8. Барселона, день третий

Здравствуй, первое похмелье! Как же мне было плохо, кто бы только знал. Наверное, я всегда отказывалась от алкоголя именно потому, что догадывалась о последствиях. Во рту было сухо и как будто кошки ночевали. Наверное, это еще и от сигарет. Голова была настолько тяжелой, словно вместо мозга у меня там был огромный булыжник, который еще и давил, притягивая к земле. Но самое страшное, что как бы я ни напрягалась, я не могла вспомнить абсолютно ничего после того, как начались танцы. Разбитая физиономия коллеги – это была последняя вспышка.

Я повернулась к окну и увидела перед собой Мирона. Он спал со мной на кровати, лежа с края спиной ко мне. В одежде. В то время как я сама была раздета до нижнего белья и ручаться за то, что я сделала это самостоятельно, я не могла.

Я слегка приподнялась, но легкого шуршания одеяла и простыней было достаточно и Мирон тоже проснулся.

– Привет, Высоцкая. Выспалась? – спросил он, потягиваясь и разворачиваясь ко мне.

Пару дней назад после аналогичного вопроса я послала его к черту. Но сегодня все было иначе:

– Как юрист могу тебе сказать, что аргументов в пользу этого факта у меня нет, а как человек вообще не знаю, что ответить. Мне очень плохо, если честно.

– Было бы странно, если бы плохо тебе не было, – ответил он, но улыбки в его словах не было. Он мне сейчас папу моего напомнил, который отчитывал меня, когда я позже положенного времени домой с прогулки возвращалась. – Я тебя вчера в номер на руках принес, идти сама ты не могла.

– Я так много выпила? – ахнула я.

– Дело не в том, сколько ты выпила. Дело в том, что вообще ни черта меня не слушалась вчера. Твоя рука тянулась к бокалу каждый раз, когда я секунду отворачивался. Если ты реально вчера выпила первый раз в жизни, то у тебя явно вырисовывается проблема женского алкоголизма. Сорри, но мне пришлось тебя в номер отправить силой и угрозами, чтобы спать уложить. А ты, зараза такая, на меня еще и голос подняла вчера…

– Это ты меня раздел? – с опаской поинтересовалась я.

– Я, кто ж еще? Догола не смог, извини. Боялся не сдержаться. И сам раздеваться не стал, чтобы ты с утра чего дурного не подумала, – наконец-то он первый раз улыбнулся.

Так, между нами, ничего не было?! Слава богу! Нет не потому, что я передумала. Учитывая, что память мне изменяла, мое личное внутреннее горе от сознания того, что все было, а я ничего не помню – вот это был бы мой персональный Армагеддон.

– Спасибо, – тихо ответила я, сгорая от чувства стыда за свое вчерашнее поведение. – Я действительно очень плохо себя вчера вела?

Мирон помолчал несколько секунд, а потом засмеялся и сказал уже со знакомым мне выражением лица:

– Да расслабься ты, Высоцкая! Нормально все, я пошутил! Ты еще немного выпила, от духоты и с непривычки тебя немного повело и все. Мы с тобой пошли прогуляться немного, подальше от шума, но ты так устала, что я просто взял тебя на руки и отнес в номер. Честно раздел до белья и сам спать лег. А что это за мудила вчера был с тобой? Твой бывший?

– Ты!.. Ты!.. – я негодовала настолько, насколько мне позволяла моя больная голова. – Нормальные у тебя шуточки! Ты представляешь, что я себе надумала уже? Там вчера были мои подчиненные, а я перед ними в таком виде! Я же тебе говорила, что я не пью! И зачем я вообще согласилась вчера?!

– Ты голос на меня не повышай, ладно? – Мирон дотронулся пальцем до моих губ. – У тебя выбора не было, Высоцкая, не забывайся. Эти губки обещали мне слушаться и делать все, что я говорю. И, в принципе, у тебя все неплохо получается. А напиться тебе никто бы и не позволил вчера. Я чисто так: расслабить тебя чутка, стереть с тебя твою напускную колючесть и посмотреть на тебя живую, когда ты не контролируешь каждый свой шаг, слово и желание.

Я снова напряглась: значит, все-таки что-то было вчера? Но Мирон продолжал:

– И то, что ты выпила вчера пару бокалов вина, еще не значит, что ты напилась. Расслабилась немного, потому что ходила два дня как струна от гитары. А бывший твой вчера, видимо, достал тебя. И, кстати, я даже «спасибо» от тебя за вчерашнее не услышал ни разу. Если бы я не успел вовремя, то нам бы с тобой сегодня пришлось не только твоим похмельем заниматься. Или тебе его жаль стало? А, Высоцкая?

