Посетительница подошла к прилавку и стала рассматривать блюда одно за другим, говоря тоненьким голоском:

– Право, не знаешь теперь, что и кушать. Когда наступает время обеда, я, как грешная душа, должна бродить по лавкам… Только у меня ни на что нет аппетита… Не осталось ли у вас котлеток в сухарях, госпожа Кеню?

И, не дожидаясь ответа, она приподняла одну из крышек мельхиорового шкафчика. Там лежали кровяные колбасы, сосиски и колбаса из печенки. Грелка уже остыла; на решетке оставалась только позабытая простая колбаса.

– Посмотрите с другой стороны, мадемуазель Саже, – сказала колбасница. – Кажется, для вас найдется котлетка.

– Нет, уж мне что-то и не хочется, – пробормотала старушонка, сунув тем не менее нос под другую крышку. – У меня было явилось желание, но, знаете, на ночь котлетки в сухарях тяжелы для желудка… Мне хотелось бы взять чего-нибудь такого, что не понадобится даже разогревать.

Она обернулась к Флорану и стала смотреть на него и Гавара, который бил отбой, барабаня кончиками пальцев по мраморному столу. Мадемуазель Саже улыбкой поощряла их продолжать прерванный разговор.

– Не желаете ли кусочек соленой свинины? – спросила Лиза.

– Соленой свинины… пожалуй.

Она взяла вилку с ручкой из белого металла, лежавшую на краю блюда, и принялась тыкать и переворачивать каждый кусок. Покупательница слегка ударяла по костям, чтобы знать, насколько они толсты, копалась в кушанье, рассматривая ломтики розового мяса и повторяя:

– Нет, это мне не подходит.

– Тогда возьмите языка, кусок свиной головы или шпигованной телятины, – терпеливо говорила колбасница.

Однако мадемуазель Саже отрицательно качала головой. Она еще с минуту постояла в магазине, с брезгливой гримасой оглядывая блюда; но, видя наконец, что Кеню не намерены продолжать при ней разговор и что ей решительно ничего не удастся разнюхать, старушонка удалилась, сказав:

– Нет, видите ли, мне хотелось котлетку в сухарях, но та, что осталась, слишком жирна… Возьму в другой раз.

Лиза наклонилась, чтобы висевшие на окне гирлянды сосисок не мешали ей проследить глазами за Саже. Она увидела, как та перешла улицу и вошла во фруктовый павильон.

– Старая кляча! – проворчал Гавар.

И так как они остались наконец одни, он сообщил, какое нашел Флорану место. Тут вышла целая история. Один из его приятелей, некто Верлак, надзиратель в павильоне морской рыбы, до того расхворался, что принужден проситься в отпуск. Не дальше как сегодня поутру бедняга говорил Гавару, что был бы очень рад предложить кого-нибудь от себя в качестве временного своего заместителя, чтобы сохранить за собою место на тот случай, если здоровье его поправится.

– Вы понимаете, – прибавил Гавар, – что Верлак не протянет и полугода и должность останется за господином Флораном. А местечко это, доложу вам, отличное… И полиция будет замешана нами в это дело! Назначение зависит от префектуры. Не правда ли, вот будет потеха, когда Флоран пойдет к полицейскому получать деньги.

Он хохотал от удовольствия, находя все происшествие крайне комичным.

– Нет, я не поступлю на это место, – отрезал напрямик Флоран. – Я поклялся ничего не принимать от Империи и согласен лучше околеть с голоду, чем переступить порог префектуры. Понимаете, Гавар, это невозможно!

Гавар слушал, и его немного смутили слова приятеля. Кеню понурил голову. Но Лиза обернулась, устремив на деверя пристальный взгляд; шея у нее раздувалась, корсаж готов был лопнуть от напора взволнованной груди. Лиза только что собиралась открыть рот, как вошла Сарьетта. Опять водворилось молчание.

– Вот беда! – воскликнула девушка с нежным смехом. – Я совсем позабыла купить свиного сала… Отрежьте мне, госпожа Кеню, двенадцать ломтиков, да потоньше, прошу вас, это для жаворонков… Жюлю вздумалось полакомиться жаворонками… Ну, как поживаете, дядя?

