В тот день в Босфоре Хрольв был среди тех, кому досталось сильнее всего. За двадцать лет следы ожогов сошли, но память о струях пламени, падающих с неба и зажигающих даже железо, останется навсегда.

– А я слышала, до Романа успели вести дойти, потому что Хельги Красного из Корсуньской страны долго ждали. Эльга рассказывала.

– Долго ждали мы его на Дунае, это правда. Помню, маялись на берегу, все в море глядели.

– А он не шел, потому что ждал, пока сын родится, – со смехом добавила Прияна.

Ей приносил тайную отраду повод упомянуть о Торлейве, хотя бы не называя имени.

– И это правда. Он сам и сказал. Его спрашивают: ну, как? Не то Ингвар, не то Мистина, не помню. А он отвечает, гордый такой: «Торлейв». Мол, сын, и назвал в честь стрыя своего, Олегова брата. Олегова, стало быть, рода будет муж.

– Так если ты услышишь что-нибудь о тех наемниках, скажешь мне? – попросила Прияна, делая вид, будто краткая повесть о рождении Торлейва сына Хельги ее вовсе не занимает и от звука его имени не теплеет на сердце. – Я вот думаю: может, они для того нужны, чтобы, ну… спрятать в Царьграде… кого-нибудь?

– Вот как! – Это Хрольву не приходило на ум.

– На Руси их спрятать труднее, – зашептала Прияна, – чтобы Свенельдич не нашел. Может, думают, там он их не достанет. Хочет договориться как-то, разведать…

– Скажу ему… Если князь надумает этих варягов к нам взять, уж мимо меня не пройдет.

Прияна слегка двинула рукой, призывая его молчать. Перед крыльцом остановилась Речица и поклонилась госпоже.

– Что тебе?

– Если я сейчас тебе не нужна, госпожа, можно мне со двора выйти? По торгу хочу пройтись, поглядеть, что там от греков привезли.

Прияна кивнула, и Речица отошла.

– Ишь, нарядилась, на торг, как на игрище, – проворчал Хрольв, провожая Речицу глазами: ее походка, в которой чудилось игривое движение несуществующего хвоста, привлекала мужские взгляды со всего двора. – Какого ей товара смотреть, и без того вся изукрасилась. Свой несет показывать. Эта захочет – за день себе третьего мужа сыщет.

И вздохнул: видно, подумал о младшей своей дочери, Правене. В семнадцать лет та стала вдовой, но едва ли скоро сыщет кого-то, достойного заменить Улеба.

* * *

– Сколько ж лет прошло? Двенадцать, тринадцать? Или все пятнадцать?

Лис в ответ только двинул бровями: что-то вроде того, но какая к даймонам разница? Болва с трудом скрывал волнение, а Лис оставался спокоен: за эти годы после смерти Свенельда, их первого общего вождя, он всякого повидал и то былое, которое волновало Болву, для него было какой-то позапрошлой жизнью. У Болвы уже виднелись морщины на лбу и возле глаз, а Лис, его ровесник, ничуть не изменился и по-прежнему напоминал смирного, скромного отрока лет двадцати, внешности самой неприметной. Привлекал внимание только сильный многолетний загар, делавший светлые волосы, брови и маленькую бородку еще светлее. Выдавал его взгляд: спокойный и отливающий сталью. Лис умел улыбаться, шутить, держался порой оживленно и приветливо, но безжалостная сталь в глазах всегда сквозила за внешней веселостью. Болва помнил: в тот далекий день именно Лис сказал: «Надо его убрать». С этого и начались все неприятности Свенельдовой дружины, приведшие к гибели и вождя, и дружины, и всей земли Деревской.

Болва и Лис сидели на широком спальном помосте в Ратных домах. Когда не требовалось собирать войско, в это урочище на берегу Днепра, близ огородов и выпасов, отправляли всяких приезжих, кому надо было дождаться или санного пути, или новой воды, или попутного обоза на юг или север. Сейчас здесь жила Лисова ватага: полтора десятка свеев да пара-тройка датчан. Послужив цесарю, теперь они направлялись домой, в Северные Страны. При Романе-младшем, как они сказали, дела пришли в беспорядок, а при августе Феофано они и вовсе не ждали добра. Все сходились на том, что теперь Греческим царством станет править череда ее любовников и будет сплошная троллева свадьба, а не жизнь.

