Путь вверх не реке занял целый день, и уже понемногу сгущались сумерки, когда Прияна высадилась на длинный причал близ Вышгорода. Дозорные на стене разглядели молодую княгиню и звуком рога дали в крепость знать о важном госте. Когда Прияна со своей малой дружиной поднялась к воротам и вошла, двор уже был полон народу, и даже Святослав стоял возле входа в гридницу. Он услышал, кто приехал, но не слишком поверил: дозорные могли обознаться. Зная стойкость своей водимой жены – которую считал упрямством, – он был уверен, что она теперь будет держать на него обиду до самой зимы.

Однако это и правда оказалась Прияна. В ярком красном платье, она будто соскочила с багряной лодьи садящегося солнца; облачным крылом вился над ее головой длинный край тонкого убруса из белого шелка, раздуваемый речным ветром.

– Будь жив, княже! – С усталой улыбкой Прияна подошла к Святославу вплотную и поцеловала. – Не ждал?

– Что случилось? – Святослав слегка нахмурился.

– Вот всегда ты так! – Прияна выразительно вздохнула. – Хоть бы сперва напоил, накормил, а потом и расспрашивал!

– Не мути. – Святослав сжал ее руку. – Еще чего стряслось? Вести какие?

– Так вот я тебе и вестник! Мы с матушкой твоей рассудили: сделанного не воротишь, мертвых не воскресишь, а нам в своей семье враждовать не годится – только народ смущать. Матушка просит тебя в Киев воротиться. И я тоже. Все лето тебя дома не было, что же теперь, до гощения будешь в Вышгороде сидеть? Сыновья тебя в лицо позабудут.

– Ну, пойдем! – Святослав провел рукой по ее спине и подтолкнул в сторону гридницы. – Голодны, поди? Будь жив, Хавлот!

Он был рад, что мать и жена первыми решили с ним помириться, но предпочел этого не выдавать. А Прияна и не ждала от него выражения радости. Проходя вслед за ним в гридницу, отметила это: может, он и рад, да стыдится этого! Только глаза вспыхнули, и все. Она привыкла распознавать чувства и настроения мужа по малейшим признакам, но сейчас невольно подумала о Торлейве: человек куда более открытый и добросердечный, тот умел не просто испытывать радость, но и дарить ее – это же совсем другое дело! Не прятать огонь души, давать ему греть не только тебя, но и других. Но, как сказала ей однажды Эльга, с каждого человека можно спрашивать только то, что у него есть. Щедро дарят других своей душой те, у кого ее в избытке. А у кого ее мало, тем приходится беречь каждую каплю чувства, как бедняк бережет последний ковшик жита – самому мало. Святослава не назовешь душевно бедным человеком, но вся его сила ушла на отвагу и честолюбивые стремления. Он ведь собирается стать цесарем… а может, и не только. Об этом он не откровенничал даже с женой: мешал молчаливо заключенный уговор, что истинная его цель – тайна между ним и Одином. Но Прияна, за семь лет хорошо его узнав, чувствовала: цесарский венец – еще не все, о чем он мечтает.

При входе в гридницу молодую княгиню встретил воевода Ивор. Рядом с ним стояла еще какая-то нарядная женщина, и на первый взгляд Прияна приняла ее за Иворову жену, но потом глянула в лицо и сообразила: это его старшая дочь, Речислава. Они были примерно одних лет, но Прияна ее знала плохо: Речица почти не бывала в Киеве, а Прияна попадала в Вышгород раз в год, когда сопровождала мужа в его зимних объездах городков на Днепре. Ярким нарядом и обилием украшений Речица мало уступала княгине, однако улыбалась ей и кланялась, изо всех сил являя радушие.

– Прости, что к лодье не вышел – если б ждал, а то не поверил! – приговаривал Ивор, кланяясь, а потом обнимая Прияну. – Милости просим, госпожа! Солнышко за небокрай – а ты к нам, еще того краше!

