На это мадемуазель Саже отвечала ей, что ведь не все же такие порядочные, как госпожа Кеню. Затем старушонка прикидывалась крайне снисходительной к Флорану. Известно, мужчина гоняется за каждой встречной юбкой; к тому же ведь он, пожалуй, не женат? И как бы невзначай она задавала другие вопросы. Но Лиза никогда не осуждала Флорана; она только пожимала плечами и закусывала губу, а по уходе мадемуазель Саже с гадливым чувством поглядывала на крышку грелки, где на блестящем металле оставались тусклые пятна от маленьких рук старухи.

– Огюстина! – кричала хозяйка. – Принесите-ка тряпку обтереть шкафчик. Смотреть противно!

С той поры соперничество между красавицей Лизой и красавицей Нормандкой сильно обострилось. Рыбная торговка была убеждена, что отбила у своего врага любовника, а колбасница бесилась на эту «бездельницу», которая в конце концов обесславит их, перетянув к себе тихоню Флорана. Каждая из них вносила в эту вражду свой темперамент. Одна принимала спокойный и пренебрежительный вид порядочной особы, которая не желает прикасаться к грязи; другая, более вызывающая, разражалась наглым смехом, нарочно занимая всю ширину тротуара, как нахальный бретер, который ищет предлога для дуэли. Их встречи целый день привлекали внимание рыбного ряда. Увидев красавицу Лизу на пороге колбасной, красавица Нормандка делала крюк, чтобы пройти мимо и задеть ее своим передником; тогда их мрачные взгляды скрещивались, как шпаги, с блеском и быстрым мельканием стальных клинков. Когда же, со своей стороны, красавица Лиза являлась в рыбный ряд, то, приближаясь к прилавку старшей Мегюден, она с отвращением поджимала губы. Она покупала какую-нибудь крупную рыбу, палтуса или лосося, у соседней торговки, выкладывая деньги на мрамор, так как заметила, что это задевает за живое бездельницу Луизу, которая тотчас же переставала хохотать. Судя по словам одной, ее соперница продавала лишь тухлую рыбу, а по словам другой – в колбасной Кеню был только несвежий товар. Но главными военными позициями являлись для них прилавок Нормандки в рыбном павильоне и лавка Лизы, откуда они открывали боевой огонь через улицу Рамбюто. Обе царили тогда на своих местах, в длинных белых передниках, разодетые и унизанные драгоценностями. Сражение начиналось с самого утра.

– Посмотрите-ка, толстуха уже встала! – кричала красавица Нормандка. – Эта бабища шнурует себя, как колбасы… Скажите пожалуйста, колбасница надела субботний воротничок и вырядилась в старое поплиновое платье!

В это же время по другую сторону улицы красавица Лиза говорила своей приказчице:

– Взгляните, Огюстина, на эту тварь: как она таращит на нас глаза… Фигура у нее стала от беспутной жизни ни на что не похожа… А видите на ней серьги? Кажется, она надела свои большие груши, не так ли? Просто жалко видеть бриллианты на такой дряни.

– Да что они ей стоят! – услужливо ввертывала Огюстина.

Когда у кого-нибудь из них появлялась новая драгоценность, одна торжествовала, а другая готова была с досады лопнуть. В течение всего утра они ревновали друг к другу покупателей и были не в духе, если им приходило в голову, что у безобразной «толстухи напротив» торговля идет лучше. Потом каждая из них высматривала, что ест другая за завтраком. Они следили даже за пищеварением в неприятельском лагере. После полудня одна из них, сидя посреди вареных колбас и окороков, а другая – между своих рыб прихорашивались, желая порисоваться, без конца изощрялись, чтобы перещеголять друг друга. Этот час решал успех дня. Красавица Нормандка вышивала, выбирая самые изящные рукоделия, что приводило красавицу Лизу в бешенство.

– Лучше бы она заштопала чулки своему ребенку, – говорила Лиза, – он ходит разутый… Ишь, выискалась благородная барышня с красными ручищами, провонявшими рыбой!

Сама колбасница обыкновенно вязала.

– Все возится с одним и тем же носком, – замечала другая. – Она спит над работой: видно, много жрет… Плохо будет ее рогатому муженьку, если он надеется, что от этого ему станет теплее в постели!

До вечера они неумолимо следили одна за другой, пересуживали каждого посетителя, заходившего к сопернице, и обнаруживали при этом такую дальнозоркость, что замечали малейшие подробности, тогда как другие женщины признавались, что не могут ничего рассмотреть на таком расстоянии. Мадемуазель Саже пришла в восхищение от зорких глаз госпожи Кеню, когда та однажды разглядела царапину на левой щеке рыбной торговки. С таким зрением, сказала старуха, можно видеть сквозь запертые двери. Наступали сумерки, а исход сражения зачастую не был решен. Иногда одна из враждующих сторон оказывалась побежденной, но только до другого утра, когда следовал реванш. В квартале держали пари: кто – за красавицу Нормандку, кто – за красавицу Лизу.

Они дошли до того, что запретили своим детям разговаривать друг с другом. Прежде Мюш и Полина очень дружили: Полина – в накрахмаленных юбочках, как подобает приличной барышне, Мюш – растерзанный, вечно ругавшийся буян, который превосходно умел играть в ломового извозчика. Когда они резвились вдвоем на широком тротуаре против павильона морской рыбы, Полина изображала запряженную тележку. Но однажды, когда Мюш с самым невинным видом прибежал за своей маленькой товаркой, красавица Лиза выгнала его из лавки, обозвав уличным мальчишкой.

