Читать книгу «Колодец старого волхва» онлайн полностью📖 — Елизаветы Дворецкой — MyBook.
image

Детские стояли кругом Явора и Дуная, смеялись, поддерживали своего. Но Явор больше никого не видел. Он смотрел только на Дуная, в его красивое, уверенное, смеющееся лицо. Откуда в нем столько гонора – в палатах княжеских нашел его, а палатах и красуется, а вот каков он в поле будет? И чем он серебро свое заслужил – застольными песнями? И все же перед Дунаем Явор сам себе казался мужиком-засельщиной, и чувство незаслуженного унижения усиливало его гнев и досаду. Раздражение и обида кипели в нем, а Дунай словно нарочно разжигал их.

– Чего на дороге стал? – отрывисто бросил Явор Дунаю, сдерживаясь из последних сил. – Пусти!

Но Дуная нелегко было напугать – его это все только забавляло. Взгляды и смех товарищей-детских подзадоривали его и без того беспокойный нрав.

– Нельзя такому горячему к князю – палату запалишь! – весело отозвался он и с вызовом предложил: – А надобно тебе – так пройди!

Явор сорвал с плеч мешающий плащ, а Переяславец уже стоял перед ним, готовый встретить удар. Нет, не только на словах он был ловок – Явор даже не заметил, как он успел это сделать, перелился, словно язык пламени. Киевляне волной откатились по сторонам, освобождая место. Кулаки Дуная были привычно готовы к драке, смех исчез с его лица, но голубые глаза смотрели так же ясно, вызывающе и уверенно, словно говорили: «Ну-ну, давай, поглядим, на что ты годишься, а я-то и не таких перекидывал!»

Каждый из детских мог одолеть пятерых, но в Яворе сейчас была ярость рыкаря. По его темному лицу Дунай это понял и внутренне приготовился к нешуточной драке. Явору и в голову не пришло – сейчас он ни о чем не способен был думать, – что нечаянно он сам устроил себе испытание, необходимое для приема в княжескую ближнюю дружину. Даже если он не одолеет Переяславца, а только будет не слишком быстро им побежден, то и этим докажет свое право быть среди витязей князя-Солнышка.

Противники подались друг к другу, но вдруг где-то рядом высокий девичий голос отчаянно вскрикнул: «Нет, стойте!» – и словно голубая птица пала откуда-то сверху и метнулась между Явором и Дунаем.

Оба кметя невольно отшатнулись прочь, на лицах обоих было одинаковое изумление. А между ними оказалась, разведя руки, как крылья, воеводская дочь Сияна. Никто не знал, как она здесь оказалась, только нянька ее охала в верхних сенях: ее старые ноги не поспевали за проворной девушкой.

– Да как ты смеешь такие слова ему говорить! – гневно и взволнованно выкрикивала Сияна в лицо удивленного и растерявшегося от неожиданности Дуная, перед которым вдруг оказался совсем не тот противник. – Вы, киевские, сами только и знаете, что в сафьяновых сапогах красоваться да славою хвалиться, а где она, ваша слава, – в тридевятых землях вся, куда и ворон костей не заносил! На ляхов ходите, на хорватов, на чудинов, а нам-то что с них? А Явор не славы себе ищет, он нас тут от степи бережет! У тебя я не знаю за что гривна на шее, а у него – за полон малоновгородский! У баб тамошних, у детей спроси, что он у Родомана отбил, от неволи избавил! Вы идете себе славы искать, а он нас беречь будет – да мы его одного на десяток таких не променяем! И не смей смеяться – чтоб глаза твои бесстыжие на него глядеть не смели!

Сияна сердито сжимала кулаки перед грудью, браслеты на ее белых руках звенели, щеки разгорелись от волнения, а глаза блестели, как голубые звезды гнева. Даже слезы появились в них от обиды за Явора и всю белгородскую дружину. Сияна хорошо знала заслуги Явора, а прямой и справедливый нрав не позволял ей молча слушать, как над ним насмехается киевский щеголь.