По-славянски в ватаге говорил только Лис, но Болва мог объясниться на русском, который варяги понимали. Явившись сюда с бочонком пива, Болва встретил самый радостный прием. Наливая один ковш за другим, варяги наперебой вспоминали разные случаи своей службы и сыпали дружинными байками. Болва делал вид, будто слушает, а сам наблюдал за Лисом, пытаясь понять: остался ли тот человеком, который может им пригодиться? Наконец он предложил отсесть от шумной ватаги в сторонку и пустился в воспоминания.

– Помнишь то лето? Хакона рыжего, как он к нам в Искоростень приехал?

– Помню, – так же спокойно отвечал Лис. – И как он теперь? Жив?

– Нет уже. Он таки женился тогда на Соколине. Умер… лет семь назад, в Смолянске, это отсюда на полпути к морю. А она сейчас здесь, кстати, второй раз овдовела недавно. Можешь посвататься, ты ж теперь богатый человек! – Болва шутливо подтолкнул Лиса плечом.

В то памятное лето Лис был равнодушен к единственной Свенельдовой дочери, и ее браку с рыжим Хаконом, младшим братом Ингвара, хотел помешать вовсе не из ревности, как иные.

– Да я знаю. Видел ее.

– Видел? – Болва подался к нему. – Когда? Где? Ну ты удал – только приехал, а уже подстрелил лебедь белую! Она и сейчас, с выводком на руках, у нас в Киеве из самых завидных невест!

Вот тут Лис наконец рассмеялся:

– Да ты что думаешь, она мне свидание, что ли, назначила? У Мистины в гриднице я ее видел. Только посмотрела на меня, да и все. Не сказать чтоб рада была.

– У Мистины в гриднице? – Болва чуть не подпрыгнул. – Ты там был? Когда?

– А вот как приехал. Мы же с хартионом^[10] приехали, не просто так, итить-колотить. С Ингеровых времен и туда люди едут с хартионом – дескать, добром отпущены вам служить, – и обратно с хартионом: мол, послужили, добром отпущены назад. Иначе кто б нас в город пустил. Нынче строго. Ты что, не знал? Еще с пристани меня с этим хартионом к нему отправили, к Мистине. Он, я гляжу, большой человек здесь.

– Еще какой! – Болва усмехнулся со значением.

– Понятно теперь, почему он не хотел отцово место в Искоростене занимать. Он, видать, уже тогда нагрел местечко в княгининой постели, да? Мы, дураки, хотели его прельстить болотами древлянскими и белками облезлыми. А он уже тогда владел всеми данями Руси… или собирался вскоре владеть. Но откуда ж нам это было знать? Что, он и теперь еще тайный муж княгини? Или уже явный?

– Вроде того… Так я к вам от него и пришел. – Понизив голос, Болва придвинулся к самому уху Лиса. – Ты один раз у него был?

– Дважды. С хартионом, а потом еще назавтра, со всеми моими, он звал на обед в гридницу. Поговорили, рассказали, как здесь дела, как там.

– Не говорил он тебе ничего?

– Ничего – про что? Всякого рассказывал…

– О поручении одном не говорил же? Он тогда не решил еще, а теперь надумал. Хотел сперва присмотреться, что вы за люди.

– Поручение? – Лис слегка нахмурился. – На службу к нему мы не нанимались, чтобы поручения исполнять. Хватит с нас, наслужились уже по уши. Хотим теперь пожить вольными богатыми людьми.

– Это правда! – Кто-то из сидящих ближе к ним варягов услышал последние слова Лиса. – Вольными богатыми людьми! Лис знает толк в жизни, и мы тоже знаем! Я вот куплю себе хутор… правильно, Ерульв, целую усадьбу! Будут у меня свои коровы, лошади, куры, свои яйца…

– А свои старые яйца ты в Грикланде оставил?

