Дождь был желанным для земли, но на людей действовал угнетающе, мешал думать. Темнело; буквы на листе, который лежал перед глазами Кадфаэля, стали расплываться. Он прекратил чтение; зная английский с детства, латынь Кадфаэль выучил уже в зрелом возрасте, ценой утомительных усилий, и, хотя и владел ею, она оставалась для него чужим, непривычным языком. Он проверил варившиеся смеси, помешал тут и там, бросил какие-то недостающие травы в ступку и растирал до тех пор, пока они не превратились в пыль и полностью не перемешались; потом он выскочил из сарайчика, быстро пробежал через мокрый садик и оказался в большом дворе. Под рясой он прижимал к груди драгоценный пергамент.

Кадфаэль добежал до навеса над крыльцом странноприимного дома и под его прикрытием собирался с духом, прежде чем пуститься шлепать по лужам в направлении крытой галереи монастыря, когда увидел троих всадников, въехавших со стороны предместья и остановившихся под аркой ворот у сторожки, чтобы стряхнуть капли дождя с плащей. Привратник, торопясь, вышел поприветствовать прибывших и двинулся вдоль стены под прикрытием навеса, а из конюшни выскочил конюх и побежал по лужам, накрыв голову мешком.

«Должно быть, это Леорик Аспли из Аспли и его сын, пожелавший надеть рясу и стать монахом», – подумал Кадфаэль. Он постоял какое-то время, вглядываясь в приехавших, частично из любопытства, частично надеясь – увы, тщетно, – что ливень ослабнет и ему удастся пересечь двор и попасть в скрипторий, не промокнув насквозь.

Впереди ехал на крупном сером коне высокий, очень прямо державшийся пожилой человек в толстом плаще. Когда он откинул капюшон, стала видна копна густых седых волос и длинное суровое бородатое лицо. Даже на таком расстоянии оно казалось значительным, неулыбчивым, непреклонным; орлиный нос придавал ему высокомерное выражение, усугубляемое жесткими очертаниями гордого рта; однако, когда всадник сошел с коня, его обращение с привратником и конюхом было подчеркнуто вежливым. Трудный человек. Вероятно, такому отцу нелегко угодить. Одобрял ли он решение сына или согласился против воли, с досадой? Кадфаэль подумал, что Леорику, очевидно, больше пятидесяти, и по простоте душевной счел его стариком, забывая о собственном возрасте, о котором вообще никогда не думал, а ведь ему самому было шестьдесят.

Гораздо сильнее его внимание привлек юноша, который, как того требовали приличия, почтительно следовал за отцом на расстоянии нескольких ярдов и быстро спрыгнул со своего черного пони, чтобы поддержать родителю стремя. Пожалуй, даже излишне быстро, но при этом в его манере держаться было что-то напоминающее жесткую несгибаемость старшего. Когда они спешились, оказалось, что девятнадцатилетний Мэриет Аспли на голову ниже Леорика; это был хорошо сложенный, стройный, крепкий юноша, на первый взгляд ничем особенно не примечательный. Темные пряди волос прилипли к его мокрому лбу, и потоки дождя струились по гладким щекам, как потоки слез. Он стоял чуть в стороне, со смиренно склоненной головой и опущенными долу глазами, весь внимание, как слуга, ожидающий приказаний хозяина. Когда же Аспли направились под навес сторожки, Мэриет следовал по пятам за отцом, как хорошо обученная собака. И все же в его поведении была какая-то замкнутость, что-то принадлежащее ему одному; он как будто выполнял весь этот ритуал, не участвуя в происходящем душой. Это было скрупулезное соблюдение внешних формальностей, которое не затрагивало даже частички его «я». Насколько Кадфаэль мог разглядеть на таком расстоянии, выражение лица Мэриета было столь же спокойным и суровым, как у Аспли-старшего.