– Да не бывший он, – отрезала я. – Мы иногда работаем вместе. Олег Макаров его зовут. Он мудак и козел, его никто не выносит, кроме Пузана. А я вчера просто не сдержалась и сказала все, что я о нем думаю. Ну, и он тоже.

– Так я и втащил ему, когда услышал, что он тебе сказал. Ну, от обиды, ты же понимаешь, Высоцкая, – он улыбнулся и откинул прядь моих волос назад. – Ты такая неприступная леди, что даже такой развратник как я еще ни разу не зашел дальше вот этого кружевного барьера, – его рука скользнула ниже и он потянул лямку моего лифчика на себя. – Как можно так называть девочку, которая с такой ревностью и так успешно оберегает свои границы от такого грязного подонка, как я?

Сердце мое бешено стучалось внутри, все мое естество стремилось к нему вслед за этой дурацкой лямкой, но Мирон еще продолжал говорить со мной своим гипнотизирующим голосом:

– Хоть в рамках нашего с тобой мирного договора мне держаться сложнее, чем канатоходцу на нитке, но я правил не нарушил ни разу, – он отпустил лямку, поднял ладонь вверх и съехидничал. – Ручки-то вот они!

– Придурок! – выругалась я на Мирона и с силой толкнула его в грудь. – Ты такой придурок!

– Эй-эй! Не хами, Высоцкая, а то накажу еще раз, – предупредил меня довольный Мирон, вставая с кровати. – Давай, живо в душ и на футбол, а то уже почти полдень. Опаздываем.

– Ты издеваешься? Я что: должна в футбол сейчас пойти играть? А балет тебе не станцевать или, может, дом построить?

– Маленькая моя, а ты мне часом не соврала, что ты у дядьки юристом работаешь? Может, ты там просто полы моешь? На стадионе «Камп Ноу» сегодня играют «Барселона» и «Порту». Ваш босс – фанат хозяев поля. Он поэтому и притащил вас всех ваших индусов сюда под бюджет конторы, чтобы на матч живьем посмотреть. Думаешь, вы свои переговоры в Москве не могли устроить? И все сейчас поедут смотреть игру да пивом здоровье поправлять после вчерашнего. И вы все должны болеть за «Барселону», громко кричать, ну, и все такое. Так что, одевайся. Мы поедем на машине. Давай, давай, шевелись, Высоцкая.

– Слушай, а какая у тебя фамилия? Фадеев, как у Пузана?

– Тебе зачем? – насторожился он.

– А я тоже к тебе по фамилии буду обращаться!

– Будет правильнее, – Мирон угрожающе склонился надо мной, – если ты перестанешь со мной спорить, быстро соберешься и будешь звать меня Мирошей. Все, разговор окончен. Собирайся.

Как всегда: без возражений. Нет, он все-таки гад! Но такой симпатичный…

Я завернулась в одеяло, захватила по дороге в ванную одежду и через час мы уже ехали на стадион. Мирон был в хорошем расположении духа, а я все больше молчала. У меня все еще болела голова, но я не жаловалась.

К тому моменту, когда мы приехали, все уже были на месте. Пива, правда, никто не пил (оказалось, что здесь это под запретом) и все отпаивались минералкой. Макарова не было. Мы со всеми поздоровались, но сели чуть подальше, ибо свободных мест было много.

– Чтобы босс был доволен, ты должна громко кричать «Бар-се-ло-на!», Высоцкая, ясно? – сообщил мне Мирон, протягивая сигарету. – Будешь?

– Не буду, – отрезала я с досадой. – И я ничего никому не должна. Я вообще буду болеть за вторую команду, ясно?

– Они ж продуют!

– Тебе-то откуда знать?

– Это и белке понятно, Высоцкая, – засмеялся он. – Выиграют вон те, синенькие.

– Да? Спорим, что выиграют вон те, беленькие? – передразнила я его.

– Спорим! – моментально согласился он и схватил меня за руку. – Если выиграют беленькие, я делаю тебе права как только мы вернемся в Москву и ни копейки с тебя за это не беру. Если выигрывают синенькие, то сегодня вечером я тебя трахну!

Это прозвучало так пошло, так омерзительно, но так восхитительно и так возбуждающе одновременно. Я не успела ничего сообразить, а Мирон уже разбил наши руки и смотрел на меня с таким довольным видом, что захотелось накормить его лимоном без сахара.

