Глава 2

«Я всегда подозревал, что есть нечто мистическое в этих переживаниях и возможно существа из бреда действительно обладают сознанием. Возможно, они действительно существуют.

Во всяком случае, у меня нет объяснений тому, почему галлюцинации при белой горячке всегда носят ужасающий характер.

Почему они не нейтральные или не веселящие или забавные?

Как при употреблении других психоактивных веществ. Я видел разные галлюцинации, например от гликодина или псилоцибина. Но они могли немного пугать, но никогда не ужасали и даже преимущественно забавляли или восхищали своей красотой.

Но в белой горячке всё одинаково в смысле страха, ужаса и агрессии.

Этому нет у меня объяснения, и это наводит на определённые мысли»

Однажды водку не принесли, но Натка не сразу это заметила. В том мутном, уже пограничном с изнаночным миром состоянии, она не заметила бы даже своей смерти. Алкоголь в крови зашкаливал, количество промилле заставило бы побледнеть любого реаниматолога со стажем, но тело продолжало жить, пусть даже более не в симбиозе с разумом. Сердце билось редко и тяжело, лёгкие втягивали и выталкивали воздух с натужным сипением, зрачки хаотично двигались под закрытыми веками, а ноги время от времени начинали дёргаться, имитируя жуткое подобие бега. Будучи ещё в более-менее осознанном состоянии Натка ходила в туалет на судно, которое сразу выносили молчаливые санитары, но потом утратила и эту способность. Теперь ей просто меняли подгузники, переворачивая с боку на бок небрежно и грубо, как набитый песком тряпичный манекен. Пару раз она чуть не захлебнулась собственной рвотой, когда агонизирующий организм пытался отторгнуть вливаемый в него яд, но на помощь вовремя приходили всё те же санитары, поднятые по тревоге неусыпным оком, наблюдающим за узницей через камеру наблюдения.

Первое осознание чего-то неправильного пришло к Натке в тот момент, когда в очередной раз восстав из глубокой алкогольной комы, она зашарила руками вокруг, но не обнаружила силиконовой фляги в районе досягаемости. Не обнаружила и позже, после того, как собравшись с силами, ползком обследовала палату. На тот момент это не сильно её огорчило, и она просто снова отключилась, поскольку выпитое ранее ещё в избытке гуляло по венам, надёжно удерживая грядущую абстягу на безопасном расстоянии.

Следующее пробуждение далось тяжелее. Уже стучал пульс в ушах, уже давило невидимыми тисками голову, уже колючим наждаком выстлало язык и гортань, и уже не получалось вернуться в спасительное забытье. Вместо него опустилась на Натку вернувшаяся Муть в её самом худшем и запущенном варианте.

В этой вязкой Мути Натка мариновалась сначала вечность, а потом ещё одну вечность, пока к ней медленно (слишком медленно!) обратно пропорционально тому, как вместе со слабым дыханием испарялся из тела алкогольный дурман, возвращалось сознание. Больное, дёрганное, измученное, но уже способное связать мечущиеся в черепной коробке рваные мысли в единое целое. И желающее только одного – чтобы всё скорее кончилось, не важно даже как.

К ней заходили, приносили еду и воду, меряли давление, слушали сердце, брали кровь из уже изрезанных пальцев и исколотых вен, меняли подгузники, обтирали влажными салфетками, вымывали с пола лужи рвоты. Всё это не имело никакого значения и не вызывало ни тени стеснения, отгороженное от Натки прозрачной, но непробиваемой стеной явившейся, наконец, абстяги. Пожалуй, худшей на её памяти, если не считать предыдущей, с трудом пережитой в первую и полную ужасов ночь здешней жизни.

В переломный момент, когда Натке физически стало чуть лучше, зато вплотную подступили страдания духа, а реальность начала истончаться под натиском прорывающегося в неё тёмного изнаночного мира, дверь в палату снова открылась, и пропустила уже знакомых плечистых санитаров, но на этот раз одних, без бородатого халата. Они легко вздёрнули Натку на ноги, и повлекли-понесли с собой, впервые за долгое безвременье позволив пленнице покинуть опостылевшие мягкие стены, которые она успела возненавидеть всем сердцем.

Нет, они не направились вверх по лестнице, на что Натка надеялась, не дали ей хоть краешком глаза увидеть дневной свет, напротив – спустились ещё на этаж ниже (Клим, ты был прав!) и там передали в руки дородной тётки, облачённой в такой же, как и у всех здесь, безупречно чистый бежевый халат. Тётка в свою очередь препроводила еле держащуюся на ногах пациентку в слепящую белизной и хромом душевую кабинку, где принялась собственноручно мыть, предварительно избавив от провонявшей потом и рвотой пижамы. При этом на грубом лице тётки не дрогнул ни один мускул, что несомненно говорило о её высоком профессионализме, потому что в те минуты Натка была глубоко противна даже самой себе.

После горячего душа, чистую и даже ставшую немного похожей на человека, её снова вывели в коридор, снабдив лишь одноразовыми тапочками и не потрудившись одеть, что в другое время могло смутить даже такую тёртую волчицу, как она, но сейчас наоборот принесло облегчение – кожа после душа стала вдруг болезненно чувствительной, соприкосновения с одеждой не хотелось. Впрочем, дорога всё равно оказалась недолгой, и очень скоро, войдя в очередную бесшумно открывшуюся дверь, Натка попала в очень странное помещение.

Это была комната, большую часть которой занимало непонятное сооружение футуристического вида, больше всего напоминающее гигантское серебристое яйцо, на гладком боку которого приглушенно мерцал овальный экран. И пока Натка таращилась на эту штуковину, интуитивно не ожидая от неё ничего хорошего, её обступили суетливые халаты, принялись закреплять на голове, руках, ногах, и туловище холодные круглые липучки.