Ни слова не отвечая, Дунай отступил назад, в удивлении глядя на Сияну и даже не пытаясь защититься, хотя было чем. Свою гривну он получил из рук князя Владимира после прошлогодней васильевской битвы за то, что помог уберечь от гибели юного княжича Мстислава. Свой знаменитый шрам на щеке он вынес оттуда же, и с ним еще другой, длинный и глубокий, но скрытый под рубахой на боку и известный немногим. От той раны Дунай едва не умер и выжил, по увереньям васильевской ведуньи Веснавы, только молитвами всех киевских девушек. Но сейчас Дунай даже не заметил того, что его самого обижают напрасно. Он видел в гриднице дочь воеводы Вышени, но она сидела за столом тихо и скромно, не поднимала глаз, не говорила ни слова, не отвечала на шутливые похвалы князя Владимира и казалась совсем еще девочкой. А сейчас она преобразилась: откуда-то взялись и стать, и решимость, и красота. И в его глазах Сияна вдруг увидела совсем не те чувства, которые хотела вызвать – не стыд, а удовольствие. Любуясь ею, Дунай и не осознал ее упреков. И она вдруг смутилась, воодушевление отхлынуло.

– Да еще и драться задумал – у нас в хоромах, да нашего же побить! – добавила Сияна, но уже не так уверенно, голос ее зазвенел скрытыми слезами. – Коли собрался на чудь, так на чудинов бы удаль и берег…

Но тут силы ее кончились: она не могла больше выдержать такого высокого и сильного волнения, которое восхищенные глаза Дуная только подогрели. Слезы переполнили глаза Сияны и быстрыми ручейками побежали по щекам. Прижав к лицу ладонь, она бросилась прочь так же стремительно, как появилась, и торопливо поднялась по лесенке в горницы. Ей сделалось нестерпимо стыдно за то, что она вмешалась в спор мужчин, столько всего наговорила, да еще и расплакалась у всех на глазах.

Все бывшие в сенях удивленно провожали ее глазами: киевляне даже не все знали, кто эта высокая девушка с сияющей золотой косой. Дунай растерянно потер шрам на щеке и улыбнулся, думая, как удивительно выросла и похорошела маленькая дочка Вышени.

Явор был не меньше его изумлен заступничеством воеводской дочери. Когда дверь горницы наверху захлопнулась, он перевел взгляд на Дуная и вдруг усмехнулся его растерянно-обрадованному виду. Это был уже не тот задира, который не пускал его к князю. Да и стоило ли, по правде сказать, с киевлянами браниться? Он же с ними в один поход собирается.

С трудом оторвав взгляд от верхних сеней, где скрылась Сияна, Дунай посмотрел на Явора и многозначительно покивал головой.

– Она – Вышенина дочка? – спросил он у Явора, словно больше не у кого было.

– Она, – подтвердил Явор. – А хороша-то как! – начисто забыв о едва не состоявшейся драке, Дунай открыто делился с бывшим противником своим восхищением. – Я ее в прошлое лето видел, так совсем девчонка была. А теперь смотри – красавица! Чай, и жених есть?

Он дружески-задорно подмигнул Явору, киевляне вокруг заулыбались, и Явор с изумлением понял, что его-то и считают женихом Сияны – иначе почему бы она вступилась за него? Смеясь над такой нелепой мыслью, Явор покачал головой.

– Жениха покуда нет, да и ты не сгодишься! – сказал он Дунаю. – Больно речист.

– Ты чего тут буянишь, Яворе? – раздался от порога гридницы голос тысяцкого. Все обернулись к воеводе, вышедшему на шум, а он удивленно смотрел на своего десятника. Явор, которого он всегда так ценил за спокойствие и присутствие духа, теперь стоял перед киевским кметем без плаща, готовый к драке. – Что за шум подняли? Или тебя Леля-Весна по лбу ударила?

Киевляне засмеялись шутке, истинного смысла которой не поняли, а Явор вспомнил свою Лелю – Медвянку, которая и погнала его сюда. Вспомнив о деле, Явор снова нахмурился. Досада его улеглась, но решимости не убавилось. Не в его обычае было отступать от принятого решения.

– Хочу я тебя, воевода, о милости просить, – заговорил он и поклонился. – Пусти меня в поход с князем. Может, с детскими мне и не равняться, – Явор бросил взгляд на Дуная, – а в походе и от меня толк будет. Все лучше, чем здесь с бабами сидеть. А то уже…

Он хотел сказать: «А то уже в глаза мне смеются!», но не стал, не желая даже краем поминать Медвянку.

– Эй, вояки, князь зовет! – Вслед за Вышеней из гридницы вышел еще один киевский кметь, невысокий ростом, но плотный, с очень широкими плечами. Этого Явор тоже знал – это был Ян Кожемяка. – Галдите тут, как на вече, а в чем толк – бог весть. Князь знать желает.