Она наполняла лавку своими развевающимися юбками, она улыбалась всем присутствующим. Ее личико молочной белизны дышало свежестью, а прическа растрепалась с одного боку от сквозного ветра на рынке. Гавар взял ее за обе руки.

– Держу пари, что, когда я вошла, вы говорили обо мне, – сказала Сарьетта со свойственной ей бесцеремонностью. – Что же вы говорили, дядюшка?

Лиза подозвала ее к себе.

– Посмотрите, достаточно ли я тонко режу?

Колбасница аккуратно нарезала ломтики на конце доски и, завертывая их в бумагу, спросила:

– Вам ничего больше не нужно?

– Уж раз я сюда пришла, то позвольте мне еще фунт топленого свиного сала. Я ужасно люблю жареный картофель. Из картофеля на два су и пучка редиски у меня выходит целый завтрак. Да, так позвольте мне фунт топленого, госпожа Кеню.

Колбасница положила лист толстой бумаги на чашку весов. Она брала свиное сало буксовой лопаточкой из банки под полкой и прибавляла его понемногу нежным движением руки, пока не образовалась порядочная кучка. Когда весы опустились, хозяйка сняла бумагу, сложила ее и проворно свернула кончиками пальцев в трубочку.

– Двадцать четыре су, – сказала она, – и на шесть су свиного сала, всего тридцать су… Ничего больше не желаете?

Сарьетта ответила отрицательно. Она расплатилась, продолжая смеяться, сверкая зубами, заглядывая мужчинам в лицо. Ее серая юбка съехала набок, кое-как повязанная пунцовая косынка открывала посредине белую полоску груди. Прежде чем уйти, плутовка погрозила Гавару, повторив:

– Так вы не хотите мне сказать, о чем вы говорили, когда я вошла? Я видела с улицы, как вы хохотали… Ах, какой скрытный! Не стану вас больше любить.

– Сарьетту подослала к нам мадемуазель Саже, – сухо заметила Лиза.

После этого молчание продолжалось. Гавару не понравилось, что Флоран с возмущением отнесся к его предложению. Первой, очень дружелюбным тоном, заговорила хозяйка колбасной:

– Напрасно, Флоран, вы отказываетесь от места надзирателя в павильоне морской рыбы… Вы знаете, как трудно найти какое-нибудь занятие. В вашем положении нельзя быть чересчур разборчивым.

– Я привел доводы, – возразил тот.

Госпожа Кеню пожала плечами:

– Но они неосновательны… Я еще допускаю, что вам не за что любить правительство. Но это не мешает зарабатывать себе на хлеб. Было бы слишком глупо… Наконец, император вовсе не злой человек, мой друг. Конечно, я верю, что вам пришлось много выстрадать. Но разве он мог знать, что вас кормили заплесневелым хлебом и тухлой говядиной? Разве этот человек имеет возможность во все входить? Посмотрите на нас. Ведь он не мешает нам удачно вести наши дела… Нет, вы не правы, положительно не правы.

Гавар приходил все в большее и большее замешательство. Он не мог допустить, чтобы в его присутствии расточали такие похвалы Наполеону III.

– Извините, госпожа Кеню, – пробормотал он, – вы заходите чересчур далеко. Все они канальи…

– О, – перебила, оживляясь, красавица Лиза, – мы знаем, что вы за человек! Вы добьетесь, что вас когда-нибудь ограбят и убьют, – вот до чего доведет вас вольнодумство. Не будем толковать о политике, иначе я войду в азарт… Ведь речь идет только о Флоране, не так ли? Ну вот я и говорю, что ему непременно надо согласиться и занять место надзирателя. Как ты полагаешь, Кеню?

Кеню, который за все это время не проронил ни слова, был ужасно раздосадован внезапным вопросом жены.

– Место это хорошее, – уклончиво отозвался он.

И так как снова наступила неловкая пауза, Флоран сказал:

– Прошу вас, оставим это. Мое решение неизменно. Я подожду чего-нибудь другого.

– Ну конечно, вы подождете! – подхватила Лиза, теряя терпение.

