– Вон волчица-то подругу из рук не выпускает, брату своему невесту готовит. Он потому и не женился до сих пор, что ждал, когда Далянку станут отдавать. А она нынешней весной в самую пору входит – помяни мое слово, осенью Лютомер из бойников выйдет и ее посватает. Тогда уж его не столкнуть. И вятичей они оплетают хитрыми речами. Если не вмешаемся сейчас – завтра может быть поздно. Но мы их клюки чаровные^[6] против них же обернем. Матушка твоя хочет, чтобы ты себе ратную славу и честь в поле добыл. Хочет, чтобы ты с гостиловцами в поход пошел. Как прославишься, с добычей вернешься, а то и с женой знатной, тогда тебе никто будет не соперник. Захочешь – и Далянку второй женой возьмешь, потому что угренским князем тогда ты будешь… а не оборотень какой-нибудь.

– Это матушка моя хочет? – ошарашенно повторил Хвалислав.

Всю эту речь он прослушал, полуобернувшись, а теперь обернулся совсем и глядел на Галицу во все глаза. Он знал, что мать любит его больше жизни, но никак не ожидал от нее такого полета мысли.

– Да, матушка. – Галица не сомневалась, что в разговоре с сыном Замиля выдаст эти мысли за свои собственные. – Оттого у нас ничего не ладится, что оборотень над нами стоит, свет белый заслоняет. В нем все будущего угренского князя видят, с тобой не считаются. У него – род знатный, и дружина верная, и хитрость волховная. А ты не уступай! Вот, дают боги случай отличиться – хватай обеими руками! Что ты сидишь тут, под березой? Гриб-подберезовик ты, что ли? Проси у отца дружину да ступай на Дон воевать. Вернешься с добычей, со славой – отец тебя тут же новым угренским князем объявит. Тогда все наше будет – и честь, и слава, и невеста какая хочешь.

– Но что же я делать должен? – злобно ответил Хвалис.

– Поссорить их надо. Вятичи и сами нашим не сильно-то доверяют. Понимают, что князюшка наш воевать с хазарами не хочет. Пойди к нему и скажи: так, мол, и так, хотят тебя угряне погубить. И Далянку не забудь. Как все разойдутся, пойдешь к Доброславу и скажешь ему вот что…

Хвалис слушал шепот за плечом, не глядя на Галицу. В немногие дни вся его жизнь переменилась. Подрастая, он все надеялся, что отец что-то сделает для него. Но теперь ждать больше нечего – стало ясно, что сам он должен помочь себе, дать отцу законный повод его жаловать и величать. Иначе род не потерпит над собой сына чужеземной рабыни.

– Пусть вятичи уходят поскорее, пока с Лютомером не успели сговориться, – внушал ему тихий голос из полутьмы. – А как они уйдут, ты у отца войска выпросишь, чтобы следом за ними идти. Приведешь им подмогу, они и рады будут. Главное, чтобы от тебя они ее получили, а не от оборотня. Понимаешь?

– А если не выйдет?

Хвалис глядел на нее с тревогой и сомнением, а на лице женщины отражались отвага и уверенность. Казалось, дайте ей копье – сама воевать пойдет.

– А если он мне не поверит? Отцу расскажет? Погубишь ты меня!

– Ты хочешь, сокол мой, и на дерево не лезть, и меду поесть? – несколько язвительно отозвалась Галица. – Так не бывает. Это кто от старшей жены родился, тому мед уже в горшочке несут. А тебе на дерево лезть придется, иного пути нет.

Хвалис снова посмотрел через луговину на Лютомера. Тот не очень походил на человека, которому все приносят уже готовым, но он мог довольно легко получить все, что захотел бы.

Замыслы Галицы нашли живой отклик в его душе. Хвалис уже видел себя воеводой во главе дружины. На Дон! Слава, честь, добыча! Тогда уже никто не посмеет его попрекнуть безродной матерью.

Поднявшись, Хвалис отряхнул рубаху, словно уже стоял перед лицом своей судьбы. Галица ясно видела, что он захвачен теми образами, которые она перед ним развернула.

– Ступай к нему, к Доброславу, – шептала она. – Скажи, что только ты один здесь ему друг. Не бойся. Ступай.

