Глава 14

Четырнадцать лет назад

Сегодня хороший день. Я вышла в город и успешно сориентировалась среди кошмара местной почты, где по понедельникам собираются любители почесать языками. Здесь, в захолустье, все друг друга давно знают; Джоанна тоже уже стала своей, перезнакомившись с другими мамашами по кружкам и группам, куда ходил Джеймс. Теперь, когда он учится в школе, они дважды в день обмениваются любезностями, встречаясь у входа. Я забирала племянника всего несколько раз и чувствовала себя так, словно ступаю по минному полю, постоянно ловя краем глаза взгляды исподтишка. То ли я не узнавала тех, кого должна была, то ли это просто местные мегеры, ревностно следящие за всеми чужаками. Я старалась не показывать виду, но сама вся обливалась потом, а руки дрожали. Даже учителя смотрели на меня подозрительно. Я не могу различить Джеймса среди одинаковых белых рубашек поло и бордовых джемперов, так что приходится ждать, пока он меня заметит и подойдет. Иногда приходится объяснять, кто я такая, чувствуя на себе взгляды остальных – мне так и кажется, что они принимают меня за какую-то чокнутую воровку детей. Однажды Джеймс меня не признал – не знаю, почему; может быть, я поменяла прическу или надела новое пальто. Учительница не позволила мне увести мальчика, а я от волнения забыла кодовое слово, которым могла бы подтвердить, что я действительно родственница. Пришлось вызывать с работы Джоанну. Теперь я забираю племянника только в самых крайних случаях, а так в те дни, когда сестра занята, он остается после школы в разных кружках. Наверное, с этого пошло мое затворничество – на новом месте дети служат своеобразным пропуском в общество, и я теперь практически лишена возможности заводить друзей и знакомых.

Сегодня я, конечно, перестаралась. Покончив с какой-то ерундой для Джоанны на почте, я решила побаловать себя экскурсией по магазинам и прошаталась куда дольше обычного. Когда я оказываюсь у церкви, больная нога ощутимо дрожит. Меня тут же начинает обуревать тревога – вдруг станет еще хуже? Вдруг я не смогу дойти до дома?! Вдруг упаду и придется звать на помощь?!

До поворота на Колклаф-роуд я добираюсь уже вся мокрая от пота, слегка подволакивая ногу. Поравнявшись с домом, возле которого стоит забитый поломанной кухонной мебелью контейнер, я едва не подпрыгиваю от голоса у себя за спиной.

– Я так и знал, что здесь будет ремонт. Старика Джека отправили в дом престарелых, теперь вычистят все внутри и продадут как пить дать.

Резко обернувшись, я теряю равновесие из-за плохо слушающейся ноги и чуть не падаю. Говоривший успевает ухватить меня под локоть. Это высокий мужчина в кепке и непромокаемой куртке.

– Простите, не хотел вас напугать, – говорит он с легкой северной картавостью и слегка приподнимает пальцем козырек, показывая редеющие волосы. – Это я, Алан, из дома двадцать четыре.

Ах, Алан… Мы встречались несколько раз с его переезда. Он живет один, и ему явно не хватает общения. Он регулярно возникает у нас на пороге то с игрушками для Джеймса, то с коробкой яиц от своих кур, то с приходским бюллетенем и пригласительными на какие-то местные события.

– Надоел уже, – ворчит Джоанна, быстро вычеркнувшая его из своих матримониальных планов.

Мне, в общем-то, все равно. Я почти не выхожу из своей комнаты, так что отдуваться приходится сестре. Видимо, она рассказала ему обо мне, поскольку, встретив меня, Алан каждый раз обязательно напоминает, кто он такой. Еще он говорит со мной немного медленнее и громче, чем обычно, как будто я умственно отсталая.

– С вами все в порядке? Что-то вы неважно выглядите. Вот, обопритесь-ка на меня.

Не дожидаясь ответа, он берет меня под руку и едва не насильно доводит до нашей задней двери. Нам открывает Джоанна, чье беспокойство быстро сменяется раздражением, когда Алан не остается за порогом, а провожает меня до самой кухни. Я с облегчением опускаюсь на один из стульев. Ноги дрожат, правое бедро ноет от боли. Сестра протягивает мне стакан воды и анальгетики. Одним глотком проглотив таблетки, я, совершенно обессиленная, кладу голову на стол.

– Что с ней? – резко спрашивает Джоанна, как будто это Алан виноват.

– Я встретил ее на Колклаф-роуд. Она неважно выглядела.

– Просто немного перенапряглась, – говорю я, приподнимая голову.