Два розовых пятна заалели у нее на щеках. Ее широкие бедра были обтянуты передником; она сдерживалась, боясь, что у нее сорвется с языка резкое слово. Вспышку гнева отвратил приход нового лица. Это была госпожа Лекёр.

– Не можете ли вы дать мне полфунта разной закуски по пятидесяти су за фунт? – спросила она.

Сначала посетительница прикинулась, что не замечает своего зятя; потом молча кивнула ему головой. Госпожа Лекёр осматривала всех трех мужчин с головы до ног, вероятно в надежде узнать их тайну по тому, с каким нетерпением они ждали, когда она удалится. Госпожа Лекёр чувствовала, что помешала им, и стала из-за этого еще более язвительной; юбки висели на ней как на вешалке, а длинные, точно у паука, узловатые руки она прятала под передником. Она слегка закашлялась.

– Вы простудились? – спросил Гавар, смущенный наступившим молчанием.

Госпожа Лекёр сухо ответила:

– Нет.

На лице у нее, там, где выдавались кости, натянутая кожа была кирпичного цвета, а внутренний жар, воспалявший веки, указывал на болезнь печени, развившуюся от постоянного завистливого раздражения. Госпожа Лекёр повернулась к прилавку и следила за каждым движением Лизы недоверчивым взглядом покупательницы, убежденной в том, что ее обвешивают.

– Не кладите мне мозговой колбасы, – сказала она, – я ее не люблю.

Лиза взяла тонкий нож и начала отрезать ломтики колбасы. Затем, немного согнувшись и не сводя глаз с ножа, она приступила к копченому и простому окороку и стала нарезать лакомые кусочки. Ее пухлые руки ярко-розового оттенка, мягко и легко прикасаясь к мясу, как будто заимствовали от него свой жир и нежность, а пальцы у суставов слегка вздувались. Она пододвинула миску и спросила:

– А шпигованной телятины вам угодно?

Госпожа Лекёр долго раздумывала, потом согласилась. Хозяйка резала теперь мясо, не вынимая его из мисок. Она брала на конец ножа с широким лезвием ломтики шпигованной телятины и паштета из зайца, после чего клала каждый ломтик на середину листа бумаги, положенного на весы.

– А вы не дали мне кабаньей головы с фисташками, – сказала госпожа Лекёр своим неприятным голосом.

Хозяйка принуждена была дать и кабаньей головы с фисташками. Но торговка маслом становилась чересчур требовательной. Она захотела два ломтика галантира, говоря, что очень его любит. Лиза стала уже злиться; играя от нетерпения ручками ножей, она напрасно толковала покупательнице, что галантир с трюфелями и что она может давать его только в смеси по три франка за фунт. Невестка Гавара продолжала обшаривать глазами блюда, отыскивая, чего бы попросить еще. Когда закуска была взвешена, колбаснице пришлось прибавить желе и корнишонов. Кусок желе на фарфоровой доске, имевший форму савойского пирога, затрясся под ее дрожавшей от гнева рукой, и, вынимая кончиками пальцев два крупных корнишона из банки, стоявшей за шкафчиком, Лиза расплескала уксус.

– Двадцать пять су, верно? – спросила не спеша госпожа Лекёр.

Она отлично замечала глухое раздражение Лизы и наслаждалась им, медленно вынимая деньги, как будто карман у нее был битком набит медяками. Она смотрела исподлобья на Гавара; ей доставляло удовольствие неловкое молчание окружающих, которое затягивалось в ее присутствии; она клялась про себя, что не уйдет, если здесь вздумали «скрытничать» перед нею. Наконец колбасница подала госпоже Лекёр сверток, и торговке волей-неволей пришлось уйти. Она удалилась, не сказав ни слова, обведя лавку долгим взором.

После ее ухода Лиза не выдержала:

– Ведь и эту подослала Саже! Неужели старая шельма заставит весь рынок побывать в нашей колбасной, чтобы дознаться, о чем мы говорим?.. И какие они все хитрые! Видано ли, чтобы люди покупали котлетки в сухарях и холодную закуску в пять часов вечера! Они скорее готовы расстроить себе желудок, чем остаться с носом, ничего не узнав. Ну погодите, если Саже подошлет еще кого-нибудь, вы увидите, как я ее отделаю. Будь это моя родная сестра, я и ту вытурю вон.