Вслед за тысяцким все переместились из сеней в гридницу. Князь Владимир сидел среди своих воевод и здешних бояр на лавке под развешанными красными щитами и нетерпеливо притоптывал алым, шитым золотом сафьяновым сапогом по дубовым плахам пола. На лбу князя-Солнышка меж красиво изогнутых черных бровей залегла тревожная морщинка. Он не слышал через дверь, о чем зашел спор, но чуял неладное и беспокоился, как бы не было омрачено раздором начало похода. За день до совместного выступления ссора и драка между киевским и белгородским кметем была совсем некстати. Белгородские бояре притихли, опасаясь, что светлый князь разгневается на шум и свару, учиненную здешним десятником. А гнева его боялись так же сильно, как желали его милостей. Давно ни один князь не был таким полным хозяином во всех подвластных землях, как Владимир, сын Святослава.

Однако, увидев двух виновников, лица которых ясно обличали их среди толпы, князь удивленно приподнял правую бровь. Его ясные серо-голубые глаза заглянули сначала в одно лицо, потом в другое. Явор опустил глаза – он не привык смотреть в лицо потомку Дажьбога.

– Ты, Дунай, в драку полез? – удивленно спросил Владимир у своего кметя. – От кого бы ждал, да не от тебя. И ты…

Чуть прищурившись, светлый князь только миг помедлил и все же вспомнил имя – а сколько их было, десятников, по всем его сторожевым городам?

– И ты, Явор? – продолжал князь. Услышав из его уст свое имя, Явор внутренне содрогнулся, словно его назвал голос бога. Голос этот был ясен и строг, значителен, как будто, минуя уши, проникал прямо в сердце. – Что же вы не поделили? Стыд какой – вот враги бы наши порадовались, на вас глядя! В прошлое лето вместе против печенегов шли, а теперь наладились друг другу бока обломать?

Белгородцы хмуро опустили глаза. Им было стыдно и неловко за Явора и за себя перед князем-Солнышком. А Дунай в ответ на суровую княжескую речь ухмыльнулся и потрепал кудри на затылке. Если у других князь Владимир порой вызывал страх, то Дунай с равным восторгом принимал и похвалу его, и упрек. Для других светлый князь мог быть грозным Перуном, свергающим молнии, но для Дуная он был только Солнцем Красным, источником тепла и света. Десять лет они каждый день сидели за одним столом, с раннего отрочества Дунай почитал во Владимире отца своего, князя, светлого бога. Не раздумывая, он отдал бы жизнь своему повелителю, и Владимир знал это. На Дуная он не мог сердиться – неизменно веселый и глубоко преданный парень был дорог ему более, чем он даже себе признавался. За долгие годы они узнали друг друга не хуже кровных родичей. Князь понимал Дуная по полувзгляду, а Дунай его – по движению брови, по стуку сапога.

Вот и сейчас князь Владимир видел, что его любимец признает за собой некоторую вину, и обращался к нему.

– Чтобы Явор с тобой первый задрался – не поверю. – Князь строго покачал головой, но Дунай не тревожился, зная, что сумеет оправдаться перед своим Солнышком. – А ты что же? В поход не терпится? Кровь играет? Так пошел бы дров порубил – меньше шума, а больше толку.

Белгородцы тревожно молчали, а киевляне негромко засмеялись – они знали, что князь не унизит своего любимца холопьей работой. Знал это и сам Дунай. Краем глаза окинув напряженные лица белгородцев, он решил, что они уже достаточно напуганы княжеской строгостью и можно ему начинать.

– Уж прости меня, княже-Солнышко, не со зла я, а по неразумию! – покаянно кланяясь, заговорил он. – Да и драться-то я не хотел – на дороге случился. Кабы знать мне, что белгородские молодцы так горячи, я бы по стеночке пробирался.

Он рассказывал, стараясь позабавить князя, но ничего к чести своей не приврал. Дунай вовсе не старался обвинить противника и выгородить себя, а даже брал на себя больше вины, чем было на самом деле. И все у него выходило так легко, словно ради забавы и было затеяно.

Киевляне открыто смеялись, и белгородцы начали посмеиваться в бороды. С каждым словом Дуная лицо князя смягчалось, морщинка исчезла с его лба, на устах появилась улыбка – и словно солнце взошло в палате, разогнав тяжелые тучи досады.