Голос ее вползал прямо в душу, а ее самой Хвалис уже не видел. Она растворилась во тьме березняка, растаяла в свежем ночном ветерке, только взгляд ее желтых глаз еще сиял, медленно угасая, где-то на дне памяти.

Да была ли она? Хвалислав огляделся. Он стоял под березами один, только вдали отсветы костра порой выхватывали из тьмы фигуры в белых сорочках. И мысли, услышанные от Галицы, уже казались своими, выношенными, выстраданными.

Все это верно. Доброславу опасно оставаться здесь, потому что его попытки втянуть угрян в войну с хазарами возмутят вече. Доброслав может не выбраться отсюда живым! А он, Доброслав, – почти единственная надежда Хвалиса добиться надлежащего положения. Когда от своих ждать добра нечего, приходится искать у чужих.

* * *

Темнело, гулянье затихло. Ратиславичи потянулись к избам, жители окрестных весей побрели по домам. У вятичей перед шатрами еще горел костер, иные сидели вокруг котла, иные налаживались спать: кто под полог, кто прямо возле огня, завернувшись с головой в сукман от комаров.

Убедившись, что никого из своих на луговине не осталось, Хвалис направился к костру. При виде нежданного гостя дозорные мгновенно вскочили, в руках у всех оказались топоры и копья. Как видно, гостиловский княжич готов был к неожиданностям.

– Ты кто таков? – Двое дозорных сразу шагнули навстречу. – Чего надо?

– Доброслава хочу видеть.

При слабых отсветах костра никто не разглядел бы, как Хвалис бледен, и он старался держаться спокойно, не выдать, как сильно все дрожит внутри. Именно сейчас, в этот тихий, теплый, ничем особо не примечательный вечер месяца кресеня решалась его судьба. Перед ним нежданно открылась возможность свалить оборотня, своего главного соперника, и обзавестись могучим союзником в лице вятичского князя Святомера. О такой удаче сын хвалисской рабыни не мог и мечтать. Теперь все зависит от его смелости и решительности.

– Ты кто таков? – повторил дозорный.

А другой заметил:

– Да я вроде знаю его. Он из Вершининых домочадцев. Во дворе княжьем видел. Зачем тебе князь Доброслав?

Видимо, в ближней дружине Доброслава звали князем.

– Разговор есть.

– Лег он уже, не стану будить, – проворчал первый дозорный. – Утром приходи.

– Разбуди, – приказал Хвалислав, помня о том, что он – княжеский сын, а не холоп какой-нибудь. – Не твоего ума дело, о чем и когда нам говорить.

– Да ты не от отца ли с поручением каким? – спросил второй дозорный, более догадливый.

– Доброславу скажу, с чем пришел.

– Неверко! – послышалось из шатра. – Что там такое?

– Да вот, пришел тут один… Князя требует.

Вскоре из-под полога появился Доброслав – без шапки и в кафтане, накинутом на плечи.

– Ну, что там за мара полуночная? – спросил он, окидывая хмурым взглядом Хвалиса и дозорных. – Кто там бродит? Чего надо?

– Это я, Хвалислав. – Гость шагнул вперед. – Есть у меня к тебе разговор, Доброслав Святомерович.

– Разговор? – Доброслав вопросительно поднял брови.

Было видно, что он колеблется: его не очень прельщала доверительная беседа с сыном какой-то робы, но надменность боролась с осторожностью: а вдруг тот и правда пришел с чем-то важным?

– Отойдем. – Хвалислав кивнул в сторону, на темнеющий перелесок.

Он видел эти оскорбительные для него колебания, но не собирался отступать. В нем вдруг тоже проснулась гордость, и он смотрел на вятичей свысока, чувствуя, что в какой-то мере они зависят от него.

Доброслав глянул на дозорных, и Хвалислав понял его.

– У меня ничего нет! – Он развел руки, показывая, что не имеет при себе никакого оружия, кроме короткого поясного ножа. – И я тут один. Не робей, князь Доброслав, – насмешливо подбодрил он. – С хазарами воевал – не боялся, а теперь усомнился?

– Хорошо. – Доброслав наконец кивнул и взглядом приказал дозорным оставаться на местах. – Пойдем.