Он и правда был рад: догадывался, судя по неурочному и беспричинному приезду Святослава, что князь рассорился со всей семьей. Ивор, человек дружелюбный и неглупый, Прияне нравился; он довольно часто бывал в Киеве, и она с удовольствием принимала его в своей гриднице. Потом подошла Зоранка, тоже кланяясь молодой княгине и с радостью посматривая на своих детей – Хавлота, Альрун и Альвёр, – стоявших позади нее. Сдерживая ликование, те бросились матери на шею, но старшая сестра им лишь кивнула снисходительно. Поцеловала Речица только Белчу: это был ее родной брат, тоже от Волицы. По тому, как Речица держалась, Прияна поняла: именно она здесь выступает главной хозяйкой. С минувших зим Прияна помнила, что Речица довольно надменна, но сегодня та как переродилась: была приветлива, доброжелательна, хлопотала о малейших удобствах для княгини и сама искала случай ей услужить. Сама подавала ужин, умыться, потом проводила ее в княжью избу. После целого дня в лодье Прияна хотела поскорее отдохнуть. Святослав, вместо того чтобы до полуночи сидеть с гридями, пошел вместе с ней: видать, все же соскучился.

Войдя, Прияна огляделась. В избе было чище и опрятнее, чем обычно в местах княжеского постоя: одежда не разбросана, на полу не натоптано и подметено, посыпано свежей травой, оружие прибрано по углам, засохших мисок на ларях не стоит, пиво на столе не пролито. Заправленный маслом бронзовый светильник горит ярко и ровно, оконце затянуто редкой тканиной, чтобы не набились комары. На широкой лавке приготовлена постель: подстилка мягкая, подушки пышные, настилальники свежие, пахнут сушеной полынью и пижмой. Выглядело так, словно кроме Святослава тут никто и не живет, хотя, зная его привычки, Прияна ждала обнаружить полтора десятка гридей, спящих на полатях и на полу. Однако в избе не было и следов чужого присутствия, только копошились возле полатей Альрун с Альвёр: Прияна сама велела поместить их сюда.

– Что это ты здесь так одиноко жил? – шутливо спросила Прияна.

– Да я… так… – Святослав отмахнулся, и ей почудилось на его лице проблеск непривычного смущения. – Моих-то нет…

Он имел в виду, что привык видеть рядом Игморову братию; неужели без щекастых рож Игмоши с Добровоем ему все прочие стали немилы?

– Так что, – Прияна понизила голос, хотя в избе были только свои, – никаких вестей и нет?

Святослав помотал головой.

– Но ведь они должны… – Прияна придвинулась к нему и зашептала, – если они живы, они должны тебе весть о себе подать? Куда же им еще деваться? Где приют найти, чем жить? Хавлот сказал, они из вашего стана ушли в чем были, даже плащей не взяли. Кто их защитит, кроме тебя? Неужто ты так вот совсем ничего не знаешь?

Дня три назад она не смогла бы так легко завести этот разговор: при воспоминании о переменах в Хольмгарде в ней вскипало возмущение, об Игморовой братии было противно думать, и пусть бы их хоть леший взял! Но сейчас слова соскальзывали с языка легко: она делала то, что необходимо ради спасения самого Святослава от гнева богов. Пусть даже он этого не понимает.

– Да откуда же?

Сев на широкую лавку, Святослав опустил голову, и по его напряженным мускулистым плечам было видно, как истомили его эти мысли.

На миг Прияне стало его жаль, захотелось обнять, приласкать. Но тут же отчуждение вновь встало в душе стеной. Он, князь – сын, муж, брат и отец, – принес семье слишком много зла и, похоже, не жалел об этом. Жалел лишь о цене, которую пришлось платить за свои решения.

– Как они вести подадут? – Он поднял голову и взглянул на Прияну. – Через кого?