Джоанна тяжко вздыхает, но прежде чем она успевает начать нотацию, вмешивается Алан со своим собственным рецептом:

– Вам бы нужно походить со мной на прогулки. В городе, где асфальт и прочее, слишком большая нагрузка на суставы. Надо на природу, где под ногами мягкая земля, а подъемы и спуски помогут восстановить мышцы.

Джоанна, подняв бровь, уже готовится дать ему должный отпор, но я вдруг понимаю, что Алан прав. Я хочу поправиться, хочу вернуть былые силы. Возвратиться к прежней жизни, и если для этого придется терпеть его болтовню, я готова. К тому же гулять по холмам гораздо спокойней – вокруг никого, не надо тревожиться из-за возможных встреч со знакомыми.

Джоанна настроена скептически.

– Ты его еще больше приваживаешь, – ворчит она, когда мы остаемся одни. – От него теперь вообще не избавишься.

– Сама всегда говоришь, что мне надо чаще выбираться из дома. Чем же ты недовольна?

Она передергивает плечами.

– Ладно, только меня не впутывай.

Однако когда Алан заезжает за мной на своем видавшем виды автомобиле, она выглядит довольной, что я в самом деле решилась выйти. От предложенных соседом старых туристических ботинок я отказываюсь и надеваю свои красивые ярко-бирюзовые кроссовки, черные легинсы, того же цвета кофту с капюшоном и красную непромокаемую куртку.

– Как бы в таких ногу не подвернуть, – говорит Алан, с сомнением глядя на мою обувь. – Да и запачкаются. Мы ведь не на показ мод идем…

– Вся жизнь – показ мод, – возражаю я.

– «О, женщины, тщеславие вам имя», – вздыхает Алан, но мне кажется, что на самом деле ему это даже нравится.

Сегодня один из тех дней, когда небо белое как бумага, а над горизонтом висит странная серо-сизая дымка, так что в очертаниях вздымающихся и опускающихся холмов видится силуэт спящего гиганта. Задремав в машине, я просыпаюсь, когда мы уже петляем по узким проселкам, спускаясь в глубокую, покрытую деревьями долину. Выворачивая шею, я смотрю на поднимающиеся к небу обширные травянистые склоны. Алан включает пониженную передачу, и старая колымага с трудом взбирается вверх по тесной тропе. Наконец мы оказываемся на открытом пространстве, где во все стороны, насколько хватает глаз, стелятся багряным морем заросли вереска. Наша машина останавливается на небольшой парковке рядом с микроавтобусом престижной частной школы.

– Богатенькие любят сюда приезжать, – замечает Алан.

Я их понимаю. Здесь, на высоте, чувствуешь какой-то прилив энергии. Горизонт раздвигается, видны все складки и изломы местности, глубокие расселины, где некогда прошел ледник, и вымытые талой водой лощины. Перед тобой картина действовавших на протяжении тысячелетий сил, и твои проблемы по сравнению с этим кажутся мелкими и смешными. Я втягиваю наполненный вересковой сладостью воздух – тут, наверху, дышится так легко…

Обернувшись, ловлю на себе взгляд Алана.

– Просто чудо, правда? – улыбается он. – Душа отдыхает.

Да. Здесь я могу по-настоящему расслабиться. Вокруг никого. Даже школьников с рюкзаками и картами нигде не видно. Только объедающие вереск овцы время от времени блеянием подзывают отбившихся ягнят.

– В будни тут безлюдно, так что можно не бояться кого-то встретить, – говорит Алан, словно читая мои мысли. И добавляет со смехом: – Ну и криков тоже никто не услышит.

Я бросаю на него резкий взгляд. Конечно, это неуклюжая попытка сострить, но должен же он понимать, что никакой женщине не понравятся такие шутки от малознакомого мужчины, с которым она осталась наедине в глуши.

Даже странно, насколько легче дается здесь ходьба. Иногда говорят, что мозг – это мускул; что ж, тогда мой, похоже, был напряжен и сжат с того момента, как я вышла из комы, а теперь я практически чувствую, как он мало-помалу расслабляется, тугой узел понемногу подается и распускается с каждым вдохом этого воздуха, этого неба, одинокого клекота кружащего ястреба…

Алан практически не умолкает, но здесь, на открытой местности, мириться с его болтовней проще – половину слов уносит ветер. Мы встречаем пару других гуляющих, однако никто не ждет от нас общения по долгу вежливости, достаточно кивков и короткого приветствия. Взбираясь по заросшей тропе обратно к машине, я слегка задыхаюсь – не от панической атаки, просто от физических усилий. Когда мы наконец останавливаемся, ноги у меня дрожат, как у новорожденного ягненка, но это приятная усталость. Передо мной наконец открывается путь назад, к прежней, полноценной жизни.

