– владение различными искусствами, врачевание, знание культов, справедливость и способность хорошо судить (знаниями, искусствами и судом людей наделяют боги как первые творцы);

– умение даровать народу изобилие пищи (обычно путем успеха в обработке земли);

– богатство, щедрость, устройство богатых пиров: именно так щедрый Пяст «выиграл» право передать престол потомкам у жадного Попеля;

– наличие женских персонажей (Репка, Либуше, Лыбедь) тоже намекают на причастность к культу плодородия.

Исследователи отмечают еще такую особенность древнего князя, как прямое участие в увеличении народонаселения: у него много жен и детей. На русской почве образ «князя-многоженца» получил ярчайшее воплощение в князе Владимире. Это парадокс: князь, официально крестивший Русь, в народной памяти остался апологией идеи именно языческого властителя. Конечно, былинный Владимир Красно Солнышко – не то, что летописный Владимир Святославич, но очевидно, что летописный послужил одним из прообразов былинного. В былинах он только тем и занимается, что закатывает пиры – и в летопись внесены сведения и некоторые легенды о Владимировых пирах (о золотых и серебряных ложках), а также о кормлении бедных: здесь соединились каноны «нищелюбивого» православного святого и древнего князя – подателя изобилия. Былинный князь Владимир бывает озабочен поиском невесты (либо защитой жены), но за оружие всегда берется кто-нибудь другой. Летописному Владимиру приписано, как известно, 800 жен и наложниц, из них около десятка перечислены. Вполне очевидно, что даже при безотказной сексуальной мощи каждую из восьмисот наложниц князь мог бы посетить примерно один раз в пару лет (он же не всегда находился дома, в гощение надо ходить), а значит, не имело смысла содержать их в промежутках. Есть разные способы истолковать это сообщение: и литературный параллелизм с царем Соломоном (вполне убедительно), и то, что на самом деле имелись в виду жены его гридей (численность «большой дружины» первых князей совпадает с числом этих «жен») – тоже вполне убедительно. А может быть (это уже мое предположение) в огромном числе княжеских «жен» отразилась смутная память о сакрально-сексуальных функциях князя, осуществляемых в период гощения, то есть обхода земель с целью закрепления связи князя-божества с землей и народом. И число летописных сыновей Владимира сакрально, как размер Пржемысловой пашни – их двенадцать.

Итак, божественная природа первых славянских князей проступает из преданий со всей ясностью. Поле, которое пашет Пржемысл, является символическим воплощением всех полей (земных и небесных), которым божество сообщает изобилие своим непосредственным участием в работе. Возможно, в чешском предании даже отразился некий ритуал и в обязанности древнего князя входила ежегодная ритуальная пахота (а скорее даже полная обработка) некоего «небесного надела», сакрального участка, «не принадлежащего ни к какому земному полю», посредством чего князь передавал плодородную силу от себя на все пашни страны. А из ритуала родился сюжет: из представления о том, как бывало, появился рассказ как бы о разовом событии – как было. Неудивительно, что госпожа (носи она звание княгини, жрицы или матери-сырой-земли) легко указывает людям путь к божественному пахарю – она знает, кто князь, где он и чем занят, и на самом деле он уже ее муж. Поэтому и конь ее знает к нему дорогу. Он, единственный, потомок богов, способный служить посредником между сферой сакрального и земным миром. А по завершении работы к нему приходят приближенные и вновь приносят снятые на время роскошные цветные одежды, как их принесли Пржемыслу посланцы Либуше. Лапти же, в которых пахал, он приказывает сохранить (для следующего раза) в храме – это священная обувь для хождения по священной земле? «Родовой башмак»? О сакральном значении обуви можно много чего сказать, но мы стараемся не слишком растекаться мыслию по древу.

Мы не знаем точно, как объяснялась божественная природа первых славянских князей: считался ли князь прямым потомком божества («Дажьбожий внук»?) – как шведские Инглинги и Скъёльдунги напрямую выводили свои родословные от Одина и его сыновей; или выступал земным воплощением божества. А скорее всего, способность воплощать божество и происходила из легендарного кровного родства. Но прямую ответственность за плодородие и благополучие всей общины князь мог нести только в том случае, если мыслился как земное воплощение (потомок) божества. Иначе как объяснить эту связь между исключительной личностью правителя и плодородием его земли?

Войной князь не занимался. Для войны выбирался воевода. А то еще убьют князя на поле брани, и с ним вместе погибнет все благополучие племени – в прямом смысле земля останется без хлеба.

Мы рассмотрели древнейшую, архаичную модель власти у славян. Думаю, вполне убедились, что Кий, как представитель той, племенной власти, доспехов и шлема не носил – ни с забралом, ни без забрала.

Но времена менялись. Я не буду затрагивать вопрос, как этот процесс происходил у других славянских народов, но на Руси власть «князей-пахарей» сменилась властью «князей-воинов», вероятно, с приходом «Рюриковичей» – то есть иноземных властителей скандинавского происхождения. Они не происходили от Сварога и других славянских богов и право свое взяли силой оружия.