Они отошли шагов на десять, так что их от костра совсем не было видно.

– Я к тебе как друг пришел, – начал Хвалислав. – Никто об этом разговоре не знает и знать не должен. Я предостеречь тебя хочу о брате моем, Лютомере. Ты, я вижу, подружился с ним?

Доброслав не ответил, не собираясь открывать сердце кому попало.

– Я глядел на вас: обошли они тебя, корнями обвели, – продолжал Хвалис. – Они ведь, Велезорины дети, по этой части большие хитрецы. Мать их была волхва, отца всю жизнь в руках держала, он по ее воле ходил. И детей обоих всяким клюкам чародейным она обучила, они так и живут, клюками да хитростями подпираются. Видел девку, что с Лютавой весь вечер была рядом? Голядского рода, светлокосая такая?

При упоминании о Далянке у Хвалиса забилось сердце, и назвать ее по имени он не решился. Доброслав хмыкнул, на этот раз одобрительно: такую красивую девушку трудно было не заметить.

– Эта девка – Немигина дочь, из Мешковичей, хорошего рода. Первая невеста в волости. Лютомер потому и не женился, что ждал, когда она в пору войдет и ее отдавать станут, – наученный Галицей, рассказывал Хвалис. – Да только кто же такую девку оборотню и хитрецу отдаст? Они и Мешковичей обошли, и девку саму обвели: приворожили ее, я слышал, пирогом нашептанным накормили. И что вышло – ты сам видел: она теперь к Лютаве льнет, как к сестре родной, с Лютомера глаз не сводит. Вот они каковы хитрецы! Ты о себе-то подумай: не угощали они тебя пирогами?

Доброслав промолчал, но переменился в лице. Человек недоверчивый, помнящий, что вокруг если не враги, то радеющие о своей пользе люди, он вдруг усомнился: а что, если та приязнь, которую он ощущал к Лютомеру, – наведенная? Раз появившись, эта мысль казалась все более убедительной. Иначе как объяснит, что он, зрелый мужчина, не молоденькая глупенькая дева, проникся таким доверием к лесному волку, чей облик прямо-таки кричал о чарах?

– Они тебя заманивают, чтобы ты здесь оставался и веча дожидался, – продолжал Хвалис. – А вот этого тебе делать не стоит. Угряне с хазарами воевать не хотят и войска не дадут. Отец мой людей уже на Днепр послал, к новой княгине. Боюсь, как бы не вышло для вас чего худого из этого веча. Я бы тебе одно посоветовал: уходить отсюда поскорее.

Доброслав не просил у Хвалиса совета, но не возразил. Галица понимала: если Доброслав дождется веча и то решит помочь вятичам с войском, то поведут его Лютомер – от бойников и Богорад – воевода зрелых мужей. Если же Доброслав уйдет, ни с кем не договорившись, то помогать ему охотников будет не много и у Хвалиса появится случай.

– Уходить тебе надо так, чтобы Лютомер не знал, – продолжал Хвалис, ободренный молчанием собеседника. – Ведь случится что, а отцу твоему скажут: не приезжал к нам Доброслав, от смолян не возвращался, у смолян его и ищите. А в лесах между Угрой и смолянами только лешего сыщешь!

Эти рассуждения легко нашли путь к сердцу Доброслава, потому что он и сам все время ждал чего-то подобного. Он не стал возмущаться, дескать, как это можно обидеть гостя и как земля-матушка носит таких негодяев. Он видел еще и не то. Волновало его другое: не подослан ли этот чернобровый самим Вершиной? Не хотят ли его, Доброслава, просто выдворить побыстрее из Ратиславля и без помех прикончить где-нибудь в лесу? С дружиной в двадцать человек в чужом краю не много навоюешь.

– Я друг тебе, Святомерович, – добавил Хвалислав, стараясь говорить твердо. – Хочу, чтобы между нашими родами дружба и мир были, а не вражда кровная. Буду у отца войска просить. Сам приду к вам на помощь, если не со всеми угрянами, так хоть с частью. Тут есть люди, которые вашу руку держат, хоть и не так много их. Ты, главное, отцу скажи: я, его сын старший, вам друг.

