Читать книгу «Грозовой перевал» онлайн полностью📖 — Эмили Бронте — MyBook.
image

Так я говорила, и Хитклиф постепенно перестал хмуриться и даже стал вполне симпатичным, как вдруг нашу беседу прервал стук колес, сначала доносившийся с дороги, а потом и со двора. Мальчик подбежал к окну, а я к двери как раз вовремя, чтобы увидеть обоих Линтонов, которые вылезали из семейного экипажа, укутанные в плащи и меха, и всех Эрншо, спешивающихся у входа. Зимой они частенько ездили в церковь верхами. Кэтрин взяла обоих детей за руки, повела в дом и усадила у огня, отчего их бледные лица сразу порозовели.

Я посоветовала своему дружку не мешкать и выказать им доброе расположение, на что тот охотно согласился, но ему вновь не повезло – как только он открыл дверь, ведущую из кухни, Хиндли открыл ту же дверь с другой стороны. Они столкнулись, и хозяин, раздосадованный при виде столь чистого и веселого мальчика, а быть может, желая выполнить обещание, данное им миссис Линтон, силой впихнул его обратно в кухню и зло велел Джозефу «не пускать этого парня в комнату и отправить на чердак до конца обеда. Не то он будет хватать руками фруктовые пирожные и красть фрукты, если хоть на минуту его оставить без присмотра».

– Нет, сэр, – не выдержала я, – ничего он не станет трогать, ничего! И, по-моему, он имеет право получить свою долю сладостей, как все мы.

– Он получит свою долю розог, если я поймаю его внизу до темноты, – пригрозил Хиндли. – Убирайся, бродяга! Это еще что? Вздумал причесываться? Погоди, вот доберусь я до твоих прелестных локонов и вытяну их чуть длиннее!

– Они уж и так длинные, – заметил юный Линтон, заглянув в дверь. – И как у него от них голова не болит? Точно жеребячья грива – свисают прямо на глаза.

В его словах не было намерения оскорбить, но бешеная природа Хитклифа не позволила ему безропотно снести кажущуюся дерзость от мальчика, коего он был готов ненавидеть, ибо уже тогда видел в нем соперника. Он схватил миску с горячим яблочным соусом – первое, что попалось под руку, – и швырнул прямо в обидчика, залив ему лицо и шею. Тот, ясное дело, заголосил, и на крик примчались Изабелла и Кэтрин. Мистер Эрншо тут же сгреб негодника в охапку и потащил в его комнату, где, конечно, применил самое жестокое средство, чтобы унять его злость, потому что потом вернулся к нам весь красный и тяжело дыша. Я совсем неласково вытирала Эдгару нос и рот посудным полотенцем, приговаривая, что так ему и надо, незачем было вмешиваться. Сестричка его тоже ныла и говорила, что хочет домой. А Кэти стояла в смущении, краснея за всех.

– Тебе не следовало с ним разговаривать! – сказала она молодому Линтону. – Он был в плохом настроении. Мало того что ты испортил праздник себе, так еще и его выпорют. Я даже не могу об этом думать! Мне и обедать уже не хочется. Ну зачем только, Эдгар, ты с ним заговорил?

– Я не говорил с ним, – всхлипывал мальчик, вырвавшись из моих рук и завершив свой туалет с помощью собственного батистового платочка. – Я обещал мамочке, что не скажу ему ни слова, и не сказал.

– Ладно, не плачь, – презрительно отозвалась Кэтрин. – Тебя не убили. Иначе будет еще хуже. Мой брат возвращается. Тише! Помолчи, Изабелла. Уж тебя-то никто не обидел!

– Так, так, дети, садимся за стол! – позвал Хиндли, торопливо входя на кухню. – Этот подлый мальчишка помог мне здорово согреться. В следующий раз, мистер Линтон, можете пустить в ход кулаки – это прибавит вам аппетита!