Мужчины притихли, видя, что Лиза рассердилась не на шутку. Гавар подошел и облокотился на медную балюстраду прилавка. Он погрузился в размышления, поворачивая шар из граненого хрусталя, немного отставший от латунного треугольника.

– Я смотрю на это просто как на комедию, – сказал он, подняв после некоторого молчания голову.

– На что? – спросила Лиза, все еще дрожа от гнева.

– На место надзирателя в павильоне морской рыбы.

Лиза взмахнула руками, в последний раз поглядела на Флорана и села на обитую материей скамейку у прилавка, после чего, стиснув зубы, не раскрывала больше рта. Гавар принялся пространно развивать свою мысль: правительство останется с носом, если оно принуждено будет платить жалованье своему врагу. И он вкрадчиво повторял:

– Ведь эти мерзавцы заставляли вас околевать с голоду, не так ли, милейший? Ну так пускай же теперь они вас кормят. Это так забавно, что я сразу пришел в восторг.

Флоран усмехнулся, продолжая отказываться. Кеню, в угоду жене, сделал попытку уговорить брата. Но Лиза, по-видимому, больше не слушала. С минуту она пристально смотрела на улицу, в сторону рынка. Вдруг молодая женщина порывисто встала.

– Ага, теперь ко мне подсылают Нормандку! – воскликнула она. – Тем хуже, Нормандка поплатится за других.

Дверь магазина открыла высокая брюнетка. Это была Луиза Мегюден, красивая торговка рыбой, прозванная Нормандкой. Она отличалась дерзкой красотой, была бела, нежна и почти так же полна, как и Лиза; но в ее взгляде выражалось больше наглости, а грудь ее не была так безжизненна. Луиза вошла непринужденно. На переднике у нее бренчала золотая цепочка, непокрытые волосы были причесаны по моде, а на шее повязан кружевной бант, который делал ее одной из кокетливых цариц Центрального рынка. От Нормандки слегка отдавало запахом морской рыбы, и на руке у нее, около мизинца, присохла чешуйка от селедки в виде перламутровой мушки. Живя в одном доме на улице Пируэт, обе женщины очень подружились: больше всего их сближало соперничество, заставлявшее приятельниц постоянно следить друг за другом. Как Лиза, так и Нормандка слыли в квартале красавицами. Это возбуждало между ними соперничество: ни одна не хотела уступать другой, и каждая старалась поддержать славу своей красоты. Немного наклонившись над прилавком, колбасница видела в павильоне напротив торговку рыбой среди ее лососей и палтусов. Они наблюдали друг за другом. Красавица Лиза сильнее затягивалась в корсет, красавица Нормандка нанизывала еще больше колец на пальцы и прибавляла еще больше бантов на плечи. При встрече они были чрезвычайно ласковы и любезны, но в то же время каждая высматривала из-под полуопущенных ресниц недостатки своей приятельницы. Они покупали друг у друга товар и делали вид, будто очень любят друг друга.

– Скажите, пожалуйста, ведь завтра вечером вы будете делать кровяную колбасу? – спросила, улыбнувшись, Нормандка.

Лиза холодно посмотрела на товарку. Злилась она редко, но зато гнев ее был упорен и неумолим. Сухо и неохотно она ответила:

– Да.

– Знаете, я обожаю горячую кровяную колбасу, только что вынутую из кастрюльки… Я зайду к вам завтра.

Луиза Мегюден поняла, что ей нечего рассчитывать на любезный прием. Она посмотрела на Флорана, как будто он ее заинтересовал; затем, точно не желая уйти, ничего не сказав и не оставив за собой последнего слова, посетительница имела неосторожность добавить:

– Я купила у вас третьего дня кровяной колбасы. Она была не особенно свежей.

– Не особенно свежей! – повторила колбасница дрожащими губами, вся побелев.

Лиза, пожалуй, еще сдержалась бы, чтобы не дать Нормандке повода вообразить, будто она позавидовала ее кружевному банту. Но соседки не только шпионили за ней – они приходили оскорблять ее. Это уже превышало всякую меру терпения.