«Да, – подумал Кадфаэль, – между этими двумя нет согласия, это несомненно». Единственное, чем он мог объяснить холодность и непреклонность отца, так это тем, что тот не одобряет решение сына, – мысль, сразу пришедшая Кадфаэлю в голову; возможно, отец пытался отговорить сына и очень сердит, что это ему не удалось. Упрямство, с одной стороны, крушение надежд и разочарование – с другой – разделили их. Не лучшее начало служения – противостоять воле отца. Однако ослепленные слишком ярким светом не видят, не хотят видеть боли, которую они причиняют. Путь, которым Кадфаэль пришел в монастырь, был иным, но ему пришлось пару раз наблюдать такие случаи, и он понимал всю тяжесть подобной размолвки. Прибывшие отправились в сторожку ожидать брата Павла, а после – официального приема у аббата. Конюх, который приехал вслед за ними на косматом диком пони, отвел лошадей на конюшню, и большой двор снова опустел; дождь лил по-прежнему. Брат Кадфаэль подобрал повыше полы своей рясы и побежал к главному корпусу, там стряхнул воду с рукавов и капюшона, а потом пошел в скрипторий, устроился удобно и продолжил чтение. Через несколько минут он полностью погрузился в раздумья о том, являлись ли dittanders Элфрика тем же самым, что его собственный dittany (ясенец белый). Кадфаэль не думал больше о Мэриете Аспли, который принял неколебимое решение стать монахом.

На следующий день юноша предстал перед капитулом, чтобы формально заявить о своем желании и познакомиться с теми, кому предстояло стать его братьями. Во время послушничества молодые люди не принимали участия в дискуссиях капитула, им разрешалось лишь слушать, чтобы набираться ума, но аббат Радульфус настаивал, чтобы к ним с самого момента их вступления в монастырь относились учтиво, как принято среди братии.

Впервые надев рясу, Мэриет чувствовал себя в ней чуть-чуть стесненно, даже казался меньше ростом, как отметил внимательно наблюдавший за ним Кадфаэль. Теперь, когда рядом не было отца, вызывавшего в сыне враждебную холодность, юноша стоял, опустив глаза и крепко сжав руки, испытывая, очевидно, благоговейный трепет перед происходящим. На вопросы отвечал тихим, ровным голосом, быстро и с должным смирением. Лицо, от природы бледное, под летним солнцем загорело до темно-золотого цвета, бежавшая под гладкой кожей кровь прилила к щекам. Высокие скулы, тонкий прямой нос с красиво вырезанными, нервно трепещущими ноздрями, и этот гордый рот с полными губами, сурово сжатыми, когда юноша молчал, и казавшимися такими нежными, трогательными, когда он говорил. Глаза скрывались за смиренно опущенными веками, брови, чуть более темные, чем волосы, были четко изогнуты.

– Надеюсь, ты хорошо подумал, – проговорил аббат, – но теперь у тебя есть время подумать еще, не опасаясь осуждения ни с чьей стороны. Действительно ли ты хочешь вступить в монашескую жизнь, стать одним из нас? Это по-настоящему обдуманное и твердое желание? Ты можешь высказать все, что у тебя на душе.

Аббату ответил тихий голос, и в нем прозвучала скорее гордость, чем решимость.

– Таково мое желание, отец мой. – Казалось, юноша сам удивлен собственной горячностью. – Я прошу вас принять меня и обещаю быть послушным во всем.

– Такую клятву ты дашь позже, – сказал Радульфус с легкой улыбкой. – А пока брат Павел будет твоим наставником, и ты будешь подчиняться ему. Для тех, кто вступает в Орден в зрелом возрасте, послушничество обычно длится год. У тебя есть время и дать обет, и выполнить его.

Когда аббат произнес эти слова, опущенная голова юноши резко вскинулась, веки поднялись и открыли большие ясные глаза, темно-карие, с зелеными точками. До сих пор Мэриет ни разу не взглянул прямо на свет, поэтому яркость его глаз удивила и встревожила аббата. А голос зазвучал выше и резче, чем раньше, почти испуганно:

– Отец мой, это обязательно? Нельзя ли сократить срок, если я заслужу? Ожидание так трудно переносить.

Аббат посмотрел на него внимательно, сдвинул свои прямые брови и насупился, но это было скорее выражением удивления, чем неудовольствия.

– Срок может быть сокращен, если нам это покажется целесообразным. Если ты будешь готов раньше, это проявится само собой. Не напрягайся чрезмерно, стараясь достичь совершенства.

Легко было заметить, что юноша Мэриет очень чувствителен к скрытому смыслу и слов, и тона. Он снова прикрыл глаза веками, как будто опустил завесу, и посмотрел на свои сцепленные руки.

– Отец мой, направляйте меня. Я всем сердцем хочу принять постриг и жить в мире и покое.

Кадфаэлю показалось, что сдержанный голос на какое-то мгновение дрогнул. Это, несомненно, никак не повредило юноше в глазах Радульфуса, которому приходилось иметь дело и с пылкими энтузиастами, и с теми, кого, как жертвенных агнцев, буквально волокли на алтарь посвящения.