– Они могут как-то тайком вслед за вами пробираться. – Прияна села рядом с ним. – Или с людьми торговыми прислать весть. Уж они придумают, как сказать, чтобы только ты понял. Градимир, Красен – мужики умные.

– Может, и придумают – если живы.

– И ты даже не знаешь, куда они могли податься, в какую сторону?

Святослав покачал головой.

– На севере им податься некуда: Сванхейд, Ингвар в Ладоге их укрывать не станут. Попадись они на глаза братцу моему тамошнему – попытается убить. На западе, в псковской стороне – там Ута, Кетиль, ее брат, его сын, они с Улебом жили, тоже, поди, теперь как волки лютые… Одна надежда, что мои парни половчее будут.

Вот и еще кто-то из кровных родичей Святослава мог лишиться жизни от рук Игморовой братии! А он надеется на это, вместо того чтобы бояться! Снова вскипела досада и злость, и Прияна глубоко вдохнула, стараясь успокоиться.

– Они тебе дороже братьев! – вырвалось у нее.

– Они и есть мои братья! – Святослав повернулся, положил руку ей на затылок, пригнул к себе и прижался лбом к ее лбу. – Запомни. Игмор мне дороже всех кровных братьев. Его жизнь мне – как своя. Он спас мне жизнь, и я его ни за что не сдам, хоть Свенельдичу, хоть Кощею самому. Когда он…

Святослав запнулся. Помедлил и поцеловал Прияну, будто решив: хватит разговоров. Она сделала над собой усилие, чтобы ему ответить, не дать догадаться, что его поцелуи для нее утратили вкус. Его словно подменили: это был чужой человек, недобрый, жесткий, равнодушный. Вернется ли тот прежний, которого она полюбила семь лет назад?

Или он с первого дня ей только мерещился? Семь лет она прожила с ним единой душой – или ей так казалось? Но события этого лета высветили всю глубину ее ошибки. Знала ведь, после случая с Горяной Олеговной должна была понять, что ее разбитая душа для Святослава не преграда. Тешилась надеждой, что все наладится. Женщина всегда этим тешится, поливая засохший цветок любви слезами души, пока не поймет, что он истлел, никакой весне не оживить то, что рассыпалось в прах.

А все тот треклятый золотой меч из волотовой могилы! Из-за него Святослав обезумел и ничто ему теперь не мило, кроме цесарского венца. А она сама отчасти помогла передать меч Святославу. «Противиться было бесполезно, – сказал ей Мистина, когда она на днях заговорила с ним об этом. – Такие дары получают по воле богов. Спорить с богами, как ты ни будь силен, неразумно. Но если нельзя одолеть их волю, умный человек устроит так, чтобы не дать их воле сокрушить его. Это почти всегда в нашей власти, но этот путь требует осторожности и осмотрительности – иногда на всю жизнь».

Мистина знал об этом все: скользя между молотом и наковальней, понимая, когда пустить в ход осторожность, а когда храбрость, когда прямоту, а когда лукавство, он сейчас был в Русской земле немногим хуже настоящего князя. Прияна раньше не думала, что ей придется научиться осторожности и осмотрительности. Не только Святослав изменился, сама Прияна изменилась вместе с ним. Прямодушная и честная, она разом научилась хитрить. Отвечая на его объятия, пыталась вызвать в себе прежнюю любовь, но его провинности стояли стеной. Притворная любовь стала ее оружием, а самоуверенность мужа, как она знала, помешает ему даже краем мысли заподозрить обман.

На быстрый успех своих розысков Прияна и не рассчитывала. Это примирение и есть успех. Теперь, если Святослав узнает хоть что-то об Игморовой братии, она уж постарается этого не упустить.

Но чем же Игмор ему так услужил, что стал дороже кровных братьев? Только то, что они выросли вместе, едва ли заставило бы Святослава забыть долг перед настоящим своим родом ради какого-то сына хирдмана и рабыни…