От запаха и вида вкусных угощений на столе настроение у хозяев и гостей заметно улучшилось. После поездки в церковь все проголодались и легко позабыли о неприятном эпизоде, тем более что ни с кем из них ничего по-настоящему плохого не приключилось. Мистер Эрншо нарезал рождественского гуся большими ломтями и разложил по тарелкам, а юная хозяйка стала развлекать гостей веселой беседой. Я прислуживала за столом и стояла позади Кэтрин, и больно было мне видеть, как она без единой слезинки, с безразличным видом принялась за лежавшее перед ней гусиное крылышко. «Бесчувственный ребенок, – подумала я, – как легко она прогнала мысли о бедах бывшего своего товарища. Кто бы мог подумать, что она станет такой жестокосердной!» Кэтрин поднесла кусок к губам, но потом положила его обратно на тарелку; щеки ее покраснели, и по ним покатились слезы. Она нарочно уронила вилку на пол, чтобы быстренько нырнуть под скатерть, скрыв тем самым свои переживания. Недолго мне пришлось считать ее бесчувственной, ибо я поняла, что она весь день была как в аду, изнывала от невозможности остаться одной или пробраться к Хитклифу, которого заперли по приказу хозяина. Как я выяснила, она хотела потихоньку принести ему хоть что-нибудь с рождественского стола.

Вечером были устроены танцы. Кэти просила, чтобы мальчика выпустили, поскольку у Изабеллы Линтон не было партнера. Но из ее заступничества ничего не вышло. Кавалером назначили меня. И в радостном возбуждении от танцев мы позабыли обо всех невзгодах, тем более что из Гиммертона приехал целый оркестр – пятнадцать музыкантов с трубой, тромбоном, кларнетами, фаготами, валторнами и виолончелью, да еще певцы. Каждое Рождество они обходят все уважаемые дома в округе и за свои выступления получают награду. Для нас же было наивысшим удовольствием их послушать. После традиционных рождественских песнопений мы попросили их спеть наши обычные песни – и под музыку, и без нее, разложив на несколько голосов. Музыканты старались вовсю, и миссис Эрншо очень понравилось.

Кэтрин тоже была довольна, но сказала, что музыку лучше слушать с высоты, и поднялась по лестнице на скрытую в тени площадку. Я пошла за ней. Дверь внизу хозяева закрыли, не заметив нашего отсутствия – там было полно народу. Однако на лестничной площадке Кэтрин не задержалась, а полезла дальше, на чердак, где сидел запертый Хитклиф, и стала его звать. Некоторое время он упрямо молчал, но она упрашивала и в конце концов убедила ответить ей через дощатую стенку. Я не стала мешать бедняжкам, но, когда песни внизу стали стихать, а певцы перешли к закускам, я тоже поднялась по приставной лесенке, чтобы предупредить девочку. Однако Кэтрин снаружи уже не оказалось, ее голос звучал изнутри. Эта обезьянка пролезла сквозь слуховое окно одного чердачного отсека, пробралась по крыше до другого и через второе чердачное окно проникла внутрь. Чего мне стоило уговорить ее вернуться! Когда она все-таки выбралась с чердака, с нею был Хитклиф, и она настояла, чтобы я отвела его на кухню, благо Джозеф ушел к соседу, не желая осквернять свой слух дьявольскими песнопениями, как он предпочитал называть наши песни. Я сказала детям, что не собираюсь поощрять их проказы, но, поскольку пленник ничего не ел со вчерашнего обеда, закрою глаза, если он разок обманет мистера Хиндли. Хитклиф спустился вниз, я поставила ему табурет поближе к огню и принесла много вкусного. Но от побоев его тошнило, так что он поел совсем чуть-чуть, а мои попытки его развеселить были отвергнуты. Упершись локтями в колени и обхватив руками подбородок, он сидел в немом размышлении. Когда же я спросила, о чем он задумался, мрачно ответил:

– Пытаюсь решить, как отплатить Хиндли. Мне все равно, сколько придется ждать, лишь бы отомстить. Надеюсь, он не помрет раньше срока.

– Стыдись, Хитклиф! – сказала я. – Дурных людей наказывает Господь, а мы должны научиться прощать.

– Нет, бог не получит такого удовольствия, как я, – ответил он. – Главное – придумать наилучший способ. Оставь меня, и я намечу план мести; мне не так больно, когда я об этом думаю.

Но, мистер Локвуд, я заболталась, а россказни мои, наверное, не так уж интересны. Мне неловко, что я все говорю-говорю, а каша ваша остыла, да и сами вы клюете носом – пора вам спать! Про Хитклифа я могла бы поведать – все самое важное – в нескольких словах.