– Это можно заслужить, – произнес аббат мягко.

– Отец мой, я заслужу!

Голос юноши дрогнул, но только на секунду. Поразительные глаза оставались прикрытыми.

Радульфус, ласково взглянув, отпустил юношу и после его ухода закрыл заседание капитула. Образцовое вступление? Или на всем этом лежала тень слишком лихорадочного усердия, которое не мог не почувствовать столь проницательный человек, как аббат Радульфус, а почувствовав, не мог одобрить и в будущем собирался относиться к юноше с большой осторожностью? Обуреваемый страстями серьезный молодой человек, попав в тихое убежище, о котором он мечтал, легко может проявить излишнюю горячность и нетерпение. Кадфаэль, всегда прочно стоявший на земле своими большими ногами и спокойно принявший решение укрыться в тихой монастырской гавани на весь остаток жизни, все же испытывал чувство сильной симпатии к пылкой юности, которая все преувеличивала, которая могла взлететь в небеса от строчки стихов или обрывка музыкальной фразы. Некоторые юноши, вспыхнув, горели потом до самого своего смертного часа, освещая путь многим, и оставляли после себя сверкающий след идущим им на смену поколениям. У других же огонь гас от нехватки горючего, однако не причиняя этим зла никому. Время покажет, что́ принесет с собой маленький костер несчастного Мэриета.

Хью Берингар, помощник шерифа Шропшира, вернулся из своего манора Мэзбери, чтобы принять дела, поскольку его начальник, Жильбер Прескот, отправился к королю Стефану в Вестминстер со своим обычным визитом, приуроченным ко дню святого Михаила^[1], – дать отчет о положении дел и доходах графства. Их обоюдными усилиями окру́га оставалась хорошо защищенной и верной присяге, ее не затронули беспорядки, сотрясавшие бо́льшую часть страны, и у аббатства были серьезные причины благодарить их обоих, потому что многие обители, расположенные в Уэльсе вблизи дорог, оказывались распущенными, разогнанными, превращенными в военные крепости, некоторые даже не однажды, и никакого возмещения убытков при этом они не получали. Хуже, чем войска короля Стефана, с одной стороны, и войска его родственницы-императрицы, с другой, – а по совести говоря, и те и другие причиняли достаточно зла, – хуже них оказывались расползшиеся по стране армии отдельных сеньоров, хищники большие и малые, пожирающие все в тех местах, где они могли не опасаться карающей руки закона. В Шропшире, однако, законная власть была достаточно сильна и верна королю, во всяком случае настолько, чтобы заботиться о его подданных.

Убедившись, что жена и маленький сын удобно устроились в их городском доме рядом с церковью Святой Девы Марии и что в гарнизоне крепости царит полный порядок, Хью прежде всего отправился засвидетельствовать свое почтение аббату. И никогда он не уезжал из монастыря, не навестив брата Кадфаэля. Они были старые друзья, ближе, чем бывают отец и сын, и относились друг к другу со спокойной терпимостью людей разных поколений; кроме того, их сближали и общие приключения, которые стирали различия в возрасте. В беседах друг с другом и тот и другой оттачивали свой ум, чтобы лучше защищать вечные ценности, которые с каждым днем все более попирались в трясущейся от страха разоренной стране.

Кадфаэль спросил, как поживает Элин, и улыбнулся, радуясь просто оттого, что произнес ее имя. Он был свидетелем того, как Хью добился и жены, и своего высокого для такого молодого человека положения, и по-дедовски гордился их первенцем, крестным отцом которого стал в первые дни этого года.

– Великолепно, – с удовольствием ответил Хью. – Спрашивает о тебе. Как только отслужу свой срок, найду способ увезти тебя к нам, и ты убедишься сам, как она расцвела.

– Бутон был достаточно редкостный, – проговорил Кадфаэль. – А бесенок Жиль? Господи Боже, ему уже девять месяцев от роду, он скоро начнет носиться по полу, как щенок! Они встают на ноги прежде, чем становятся самостоятельными.

– Он передвигается на четырех не хуже, чем его рабыня Констанс на двух, – с гордостью объявил Хью. – И сжимает ее руку так же крепко, как прирожденный воин – меч. Только отдали́ Господь от него это время на долгие годы! Мне его детство покажется коротким. Даст Бог, времена раздоров окончатся раньше, чем он возмужает. Было же время, когда в Англии царили незыблемые законы, и оно должно снова вернуться.

