– Отчего?

– Много лет назад во время грозы молния ударила прямо сюда. Появилась трещина в форме змеи и прошла через весь Фэйрбридж. Потом дожди залили ее водой, и образовалась протока.

– Ого, – воскликнул Хантер. – Откуда ты знаешь?

– Нам мисс Джордан рассказывала. Она тогда была подростком.

Лук был чересчур большим, чтобы Коди мог с ним управиться, но его это не смущало. По большей части ему хотелось ощутить его в руках, услышать гул тетивы, когда при помощи Хантера ему случалось выстрелить. Всегда было так. Они приходили сюда, чтобы побыть среди высоких трав, послушать чириканье птиц. Коди пару раз пробовал выстрелить, а потом просто сидел на траве и любовался Хантером.

Одна за другой его стрелы попадали в серые стволы и ветки, торчавшие под причудливыми углами, – всегда ровно туда, куда он целился. Всякий раз, накладывая на тетиву новую стрелу, он замедлял дыхание и ждал паузы между ударами сердца, когда все замирало. Хантер наслаждался, как выстрел отдавался гудением тетивы, подрагиванием корпуса, дрожью в пальцах. И с удовольствием слышал: ш-ш-ш-шт – это значило, что стрела нашла цель.

Даже с закрытыми глазами он попадал в любую мишень. Мог с точностью предсказать траекторию стрелы, видел, куда ее направит ветер, куда она полетит и где ее полет закончится. Это для него было так же естественно, как дышать.

Иногда Хантер прерывался на то, чтобы скорчить смешную рожицу для Коди, который, сияя, смотрел на брата обожающим взглядом, точно это он развешивал на небе звезды. Иногда он переживал, что брат слишком уж его любит. И надеялся, что не подает ему дурной пример.

В то же время ему хотелось, чтобы Коди начал хоть немного сопротивляться давящему родительскому авторитету. Было бы неплохо, если бы брату передалось хоть немного его, Хантера, бунтарства, – ради самого Коди.

Он снова подумал о Луне. О том, как ласково она обращалась с его братом. Ни капли нетерпения, которое так часто вызывал Коди у других преподавателей, внезапно затихая. Учителя в школе Стюарт, среди которых не было ни одного уроженца Азии, думали, что он не говорит по-английски. Учителя в китайской школе считали, что он невежда. Они ошибались – Коди был, наверное, самым умным в семействе И.

Так шло время, пока небо не окрасилось в цвет пламени. Вместе с братом они выдернули стрелы из деревьев и вернули колчан и лук обратно в хижину, а потом сели в отцовскую машину, чтобы ехать в место, которое звали домом.

Той ночью Хантера разбудил жутковатый брачный свист пары сов. Услышав этот звук впервые, он подскочил от неожиданности, решив, что кто-то издевается над ним. Теперь же он напомнил ему о той сове, которую плели ловкие пальчики Луны, когда они с братом уходили с ее занятия. О блестящей коричневой нити. О том, как она наматывала ее на указательный палец. Как сосредоточенно вязала каждый узелок.

Луна Чанг

Мать ставила на стол свежие, с пару, цзунцзы, тушеные овощи, омлет с помидорами, блюдо с ароматной запеканкой из клубней таро.^[8]

Войдя в столовую, Луна увидела, как отец вручает матери завернутую в атласную бумагу и перевязанную ленточкой коробочку.

– Мэйхуа, – провозгласил он. – Это тебе.

– Но зачем? – спросила она на мандарине. – Я не просила.

– Это подарок, – ответил отец.

На этих словах мать подняла глаза и улыбнулась легкой ласковой улыбкой. Это был флакончик духов – из стекла, ограненного так, чтобы походить на драгоценный камень.

Он открыл крышечку:

– Понюхай. Нравится?

Мать слегка побрызгала запястье:

– Пахнет… солью.

– Мне нравится, – заявила Луна. Мать отдала ей флакон, и Луна поднесла его к носу. Аромат напомнил ей пляжный ветерок и запах костровища – лепестки цветов засыпают еще теплый пепел. Ей действительно понравилось.

– Что ж, – заключил отец. – Хорошо!

Мать ничего не ответила – она возилась с бечевкой, связывавшей листья, в которые был завернут рис.

Луна метнулась в кухню, чтобы захватить ножницы, – вернувшись, обнаружила, что отец успел развязать бечевку на двух цзунцзы.

Как мило смотрелись рядом ее родители: сосредоточенный отец, мать, заглядывающая ему через плечо. Луна любила такие моменты: они напоминали ей о том, что значит быть семьей. Мать всегда странно реагировала на подарки, но по тому, как она себя вела, становилось ясно: они значили для нее больше, чем она давала понять.

– Ножницами быстрее. – Мать взяла их у Луны, и волшебство рассеялось. Щелк-щелк – бечевка разрезана, пора к столу.

Мать уже начала причитания:

– Сегодня в школу приходила родительница – узнать, как успехи ее детей. Предложила убрать из программы чжуинь фухао^[9] – нам понадобятся новые учебники! Что дальше – упрощенные иероглифы вместо обычных?