Даже Явор пару раз усмехнулся. Видя, как гладко и весело рассказывает Дунай, с каким удовольствием слушают его князь и киевляне – словно гусляра на пиру, – он удивлялся своему бывшему противнику, столь ловкому и языком, и кулаком.

– И куда ж ты так спешил, что такого детинушку не приметил? – спросил князь у самого Явора. – Об него и не такие спотыкались! Что же у тебя за дело было, что и часа не терпело?

Явор посмотрел ему в лицо, уже не боясь встретить взгляд потомка Дажьбога. На сердце его полегчало, гнев и обида ушли куда-то, словно муть, унесенная чистым ручьем. Осталось только горячее желание послужить князю-Солнышку, быть ему полезным.

– С поклоном я к тебе пришел, светлый княже! – Явор поклонился сначала князю, потом тысяцкому Вышене. – И к тебе, воевода-батюшка! Речам таким гладким я не обучен, да меч в руках держать умею. Засиделся я в Белгороде. Возьми меня в поход, княже-Солнышко! Как я воеводе служил, он скажет, а как тебе послужу – сам увидишь.

Владимир Святославич помедлил, оглядывая его рост, сложение и лицо. Даже его ближняя дружина, случалось, несла потери и нуждалась в пополнении.

– Возьми его, княже! – сказал воевода Ратибор. – Я сего молодца с отроческих годов знаю – воин он добрый!

– Он побратим мой, княже, – сказал его сын Ведислав, взглядом подбадривая Явора. – Я за него как за себя ручаюсь. Возьми его.

Князь Владимир переводил взгляд с одного говорившего на другого, и ему нравились их речи. В Яворе Владимир видел крепость тела и твердость духа, он понравился князю и тем, что не побоялся схватиться с Дунаем, и тем, что так быстро остыл от гнева. В походе на такого кметя можно положиться, и князь готов был благосклонно отнестись к его просьбе.

– Ну, ежели твой побратим, Ратиборич, стало быть, славного рода кметь! – сказал он и перевел взгляд на Вышеню. – А ты что скажешь, воевода? Отдашь мне молодца?

– Не отдам! – решительно отрезал Вышеня и с непреклонным видом покрутил головой. – Все здесь – твое, хочешь – бискупа Никиту забирай, а Явора не отдам. Чего в чуди будет – Бог весть, а у нас тут степь под боком – сам ведаешь. Стены у нас крепкие, тебе спасибо, да без воев не надежнее будут плетня осинового. Не гневайся – не для себя держу молодца, а ради покоя земли Русской!

Князь Владимир помедлил, в раздумье постучал пальцами по резному подлокотнику кресла. Он видел непреклонность Вышени и не хотел с ним ссориться – ведь на этого человека он оставлял Белгород, а за ним и Киев.

– И девицы здешние заплачут по нем горько! – подал голос Светлояр Зови-Гром, Владимиров сотник.

– Киевляне заулыбались, Вышеня нахмурился. Князь Владимир тоже усмехнулся, чело его разгладилось – он принял решение. Ради дружбы с Вышеней ему приходилось отказаться от Явора, но он жалел об этом только краткий миг. Да, Явор пригодился бы ему в походе, но и здесь, на рубеже вечно беспокойной степи, сильный и умелый воин тоже не будет лишним. И светлый князь понимал это лучше, чем кто-либо другой.

– Не пускает тебя воевода! – сказал он Явору и развел руками. – А я его не обижу, через его голову не возьму. Да ты не кручинься и обиды не держи. Я свою дружину в трудный поход веду, да и вы здесь остаетесь не на солнышке греться, а от печенегов Русь беречь. И не всякий на это годен – немалая удаль нужна, оружия сила и духа крепость. Надобен ты здесь, Явор, и место тебе здесь. Не для обиды говорю – надобен ты здесь. Уразумел?

Никто вокруг больше не улыбался. Вышеня хмурился, недовольный тем, что чуть было не лишился лучшего десятника. Даже Дунай сделался серьезен, в его голубых глазах было понимание. Явор помедлил, глядя в глаза светлого князя, как в священное пламя, и молча поклонился в ответ. Слова князя-Солнышка возродили его гордость, утвердили за ним честь не меньшую, чем за теми, кто идет покорять неведомые земли. И Явор был благодарен Владимиру – за то, что светлый князь отказал ему в просьбе, исполнения которой он совсем недавно так горячо желал.

1
...
...
11