Хью был человеком уравновешенным и неунывающим, но временами, когда он думал о своей должности и верности королю, на его лицо набегала тень.

– Какие вести с юга? – спросил Кадфаэль, заметив легкое облачко. – Похоже, совещание у епископа Генри ничего не дало.

Генри Блуа, епископ Винчестерский и папский легат, был младшим братом короля и его неколебимым сторонником, пока Стефан не напал на Церковь и не оскорбил ее в лице ряда епископов. Кому оставался верен сам епископ Генри после того, как его родственница – императрица Матильда прибыла в Англию и вместе со своей партией прочно обосновалась на западе, избрав своей твердыней город Глостер, было неясно. Умный, честолюбивый и практичный священнослужитель, несомненно, мог сочувствовать и той, и другой стороне, но от их поведения приходил только во все большее отчаяние; раздираемый родственными чувствами, он всю весну и лето этого года пытался изо всех сил уговорить врагов прийти к разумному соглашению и подготовил некоторые пункты будущего договора, которые могли если и не удовлетворить требования обеих сторон, то хотя бы умиротворить их и дать Англии заслуживающее доверия правительство и какую-то надежду на возвращение законности. Генри сделал все, что мог, и даже сумел всего лишь около месяца назад организовать вблизи Бата встречу представителей обеих партий. Но согласия достигнуть не удалось.

– Хотя бойню это остановило, – заметил Хью, скривившись, – по крайней мере на какое-то время. Однако плодов пока нет, собирать нечего.

– До нас дошел слух, – сказал Кадфаэль, – что императрица предлагала избрать Церковь в качестве арбитра, а Стефан не согласился.

– Неудивительно! – ухмыльнулся Хью. – У него есть владения, у нее – нет. Любое обращение к суду для него угроза потерять все, ей же ставить на карту нечего, а выиграть кое-что она может. Самый пристрастный суд поймет, что она не дура. А мой король, дай ему Господь побольше разума, оскорбил Церковь, и она не замедлит отомстить за себя. Нет, тут надеяться не на что. В данный момент епископ Генри отправился во Францию; он не теряет надежды и ищет поддержки у французского короля и графа Теобальда Нормандского. Ближайшие недели он будет придумывать мирные предложения, а потом вернется сюда с войском и снова обратится к враждующим сторонам. Сказать правду, он рассчитывал получить бо́льшую поддержку, прежде всего с севера. Но они все прикусили языки и сидят по домам.

– Честер? – рискнул высказать предположение Кадфаэль.

Граф Ранульф Честерский был независимым полукоролем на севере – он был женат на дочери графа Глостерского, сводного брата императрицы и ее главного сторонника в этой борьбе; однако у него имелись претензии к обеим партиям, и до сих пор он осмотрительно соблюдал мир в своих владениях, не выступая с оружием в руках ни на той, ни на другой стороне.

– Он и его сводный брат, Вильям Румэйр. У Румэйра большие владения в Линкольншире, и вместе они – сила, с которой приходится считаться. Они, надо признать, удерживают там равновесие, но могли бы сделать больше. Ладно, надо быть благодарным даже за временное перемирие. А потом – будем надеяться.

Увы, надежд Англия за эти трудные годы познала в избытке. Однако Генри Блуа, надо отдать ему справедливость, изо всех сил старался навести порядок в царившем хаосе. Генри был наглядным примером того, как можно достичь больших успехов в миру́, рано облачившись в сутану. Монах монастыря Клюни, аббат в Гластонбери, епископ Винчестерский, папский легат – взлет крутой и яркий, как радуга. Правда, он начинал, будучи племянником монарха, и своим быстрым продвижением был обязан старому королю Генриху. Способные младшие сыновья менее знатных семейств, выбрав монашескую стезю, не могли надеяться получить епископский сан ни в их собственном аббатстве, ни в каком другом. Например, этот пылкий юноша с зелеными крапинками в глазах – как далеко пойдет он по дороге к власти?

– Хью, – Кадфаэль плеснул немного воды в жаровню, чтобы торф только тлел и при желании огонь можно было бы снова быстро разжечь, – что ты знаешь об Аспли из Аспли? Этот манор на краю Долгого Леса не слишком, кажется, удален от города, но место достаточно уединенное.