Игра началась. Надо ли рассказывать за кого на самом деле я тогда болела? Я дрожала изнутри, но вида не показывала, каждый раз, как мяч приближался к воротам «синеньких». Головную боль как рукой сняло. Изо всех сил я изображала злость и досаду из-за моего вынужденного участия споре, а про себя молила, чтобы беленькие проиграли. Мне не нужны были права. Мне хотелось Мирона и я уже давно перестала сопротивляться этому желанию, ибо оно было самым естественным и инстинктивным желанием живого человека, как говорила моя Алька.

Игра закончилась со счетом 2:0. «Синенькие» выиграли. Я проиграла.

***

Мирон повзрослел рано, лет в 14. Тогда он впервые осознал, оценил и принял все свои желания. Его решительный и дикий характер порождал в нем желания с частотой смены слайдов в калейдоскопе. Бешеный восторг от тепла женского тела в его руках рождал только новые желания и не гасил пожар ни разу. Кто она была – это никогда не было важным. Инстинкт, который им управлял, всегда делал выбор за него. Все, что было нужно сделать ему самому – это пройти короткий путь от первого вскользь брошенного на нее взгляда до момента, когда она издает стон и извивается в его руках, требуя продолжения. Все, что делал Мирон в своей сознательной жизни до последнего дня, было направлено к одной единственной цели: секс. Он любил каждую свою женщину, просто это длилось совсем недолго. Если оценивать в масштабах жизни всего человечества, то время этой любви было ничтожно. Даже ту самочку у бассейна в желтой шляпе он искренне любил все двадцать минут с момента, когда она взяла из его рук коктейль в холодном бокале и до момента, когда он кончил. Только в этот раз все было немного иначе. Как только он закрывал глаза, он вспоминал Высоцкую, которая стояла на балконе их номера и он точно знал, что она за ним наблюдала. К ней его тянуло как магнитом и это желание контролю не поддавалось.

Мирон всегда был честен со всеми. Он знал правду о себе: жестокий, властный, вспыльчивый, эгоистичный, равнодушный, ни разу не сентиментальный, холодный (вне постели), расчетливый, не способный к эмоциональной привязанности. Он знал, что эти качества нельзя демонстрировать, если идти к тем целям, которые он себе ставил. Поэтому окружающим он являл другую картинку: веселый, легкий в общении, обаятельный, обоснованно наглый, самоуверенный, в меру пошлый – чертовский привлекательный и сексуальный представитель мужской половины населения.

Образование и финансовая независимость с раннего возраста превратили его в достаточно опасного хищника, способного вызывать в женщинах все разнообразие проявления чувств в его адрес. И он любил женщин. Он изучал их. Он наблюдал за ними. Он экспериментировал. Он ставил себе задачу и решал ее быстро. Он не просто шел по улице: он шел за чьими-то красивыми ножками. Он не просто нарушал правила, пересекая двойную сплошную: он просто видел чей-то силуэт на автобусной остановке в зеркале заднего вида. Он не просто разговаривал и улыбался: он соблазнял. Всех, кто ему понравится. Практически всегда ему это удавалось, потому что он всегда видел именно ту, которая ему нужна прямо сейчас и все козыри в игре с ней были в его руках. После победы всегда происходил один из двух возможных вариантов развития событий. Первый – это когда психо-эмоциональное состояние его партнерши позволяло ему продолжать с ней общение без угрозы на изменение течения хода его обычной жизни, в которой не было места отношениям и привязанностям. Второй – это когда при малейшем намеке на подобный исход Мирон показывал фокус с исчезновением. Просто исчезал. Умел, надо признать. Шансов у бедняжки, рассчитывающей на что-то светлое и долгое, не было. И Мирон практически никогда не ошибался в оценке предсказуемости этих вариантов.

Увидев Высоцкую, шагнувшую через порог его аудитории тем вечером, он сразу почувствовал перспективу появления нового варианта развития событий. Он ясно осознал, как что-то изнутри в нем замкнуло. Он мгновенно понял, что все пойдет не так, как он привык. Все, абсолютно все его привычные ощущения стали заменяться каким-то другими: новыми, странными, необъяснимыми. Отпустить ее после того, как она села к нему в машину, он теперь просто не мог, хотя опыт говорил, что таких, как она, лучше пропускать вообще сразу. Обычно те, которые были очень неприступными, после обработки становились слишком навязчивыми. Исчезать из жизни таких было потом крайне сложно.