Так, прервав себя, ключница поднялась и уже готова была отложить шитье, но я чувствовал, что не в состоянии отойти от очага, да и спать мне совсем не хотелось.

– Не уходите, миссис Дин! – воскликнул я. – Посидите еще полчасика. Вы правильно сделали, что, не торопясь, рассказали мне эту историю; именно такие истории мне нравятся. И закончить ее надо в том же ключе. Мне интересен каждый герой вашей повести – в большей или меньшей мере.

– Часы вот-вот пробьют одиннадцать, сэр.

– Неважно. Я не из тех, кто ложится спать до полуночи. Вот в час или в два ночи – это по мне, тем более что встаю я в десять.

– Не советую вам вставать в десять, сэр. Вы пропускаете самые лучшие утренние часы. Человек, не сделавший половину дневной работы к десяти утра, рискует вовсе не справиться со второй половиной.

– И все-таки, миссис Дин, сядьте, потому что я намереваюсь продлить ночь до полудня. Боюсь, завтра меня удержит в постели тяжелая простуда или, не дай бог, что-нибудь похуже.

– Надеюсь, что нет, сэр. Позвольте мне перескочить через три года. За это время миссис Эрншо…

– Нет-нет, ничего подобного я не позволю. Вам знакомо такое настроение, когда вы сидите в одиночестве, на коврике перед вами кошка вылизывает котенка, а вы столь внимательно следите за ее движениями, что, пропусти она хотя бы одно ушко, вы по-настоящему расстроитесь?

– Это ужасная лень, сэр.

– Наоборот, изнуряющая деятельность. Именно таков я сейчас, так что продолжайте ваш рассказ во всех деталях. Думается мне, что люди в ваших краях приобретают по сравнению с горожанами такую же ценность, какой становится паук в тюрьме по сравнению с пауком в обычном доме – для обитателей этих жилищ. И все же столь усиленное внимание к деталям не вполне зависит от занимаемого наблюдателем положения в обществе. Здесь люди серьезнее, живут, сообразуясь со своим внутренним миром, в них меньше поверхностного, переменчивого, легкомысленного и наносного. По-моему, любовь к жизни в ваших краях почти достижима, хотя прежде я был убежден, что никакая любовь не может длиться более года. Бывает такое состояние, когда голодный человек вынужден есть единственное блюдо, получая удовольствие лишь от него и оценивая достоинства только его; бывает и другое – когда человека этого посадили за стол, накрытый яствами от французских кулинаров. Возможно, все деликатесы вместе и покажутся ему чрезвычайно вкусными, но каждый из них окажется в его восприятии и в памяти лишь безликой частичкой целого.

– Стоит вам узнать нас поближе, и вы поймете, что мы здесь точно такие же, как везде, – заметила миссис Дин, озадаченная моею тирадою.

– Простите меня, – ответил я, – но вы, мой добрый друг, как раз являете собою пример, противоположный вашему утверждению. За исключением нескольких провинциальных словечек, не имеющих особого значения, у вас в речи и манерах нет никаких признаков того, что, по моим соображениям, присуще людям вашего сословия. Уверен, вам приходилось размышлять гораздо больше, чем другим слугам. Вы были вынуждены развивать свои мыслительные способности, ибо у вас не было возможности растрачивать свою жизнь на глупые пустяки.

Миссис Дин рассмеялась.

– Конечно, я считаю себя уравновешенной и разумной, – сказала она, – но не только потому, что живу среди холмов и из года в год наблюдаю одни и те же лица и одни и те же события. Я приучила себя к порядку, благодаря чему стала мудрее. К тому же я прочитала столько, что вы не поверите, мистер Локвуд. В здешней библиотеке нет ни одной книги, в которую я бы не заглянула и из которой не почерпнула что-то важное, кроме разве что латинских и греческих книг, да еще французских; но я могу отличить их друг от друга. От дочери бедняка нельзя ожидать большего. Однако если мне придется продолжить свой рассказ в манере досужих кумушек, вместо того чтобы пропустить три года, я с удовольствием поведаю вам о следующем лете. Рассказ пойдет о лете 1778 года, то бишь о том, что случилось двадцать три года назад.

1
...
...
12