Наши прогулки становятся регулярными. Не каждую неделю, конечно, однако по меньшей мере раз в месяц. Скоро я уже в состоянии пройти миль семь-восемь. Мышцы укрепляются, и нога слушается гораздо лучше, как будто соединение с мозгом каким-то образом вновь наладилось. Иногда мы берем с собой Джеймса и с улыбкой глядим, как он шлепает по лужами или пытается поймать рыбку в стаканчик из-под йогурта. Когда племянник устает, Алан, отлично подражающий голосам, развлекает его сценками из любимой телепередачи, так точно копируя всех персонажей и их ужимки, что даже я начинаю хохотать.

Благодаря ему мы много узнаем о природе. Он учит нас определять по хвостовому оперению ястреба и канюка, различать характерную скрипучую трель мелькающих между деревьями соек, отыскивать в зарослях дикую чернику… Джеймсу Алан показывает, как пускать блинчики по зеркально-гладкой поверхности озера, и мы все вместе ликуем, когда мальчику наконец удается запустить камешек далеко по воде.

О самом соседе я теперь тоже знаю немного больше. Его родители работали в частной школе-интернате к северу отсюда – хотя в каком качестве, я так и не поняла. Как Алан любит повторять: «Меня учили доброму и хорошему. Но все мы в конце концов одинаковы. Как говорила моя старая матушка, на родильном и смертном ложе и в уборной люди равны».

В Ланкашире он работал в машиностроительной компании, выпускавшей какие-то детали для автомобильных двигателей или что-то подобное. Раньше времени вышел на пенсию по нетрудоспособности. Я заметила, что он слегка прихрамывает на правую ногу, но в детали он не вдавался. «Не все проблемы видны невооруженным взглядом, вам ли не знать», – ворчливо ответил Алан, когда я продолжила выпытывать.

Я так и не поняла, почему он переехал в Шропшир, в маленький незнакомый городок. Может быть, Алан даже упоминал об этом, но я пропустила мимо ушей; его рассказы похожи на запутанный узел – если не знаешь, за какой кончик потянуть, ничего не ясно. О своей личной жизни мой спутник по прогулкам тоже не слишком распространялся: «Мне просто не повезло встретить хорошего человека, Сара. Не у всех складывается так удачно, как у вашей сестры». Не лучший пример, конечно, – счастье Джоанны закончилось тем, что ее муж погиб в автокатастрофе меньше чем через два года после свадьбы.

Пару раз Алан захватывает дробовик и учит меня стрелять. Целиться в животных я бы ни за что не смогла, но мне нравится разносить всякие импровизированные мишени. Мой мозг словно пробуждается от глубокого сна, сосредотачиваясь на освоении нового навыка.

– У вас верный глаз и хорошая координация, – отмечает Алан, когда я успешно сшибаю небольшие деревянные кегли, спрятанные в кустарнике.

Я буквально расцветаю от похвалы. И почему никто не сказал мне этого, когда я была девочкой? Хотя, помнится, учительница физкультуры пыталась записать меня в команду по нетболу, однако мама была против: «Нечего тратить время, Сара». А чем мы тогда занимались, кроме класса по изучению Библии и раздачи листовок в торговом центре, призывающих грешников вместо шопинга ходить по воскресеньям в церковь? Я ведь могла и в других областях достичь успехов, если бы только мне дали такой шанс.

Алан поговаривает о том, чтобы увеличить дистанцию наших вылазок. Есть двадцатимильная тропа, которая ведет в горы Бервин…

– Нам по силам замахнуться на это, – убеждает он. – Нужно развивать успех. Еще немного, и мы дойдем до моей хижины. Я иногда ночую в ней после долгих переходов. Там водопады, пещеры, заброшенные шахты. Подземные ходы идут прямо под ногами. Наверняка там раньше был приют контрабандистов.

– Контрабандисты в горах, так далеко от моря?

– Они и по рекам плавали – по Северну, например.

Ну, раз он так говорит… Сама я не очень дружу со знаниями. Никогда не была прилежной ученицей, а после аварии у меня большие проблемы с концентрацией внимания. Возможно, и это можно поправить, как уже получилось с ходьбой. Начать читать – понемногу, что-нибудь короткое, – и постепенно увеличивать нагрузку.

– А сокровища там есть? – пищит Джеймс, не сводя глаз с ползущей по руке божьей коровки.

– Очень даже могут быть, – кивает Алан. – В старые времена люди постоянно закапывали клады. Банков, чтобы хранить деньги, не было, а по стране то и дело проходили армии, грабя дома мирных жителей. «Именем короля» и все такое.

– Или королевы, – откликается Джеймс, привыкший дома к женскому правлению.