– Мои при мне! А то у меня все будет свое – и молоко, и хлеб, и мясо, и пиво! И жена с вот такенными…

– Лис, ты еще успеешь завести кур с яйцами, – снова зашептал Болва. – Но разве плохо перед тем заработать еще серебра, чтобы купить усадьбу побольше? Нужен как раз такой человек, как ты, – опытный и с твердой рукой. Умеющий молчать и ни с кем здесь напрямую не связанный. Вас просто боги послали. Мистина заплатит хорошо. Вперед.

– За что заплатит? – Лис устремил на него пытливый взгляд.

– Нужно… кое-кого попугать. Чтобы сбавил прыти. Убивать не надо, клянусь Всеотцом. Ни одного трупа не требуется. Пара стрел в щиты телохранителей, может, кому руку оцарапать. Не больше. А заплатим по гривне серебра на брата. Отход и отъезд на север – тоже за нами.

– Точно без трупов? Нам, знаешь, здесь сложности не нужны. Мы свое отработали и собираемся дальше жить…

– Богато и красиво, по уши в яйцах, я понял. Клянусь тебе еще раз, – Болва тронул поясной нож за неимением при себе другого оружия, а потом лоб и оба глаза, – никаких трупов. Несколько стрел мимо, одна-две в щит оберега^[11]. Все, отход.

– И кого будем пугать?

– Да тут шишка одного… Вы его пока не знаете. Да вам и не надо. Я тебе покажу места, где он ездит, сам выберешь, где лучше ждать. Назову день, условный знак у вас будет. Стреляете, отходите. Все. По гривне серебра на человека уже будет на руках. Не будет – не выходите, вот и все. Отбери сам двух-трех человек. Им по гривне, тебе – две.

Лис повернул голову и внимательно посмотрел во взволнованные светло-карие глаза Болвы.

– А почему ты со мной об этом разговариваешь? Ты ведь не Мистины человек? Сам сказал, ты у князя в гридьбе?

– Потому и разговариваю, что я не его человек. Ты будто не знаешь, как бывает…

Лис задумчиво кивнул: в Греческом царстве он всякое повидал, и нет ничего дивного, если хирдман одного могущественного человека выполняет тайные поручения другого не менее могущественного человека, особенно если когда-то давно служил его отцу. А сколько он сейчас получает от каждого из владык – его дело и больше ничье. Также неудивительно, если второй после князя человек в городе управляет этим городом необычными средствами… и поручения для опытных людей, которые с ним не связаны, всегда найдутся.

– Я подумаю. Стоит ли рисковать, когда меня уже ждут яйца, молоко и коровы с быками. Лучшие невесты округи и большое уважение на местном тинге.

– Да какой тут риск? Все равно что в мишень соломенную пострелять.

– За мишень соломенную по гривне серебра на человека не платят.

– Смотря кто будет платить! Некоторым людям не дает дешево платить их самоуважение!

– Ладно, хватит. Приходи на днях, может, посмотрим местность…

Видя по лицу Лиса, что на сегодня разговор окончен, Болва допил свое пиво и распрощался. Лис задумчиво смотрел ему вслед, вспоминая разговор и повадки Мистины в те недавние встречи. По нему не угадаешь: может, и правда искал людей для неких поручений… Лису и его людям он, пожалуй, обрадовался непритворно. Только о давних делах перед падением Искоростеня говорить, не в пример Болве, не захотел. К тайному облегчению Лиса, ворошить те дела Мистине тоже не доставляло радости.

Подумав об этом, Лис ощутил смутное желание отозваться на предложение. Он до сих пор чувствовал себя в долгу перед Мистиной за смерть его отца, Свенельда, хотя о «заслугах» Лиса в этом деле сейчас уже не знал никто, кроме Болвы. Губить Свенельда его отроки вовсе не хотели, но судьба обманула всех и заставила их разломать свою жизнь собственными руками. Помня об этом, Лис предпочитал пятнадцать лет держаться подальше от Русской земли, где живут потомки Свенельда – люди, обязанные ему кровной местью, но не знающие об этом. С Болвой они ту вину делят пополам, но тот, похоже, сумел все выбросить из головы и забыть.

Оставалось выяснить, кого предстоит пугать и почему. Опыт пятнадцати лет в Греческом царстве научил: у влиятельных людей бывают такие поручения, после которых исполнителей не оставляют в живых.