– Опасно знаться с невоспитанными детьми, – сказала она. – А у этого такие плохие примеры перед глазами: я всегда тревожусь, когда он играет с моей дочерью.

Мальчику было в то время семь лет. Мадемуазель Саже, которая была свидетельницей этой сцены, заметила:

– Вы правы. Этот постреленок вечно валандается с соседними девчонками… Недавно его накрыли в подвале с дочкой угольщика.

Мюш прибежал в слезах и рассказал матери про свое горе. Нормандка пришла в неистовую ярость. Она собиралась разнести всю колбасную Кеню-Граделей, но удовольствовалась тем, что отшлепала Мюша.

– Если только ты туда сунешься еще раз, – пригрозила она в бешенстве, – я тебе задам!..

Но подлинной жертвой обеих женщин был Флоран. В сущности, это он вооружил их друг против друга; они воевали единственно из-за него. С момента появления этого человека все пошло как нельзя хуже: он компрометировал, сердил, расстраивал этих людей, живших без него в сытом благополучии. Красавица Нормандка готова была вцепиться в него, если видела, что он долго задерживается в колбасной. Она хотела увлечь его из одного только воинственного задора, назло сопернице. А Лиза являлась как бы судьей скандального поведения своего деверя, связь которого с обеими сестрами Мегюден служила посмешищем для всего квартала. Колбасница была чрезвычайно раздражена; она старалась не показывать своей ревности – ревности совершенно особого рода. Однако, несмотря на свое презрение к Флорану и бесстрастие честной женщины, Лиза возмущалась всякий раз, как он уходил из колбасной и шел на улицу Пируэт, чтобы предаваться, по ее мнению, запретным удовольствиям.

По вечерам за обедом у Кеню уже не было прежней дружеской непринужденности. Чистота столовой принимала едкий и оскорбительный характер. Флоран чувствовал немой укор, нечто вроде осуждения в мебели светлого дуба, в слишком чистой лампе и совершенно новой циновке. Он почти не осмеливался теперь есть из опасения насорить хлебными крошками или запачкать тарелки и вместе с тем был настолько простодушен, что не замечал того, что творилось вокруг. Он расхваливал всем доброту невестки; действительно, Лиза продолжала быть очень кроткой и говорила ему, улыбаясь, как будто шутя:

– Странно, теперь вы хорошо питаетесь, а все не полнеете. Еда не идет вам впрок.

Кеню смеялся громче, хлопал брата по животу, уверяя, что, если бы Флоран съел даже всю колбасную, у него все равно не нарос бы слой жира толщиной и в два су. Между тем во всем поведении Лизы сказывалась та неприязнь и недоверие к тощим людям, которую старуха Мегюден выражала значительно грубее. Был тут и скрытый намек на развратную жизнь Флорана. Впрочем, Лиза никогда не заговаривала при нем о красавице Нормандке. Кеню однажды вздумал было пошутить на этот счет, но Лиза посмотрела на мужа так холодно, что добряк прикусил язык. После десерта все они оставались некоторое время в столовой. Флоран, подметивший, что невестке неприятно, когда он тотчас уходит, старался завязать разговор. Лиза сидела очень близко к нему, но Флоран находил, что в ней меньше тепла и жизни, чем в Луизе. От нее не отдавало запахом пряной морской рыбы высокого качества; Лиза вся пропахла салом, приторным запахом превосходных мясных блюд. Ни малейшей складочки, свидетельствующей о каком-то внутреннем трепете, не появлялось на ее туго натянутом корсаже, и вся фигура красивой колбасницы была такой твердой, что, казалось, малейшее прикосновение к ней куда больше встревожило бы кости тощего человека, чем нежная близость красавицы Нормандки. Гавар признался однажды Флорану под большим секретом, что госпожа Кеню, бесспорно, красавица, но ему нравятся женщины, «менее защищенные блиндажом».

Лиза избегала говорить с мужем о его брате. Обычно она старалась подчеркнуть свое неистощимое терпение. Кроме того, колбасница считала нечестным становиться между близкими родными без особо серьезного повода. По ее собственным словам, она была очень добра, но не следовало доводить ее до крайности. Она обнаруживала большую терпимость. Беспристрастная, безукоризненно учтивая, полная напускного равнодушия, она пока тщательно избегала делать находившемуся теперь на службе деверю намеки на то, что он безвозмездно пользуется у них комнатой и столом. Разумеется, она не приняла бы от него никакой платы, она была выше такой мелочности, но Флоран мог бы, по крайней мере, завтракать вне дома. Как-то Лиза заметила Кеню:

– Мы уже никогда не бываем одни. Если нам нужно поговорить с глазу на глаз, мы должны дожидаться ночи, когда ложимся спать.

Однажды вечером она сказала ему, лежа в постели:

– Ведь твой брат зарабатывает теперь полтораста франков, не так ли. Странно, что он не может ничего отложить на покупку белья. Я опять была вынуждена дать ему три твоих старые рубашки.

– Что за важность! – возразил Кеню. – Мой брат нетребователен. Пускай тратит свои деньги, на что хочет.

– Ну разумеется, – прошептала Лиза, не желая противоречить мужу, – я ведь не к тому говорю… С пользой он тратит деньги или зря – не наше дело.

Но колбасница была убеждена, что деверь проматывает свое жалованье у Мегюденов. Только один раз изменила она своему хладнокровию, своей сдержанности, которая объяснялась темпераментом и расчетливостью. Красавица Нормандка подарила Флорану великолепного лосося. Флоран, не зная, куда его девать, и не смея обидеть торговку отказом, принес рыбу красавице Лизе.