– В основном все-таки «короля».

Вечером мы возвращаем племянника Джоанне, как следует отдохнувшей без нас двоих, и Алан приглашает меня в паб.

– Там как раз скидки на ранний ужин. Мы заслужили это после всей ходьбы вверх-вниз.

Я колеблюсь, не желая подавать ложных надежд. Однако Алан был так добр к нам – возил меня на прогулки, развлекал Джеймса, – что отказать, обрекая на очередную одинокую трапезу дома, выглядело бы черной неблагодарностью.

Вечер, конечно, складывается не лучшим образом. Я вообще теперь не очень люблю выходы в свет, к тому же чувствую себя замарашкой в джинсах и кроссовках – другие женщины в пабе явно готовились, а у меня с собой нет даже подводки для глаз или губной помады. Алана здесь знают и рады, что он пришел не один. Парочка посетителей, здороваясь, отмечают это обстоятельство. Все вполне по-дружески, но мне они незнакомы – или наоборот, не могу сказать, – так что мы еще не успеваем сесть за столик, а я уже нервничаю и чувствую, как кровь приливает к лицу.

– Не обращайте внимания, – говорит Алан. – Они думают, у нас свидание. Хотя видно же – мы в разных категориях…

Он слегка усмехается, ожидая, очевидно, возражений с моей стороны, сигнала, что мы и правда движемся куда-то в сторону свиданий и прочего. Однако мне до этого на самом деле как до Луны.

Я заказываю бокал вина – просто за компанию, с расчетом сделать глоток-другой, – но от нервов выпиваю его весь и слишком быстро. Начинаю болтать без умолку, лишь бы не возвращаться к теме свиданий. Когда приносят еду – рыбу с кита размером, железнодорожные шпалы картошки фри и огромный соусник переваренного зеленого горошка, – я проглатываю ее в один присест, чтобы нейтрализовать алкоголь и не превратить вечер в катастрофу. Зато Алан теперь говорит и говорит, перебивая одну историю другой, так что его порция стынет, а я как дура сижу над пустой тарелкой. Подошедшая официантка забирает ее, пытается и у него взять посуду – он уже столько времени не поднимал свою чертову вилку, что можно подумать, он закончил есть. Опомнившись, он принимается за ужин. Повисает невыносимое молчание…

Алан уговаривает меня посидеть еще, заказать пудинг («Ну же, Сара, мне нечасто приходится ужинать в такой приятной компании»), но я отговариваюсь тем, что нехорошо себя чувствую. И, в общем-то, не выдумываю. Я ощущаю жар и подступающую панику, сердце бьется неровно, будто то и дело пропуская удар. От вина или жирной пищи? Я почти уверена, что если я не выберусь отсюда как можно скорее, меня стошнит или хватит инфаркт. У Алана вытягивается лицо, он определенно рассчитывал не на такое завершение вечера. Однако заботливый как всегда, он быстро рассчитывается, отвергнув все мои попытки заплатить за себя, и сажает меня в машину. Мы едем с открытыми окнами на случай, если меня все же начнет тошнить. К двери дома я спешу почти бегом.

Джоанна, выключив телевизор, одаряет меня взглядом, в котором читается: «А я говорила».

– Я предупреждала, что ничем хорошим это не закончится, Сара. Алан – одинокий, ранимый человек. И он не просто парень из бара, которого подцепила, а потом бросила, как ты раньше делала. Он наш сосед, с ним нельзя так поступать, нам жить рядом с ним. Что, по-твоему, он станет о тебе думать?

У меня челюсть отваливается. Ее заботит Алан? Да это я ранимая, а не он, я пытаюсь выкарабкаться и вернуться к нормальной жизни! И нечего мне морали читать. Что с того, что в молодости я меняла парней как перчатки? Я была свободна и привлекательна. Честное слово, порой Джоанна говорит прямо как наша матушка.

После случившегося я начинаю избегать Алана. Мы еще выбираемся несколько раз на природу, теперь уже всегда с Джеймсом, потом появляются отговорки. Сперва нога, потом грипп – это по-настоящему, три недели я болею и еще почти два месяца прихожу в норму, – ну а после все, порядок нарушен. Племянника, правда, Алан иногда по-прежнему берет с собой. Они возвращаются с наловленными в банки божьими коровками, найденными фазаньими перьями, один раз даже с выбеленным солнцем овечьим черепом. Джоанна принимает все подарочки не моргнув глазом – как-никак, эти прогулки дают ей хоть немного свободного времени по выходным, когда она может пройтись по магазинам или не торопясь почитать газету за чаем. Никому из нас не кажется странным, что ближайший друг мальчика – мужчина за пятьдесят.