Госпожа Кеню подалась вперед, упираясь кулаками в прилавок, и сказала немного хриплым голосом:

– Послушайте-ка, разве на прошлой неделе, когда вы мне продали камбалу, я пришла к вам и стала говорить при посторонних, что ваша рыба тухлая?

– Тухлая!.. Моя камбала тухлая?.. – закричала торговка, побагровев.

С минуту они стояли, наклонившись над блюдами и задыхаясь, онемевшие и страшные. Трогательной дружбы как не бывало; достаточно было одного слова, чтобы под приветливой улыбкой показались острые зубы.

– Вы грубиянка, – сказала Луиза, – ноги моей у вас никогда больше не будет!

– Ну да, как же, – возразила госпожа Кеню, – знаем мы, с кем имеем дело.

Рыбная торговка вышла, бросив забористое словечко, от которого колбасница задрожала с головы до ног. Эта сцена произошла так быстро, что ошеломленные мужчины не успели вмешаться. Лиза вскоре овладела собой. Она продолжала разговор, не делая ни малейшего намека на происшедшее. Когда вернулась приказчица Огюстина, которую посылали по делам, госпожа Кеню отвела Гавара в сторону и сказала ему, чтобы он не давал пока никакого ответа Верлаку; она бралась уговорить своего деверя, попросив на это самое большее два дня сроку. Кеню вернулся на кухню. Гавар увел Флорана. Когда они входили к Лебигру выпить по рюмочке полынной, торговец указал ему на трех женщин, разговаривавших в крытом проходе между павильоном морской рыбы и павильоном живности.

– Ишь как судачат, – сказал он с завистью.

Рынок опустел. Действительно, на краю тротуара сошлись мадемуазель Саже, госпожа Лекёр и Сарьетта. Старая дева разглагольствовала:

– Говорила я вам, госпожа Лекёр, что ваш зять постоянно торчит у них в лавке… Ну вот, видели?

– Как же, собственными глазами видела! Он сидел на столе и был точно у себя дома.

– А я, – подхватила Сарьетта, – не слыхала ничего дурного. Не знаю, что это вам приходит в голову.

Мадемуазель Саже пожала плечами:

– Вы судите так, моя красавица, потому что у вас самой душа нараспашку!.. Разве вы не видите, для чего Кеню приваживают к себе Гавара?.. Бьюсь об заклад, он оставит все, что у него есть, маленькой Полине.

– Вы думаете? – воскликнула госпожа Лекёр, позеленев от бешенства. Затем она продолжала страдальческим голосом, точно ей нанесли страшный удар: – Конечно, я женщина одинокая, беззащитная; этот человек может сделать все, что захочет… Слышите, как заступается за него племянница? Она позабыла, сколько стоила мне, и готова выдать меня с головой.

– Да нет же, тетя, – возразила Сарьетта, – ведь вы сами постоянно только бранили меня.

Между ними тут же произошло примирение, и они расцеловались. Племянница обещала, что не будет больше дразнить тетку, а тетка поклялась всеми святыми, что относится к Сарьетте словно к родной дочери. Тогда мадемуазель Саже посоветовала им, как нужно вести себя, чтобы заставить Гавара меньше транжирить свое добро. Они порешили между собой, что Кеню-Градели люди нестоящие и что за ними надо присматривать.

– Не знаю, что у них творится, – сказала старая дева, – но там пахнет чем-то скверным… Скажите-ка, что вы думаете об этом Флоране, двоюродном братце госпожи Кеню?

Три женщины еще ближе приблизились друг к другу и понизили голос.

– Вы ведь знаете, – продолжала госпожа Лекёр, – что он появился однажды утром в изодранных башмаках, в запыленном платье. Таким мы его тогда и увидели. Он был похож на вора, который только что совершил кражу… Я просто боюсь этого молодца.

– Нет, он хоть и тощий, а человек неплохой, – пробормотала Сарьетта.

Мадемуазель Саже задумалась и вдруг сказала вслух:

– Две недели ломаю себе голову и ничего толком не пойму… Господин Гавар, конечно, его знает… Я сама где-то его видела, только никак не припомню…

Она еще рылась в своих воспоминаниях, когда на них вихрем налетела Нормандка, выбежавшая из колбасной.