– Старший у вас Лютомер, – возразил Доброслав.

– Он вне рода! – с горячей яростью возразил Хвалислав. – Он – бойник. Волк! И он – оборотень! Я следом за ним старший, если не он князем угренским будет, то я! И если будут у меня друзья и родня сильная, то оборотня я одолею. И тогда уж сам друзей моих не забуду. Я вам помогу, а вы мне.

– Я тебя понял. – Доброслав действительно понял, из каких соображений сын хвалиски явился к нему ночью с этим разговором. – Как соберешь людей, приходи. Примем хорошо. Ты мне помог, я этого не забуду. Теперь скажи: твой отец нас охраняет? Выставил дозор за нами следить?

– Зачем? Не война ведь.

– Уходить надо, – сказал из темноты Перемог, который, оказывается, находился достаточно близко, чтобы все слышать. – Прикончат нас здесь, княжич. Я тебе еще днем говорил. Они ведь тоже понимают…

– Собирайтесь! – решил Доброслав. – Ну, князь угренский, я тебе это припомню!

Он и сам понимал, что успеха его разговор с угрянами иметь не будет. Уже не первый день в нем копилась досада, и Хвалис лишь подтолкнул его к зревшему решению не затягивать это унижение. Княгиня у кривичей – баба, и сами они все теперь бабы!

Без суеты и шума старшие подняли отроков. Шатры были сняты и свернуты, пожитки уложены в заплечные короба.

– Иди вперед, – шепнул Доброслав, и Хвалис первым двинулся по тропе к отмели, где лежали лодьи.

Уже стояла ночь, Ратиславль спал, только звезды перемигивались высоко в ясном небе. Хвалис осторожно шел впереди. У Сологи залаяла собака, но под берегом темнела густая тень, никто не мог их здесь увидеть. Подумаешь, собака! Если кто из Ратиславичей и услышит лай, то подумает, что какая-то парочка в предвкушении Купалы никак не может расстаться.

Однако с Хвалиса сошло семь холодных потов, пока вятичи сталкивали свои лодьи, грузили пожитки и рассаживались. То, что он сделал, едва ли можно было назвать преступлением – он просто слегка поторопил события, вот и все. Но впервые в жизни он совершил некий важный поступок сам, по своему разумению, своей воле и ради своей собственной выгоды. Хоть его и не слишком любили в Ратиславле, он, как и каждый, привык ощущать себя неотделимой частью рода и по-другому жить не умел, как не умел почти никто. Но вот он совершил нечто, о чем родичам лучше не знать. Ибо то будущее, которое задумал Хвалислав, идет вразрез с замыслами и намерениями всех Ратиславичей.

И от этого внезапно нахлынувшего на него огромного одиночества Хвалислав чувствовал себя, как только что отлетевшая от тела душа. Все вокруг казалось Навью – густая тень под берегом, серебряная дорога реки, черные тени лодок и само высокое черно-синее небо с огромными, яркими, острым белом светом сияющими звездами. Даже будущая княжеская власть сейчас казалась чем-то пустым, легковесным, незначащим и ненужным. Хвалислав чувствовал себя так, будто стоит один на высоком обрыве и во всем мире нет никого, кто был бы ему близок, кто поможет, укроет, обогреет, наставит на ум…

Ему вспоминалась только Галица – ее желтые решительные глаза, ее шепот. Казалось, что его ведет сама удельница, одна из дев судьбы.

Ему и в голову не приходило, что все время сборов Доброслав размышлял, не следует ли прихватить его с собой в качестве заложника. Но все же отказался от этой мысли: если сын хвалиски совершил все это сам, то для рода он, отступник, не представляет никакой ценности. Если же его все-таки подослал Вершина, задумав какое-то коварство, то наверняка выбрал из домочадцев наименее ценного, а значит, опять же, толку от такого заложника не будет.

Случая узнать, как громко умеет причитать Замиля, Доброславу, на его счастье, за эти дни не представилось, иначе он бы так не думал.

Хвалислав не знал об этих размышлениях, но понимал, что сделал лишь первый шаг. Впереди предстояло еще много трудностей, но однажды вступив на дорогу, остается только идти по ней.