– Что это? Зачем? – собственный голос прозвучал в ушах набатом, стоил взрыва головной боли, но не заслужил ответа.

В комнате что-то вкрадчиво зажужжало. Подняв глаза от тошнотворно вращающегося под ногами пола, Натка увидела, что серебристое яйцо открывается, приподнимает свою верхнюю часть, становясь похожим на диковинную раковину, проливая наружу синеватый мертвенный свет. Она невольно попятилась, но отступить ей не дали, наоборот подтолкнули вперёд, к этому странному прибору, теперь похожему на барокамеру с откинутой крышкой, только абсолютно непрозрачную.

– Залезайте внутрь и ложитесь на спину, – велел невозмутимый, какой-то механический женский голос, и Натка оглянулась, чтобы увидеть его обладательницу, но снова почувствовала лёгкий, но настойчивый толчок в спину. Послушно сделала шаг вперёд, увидела, что внутри «яйцо» наполовину заполнено прозрачной жидкостью, и замотала головой.

– Не полезу! Сначала скажите что это!

– Залезайте внутрь и ложитесь на спину! – в женском голосе зазвучал металл, но его мягко прервал другой голос, мужской.

– Не бойтесь, это просто концентрированный раствор соли. Слышали про Мёртвое море? Вот здесь примерно то же самое – на воде можно лежать, как на подушке.

– Зачем мне там лежать?!

– Релаксация. Эффект невесомости, полное расслабление. Вы не будете ничего слышать, видеть, и чувствовать – абсолютный покой и изоляция! А мы, благодаря датчикам, – палец с аккуратно подстриженным ногтем коснулся одной из липучек на Наткином теле, – Сможем наблюдать, как это действует на ваш организм.

– Мне от этого станет легче? – теперь Натка уже не так подозрительно смотрела на диковинное «яйцо», светящееся изнутри синевой. Да и вроде места там было достаточно, чтобы не чувствовать себя погребённой заживо, а жидкости слишком мало, чтобы утонуть, так почему бы и нет? Тем более, что ноги уже подгибались от слабости, голова кружилась, и идея принять горизонтальное положение казалась всё более заманчивой.

– Конечно! – заверил мужской голос, и даже спустя годы, вспоминая эту ложь, Натка переполнялась негодованием, – Концентрат соли вытягивает из организма токсины, а общее глубокое расслабление снимает синдромы похмелья как ничто другое, уж поверьте.

И она поверила. Послушно приняла поданные ей беруши, должные предотвратить попадание соляного раствора в ушные раковины, осторожно влезла внутрь «яйца», опустилась в тёплую жидкость, больше похожую на гель, чем на воду, вытянулась лицом вверх. Жидкость держала. В ней действительно можно было полностью расслабиться, даже откинуть голову, которая, как и всё остальное, словно легла на плотную воздушную подушку.

А потом крышка «яйца» захлопнулась, синий свет внутри него погас, и наступила космическая тишина, не нарушаемая ни одним звуком.

– И что, тебе правда стало легче? – Марина залпом допила остывший чай, её глаза блестели от любопытства.

– Сначала да, – Натка так погрузилась в свои воспоминания, что кожа покрылась крупными мурашками, совсем как там, в непроницаемой капсуле-яйце, когда она впервые заподозрила, что что-то идёт не так, – Очень интересное ощущение – действительно невесомость. Ничего не видишь, ничего не слышишь, ничего не чувствуешь…

– Раствор той же температуры, что и твоё тело, – подхватила Рая, на чьём лице проступили пятна нервного румянца, – Его ощущаешь только если начнёшь плескаться. А когда лежишь неподвижно, то будто в воздухе паришь.

– Здорово! – Марина не посмотрела на Раю, обращалась только к Натке, – А когда страшно-то будет?

– Сейчас будет! – пообещала та, слегка раздражённая несерьёзным тоном подруги, – Только пока о другом послушай, а то не поймёшь ничего.

И она начала рассказывать этим двум совершенно разным женщинам, капризом судьбы ставшим её подругами о том, о чём ещё никому никогда не говорила. О своём детстве в маленьком рабочем посёлке под Томском. О соседнем доме, в котором жил одинокий по причине своего безудержного пьянства мужик. О том, как он внезапно бросил пить, и почему это сделал. О том, что произошло дальше, уже на Наткиной памяти. И, наконец, о том, как этот странный и страшный случай запал в память девочки, которой она тогда была, да так и остался там навсегда, породив своих демонов…

– Так вот чего ты меня всегда с собой в баню зовёшь! – Рая мельком перекрестилась, – Жуть-то какая. Не приведи господь…

– Да, – Натке, несмотря на укрывавшее её ватное одеяло, стало зябко, и она свернулась на печи калачиком, не глядя на подруг, – С тех пор не выношу бани, не могу там одна. Особенно в парилке.

– Но здесь же ты как-то в бане мылась? Не всегда же Рая с тобой была? – негромко спросила Марина. Теперь она выглядела притихшей и задумчивой, держала руки на своём беременном животе, словно неосознанно защищая его от чего-то.

– Я пыталась бороться. Заставляла себя. Иногда почти получалось ни о чём не думать, не вспоминать. А потом всё равно… вроде уже и помоюсь, и вытрусь – всё нормально, а одеваться стану, и как накатит! Не могу ничего с собой поделать – хватаю одежду, выбегаю полуголая, дверь захлопываю. И когда уже на крыльце стою, слышу внутри плеск. И шаги… медленные, мокрые… хлюп-хлюп.

Марина обхватила живот плотнее.

– Слышишь или кажется?

– Кажется, наверно… да конечно кажется! Но будто на самом деле – так страшно.