– Да ладно! – От возмущения отец перешел на мандарин. – Это же преступление против культуры! Хватит с нас и тех упрощений, которые навязывает Гоминьдан.^[10]

Луна услышала, как фыркает мать:

– Мне сказали, что я больше не возглавляю комитет подготовки к Новому году.

– Что? – воскликнул отец. – Но ты же делала это пять лет!

Она вздохнула.

– Если что-то нашел, обязательно потеряешь что-то еще, – процитировала она пословицу. – Зато можно спокойно ехать на Тайвань и не переживать по этому поводу.

– И кто теперь этим займется вместо тебя?

– Не знаю. Предлагали Ивонн И, но она отказалась. – Выражение маминого лица ничего хорошего не предвещало. – Представляешь? Никуда не деться от этой семейки. Их младший в этом году учится в моем классе.

Упоминание фамилии И заставило Луну воскресить в памяти лицо Хантера в спортзале в день, когда она выбила его мячом. А потом на мастер-классе – как ласково он обращался с младшим братиком.

Воздух гудел, точно натянутая струна, когда он появлялся рядом. Она думала о его блестящих черных волосах, которые иногда становились торчком. О квадратной челюсти, о теплом взгляде темных глаз. Луна представила, как, встретив его в школе, придумывает предлог, чтобы с ним заговорить.

Слово есть такое – фантазии. Как раз для подобных мыслей. У нее слегка закружилась голова, но потом ей стало стыдно.

Сделав глоточек чая, она попыталась вновь уловить нить разговора.

– Ну, – дипломатично, как всегда, отвечал отец, – ему повезло, что у него такой учитель, как ты. В этом году он много чему научится.

Мама презрительно фыркнула:

– Сомневаюсь, что кто-то из этой семейки способен хоть чему-то научиться. Да и не похож он на прилежного ученика. Вот как его старший братец. Ты слышал, что Хантера выперли из Стюарта? Лишился стипендии.

Папа пробубнил что-то, отчасти означавшее недоверие, а отчасти – презрение.

Мама продолжала:

– Я столько таких, как Коди И, навидалась. С первого же дня понятно: ленивые и не хотят учиться.

Прежде Луне не могло прийти в голову усомниться в таких огульных обобщениях, но в этот миг призма, через которую она смотрела на свою мать, начала трескаться.

– Коди сегодня был на моем мастер-классе, – медленно сказала Луна. – Думаю, он незаурядный ребенок.

Лицо матери приобрело оттенок кисло-сладкого соуса для ба-ван.^[11]

– В этой семейке незаурядных нет! – зашипела она.

– Не говори о том, чего не понимаешь, Луна, – сказал отец. Его лицо разом ожесточилось, а голос стал непривычно резок.

Луна попыталась проглотить рис, вдруг оказавшийся сухим и жестким. Зернышки царапнули горло.

Мэйхуа Чанг (урожденная Чу)

мать Луны

Мэйхуа опустилась на краешек кровати и потерла кулаками брови. Она все еще ощущала напряжение после целого дня в школе. И отчего, куда ни пойдешь, везде оказываются эти И?

Когда она уходила с работы, то заметила их сыновей на мастер-классе Луны – они покинули класс последними. Через приоткрытую дверь было видно, как тепло Луна с ними прощалась.

Хуже того – теперь Луна заступилась за младшего брата за ужином.

Мэйхуа покачала головой. Надо будет поговорить с дочерью и как следует ей объяснить, почему нужно держаться подальше от этой семейки.

Она вспомнила, как впервые их увидела. Она разувалась в прихожей семейства Чжань, пока Дэвид и Ивонн смущенно улыбались, рядом стоял их хмурый сын, а в руках у него были ужасные дамплинги, которые они принесли на общий стол.

Мэйхуа очень старалась проникнуться к ним симпатией. За тарелками с лапшой мифэнь и водяным шпинатом Дэвид и Ивонн тихо рассказывали, что приехали в Фэйрбридж недавно и им хотелось бы стабильности для сына и будущего второго ребенка. Мэйхуа с удивлением заметила округлившийся живот Ивонн под просторным платьем.

– О, поздравляю! – сказала Мэйхуа с искренней теплотой. Ребенок – это счастье. Они с Сюэцином хотели еще детей после Луны, но, видно, не бывать тому. Да и сказать по правде, и одной дочери с ее болячками им хватало. Мэйхуа довольно припомнила, что не ощутила ни капельки зависти к удаче Дэвида и Ивонн.

И тут же было сделано неудобное открытие: Сюэцин и Дэвид претендовали на одну и ту же вакансию. Они были преподавателями со схожим опытом, и обоим была очень нужна должность адъюнкт-профессора. Совпадение всех посмешило, но Мэйхуа заметила, как напрягся ее муж.

Они нуждались в том, чтобы должность получил он. Луна постоянно болела и так часто пропускала школу, что было неясно, возьмут ли ее в четвертый класс. Им требовалась медицинская страховка. Дочь то и дело подхватывала вирусы и прочие инфекции, страдала необъяснимыми отеками и приступами жара. Ничего не помогало – кроме, как ни странно, лунного света.

Стоило Мэйхуа вынести дочь под ночное светило и усадить на складной стульчик, температура наконец начинала спадать. И дыхание становилось легким. «Мама!» – звала она и рисовала пальчиком фигурки в небе, соединяя звезды.