Стоит упомянуть здесь былину «Вольга и Микула». По школьному истолкованию, в ней прославляется мощь простого труженика-пахаря в сравнении со знатью. Но мне думается, она отразила, в первоначальном своем смысле, именно этот процесс – встречу древнего князя-пахаря с новым князем-воином при осуществелнии основных функций того и другого: пахоты – у первого, сбор дани – у второго. В образе Микулы Селяниновича еще просматриваются следы божественного статуса: дружина Вольги слышит его за три дня до того, как они до него доезжают, а его сошку не может вынуть из земли пятеро Вольгиных могучих молодцев. Имя воина – Вольга – это Олег, первое династическое имя Рюриковичей. Помогая князю-воину Вольге собирать дань, князь-пахарь Микула фактически передает ему это, изначально свое право (без Микулы у Вольги из сборов явно ничего не выйдет). А в планах у него стоит устройство богатого пира для всей общины, что опять же входит в первейшие обязанности древнего князя:

 
Я как ржи-то напашу да во скирды сложу,
Я во скирды сложу да домой выволочу,
Домой выволочу да дома вымолочу,
А я пива наварю да мужичков напою,
А тут станут мужички меня похвативати:
«Молодой Микуля Селянинович!»…
 

Но и для Рюриковичей происхождение оставалось принципиально важным фактором, дающим право на власть. В скандинавской мифологии («Песнь о Риге») описано образование разных сословий: рабов, свободных, воинов и правителей. Из чего очевидно следует, что древние скандинавы очень хорошо понимали разницу между простолюдинами и знатью. Причем только Ярл (представитель военной знати) стал признанным сыном аса Хеймдалля и был им обучен некоторым священными искусствам. А уже сын Ярла, Кон, от которого в итоге появился титул конунга, владел сакральными умениями. В одной из исландских саг по поводу неравного сватовства приведена поговорка «глина не то, что золото» – имеющая в виду неравенство сословий как препятствие для брака.

Как уже упоминалось, скандинавские королевские династии выводили свой род от Одина или Фрейра, причем всю родословную могли расписать «по головам». Таких вполне историчных персонажей, как Харальд Прекрасноволосый, объединитель Норвегии, от Одина отделяло 26 поколений с перечислением предков поименно. В генеалогической песни «Перечень Инглингов» (автор ее Тьодольв из Хвинира, вторая половина IX в.) названы тридцать поколений конунгов, восходящие к богам. Вероятно, на пиру по поводу введения в наследство от наследника требовалось перечислить их все – знание своего божественного рода и было доказательством его властных прав. Конунги в той же мере несли сакральную функцию обеспечивать благополучие народа – «добрый урожай и мир», что и славянские князья. Если они не справлялись, их могли принести в жертву. А если справлялись хорошо, то после смерти тело могли расчленить на несколько частей и погрести в разных областях страны, закрепляя за ними охраняющую силу конунга – Одинова правнука. Примеры этого описаны в «Саге об Инглингах».

Рюриковичи на Руси были пришельцами, но это не сделало фактор происхождения менее важным. Прямое подтверждение этому содержится в летописи, передавшей легенду о призвании трех братьев. Явившись в Киев, чтобы вытеснить оттуда Аскольда и Дира, Олег говорит им: «Не князья вы и не княжеского рода, но я княжеского рода». Сам «миф о Рюрике» позднее дополнил первоначальную легенду о призвании трех братьев попытками установить родство между ними и Гостомыслом, который обозначен как «старейшина и князь» (в «Сказании о Словене и Русе и городе Словенске» из Хронографа 1679 года).

Ну и вот, мысленно обозрев все, что мы сейчас рассмотрели, представьте: невесткой Рюрика, женой Игоря, который «от рода княжа» становится дочь незнатного варяга – от простых, понимаете ли, человек. Но «девушка с веслом» в княгини не годилась – она просто не смогла бы исполнять обязанности княгини, обеспечивать плодородие и плодовитость народа. А эта сакральная способность, даруемая происхождением, была куда важнее красоты и добродетели.

«Поскольку ранним государствам не хватало монополии на применение законного насилия, – пишет Н. Н. Крадин^[19], – чтобы противостоять сепаратизму, персона сакрализованного правителя являлась фигурой, консолидирующей и объединяющей общество. Правитель («священный царь») являлся «посредником» между божествами и подданными, обеспечивал, благодаря своим сакральным способностям, стабильность и процветание общества, объединял посредством дарений социальные коммуникации в единую сеть. Только с формированием эффективной системы власти отпадала необходимость в данных функциях «священного царя». (конец цитаты)

Для Древней Руси процессы формирования эффективной системы власти, сложения государства как такового, изучены еще недостаточно, но уже очевидно, что основные его признаки – письменные законы, княжеский суд, наличие гос. аппарата, то есть прослойки специальных функционеров-управленцев, – впервые фиксируются на Руси позднее эпохи княгини Ольги (с XI века), а частично вводятся ею самой. Но это означает, что на заре своей жизни она еще могла обладать властными полномочиями именно по принципу «священной царицы», то есть по праву высокого рождения, принадлежности к сакральному роду или возможности законно в него войти.

Принять сказочную версию о романе бедной девушки и князя можно было только в те времена, когда древний сакральный смысл княжеской власти уже забылся, а наука еще не занялась его восстановлением. Скажем, в Византии уже ко временам Ольги между происхождением и правом на высшую власть не было связи: императорского звания многократно достигали люди самого разного рода. Роман Лакапин-Старший, тесть Константина Багрянородного (к которому Ольга ездила в гости) был сыном крестьянина, а трона достиг путем успешной военной и политической карьеры, которая дала ему возможность выдать свою дочь Елену за юного наследника престола. То есть Елена августа, крестная мать Ольги, была внучкой простого крестьянина. Но это ведь уже не племенное княжение, а христианская монархия: святость монарха возникала из помазания, то есть давалась не его кровью, унаследованной от предков, а божьей волей и высшим церковным благословением. И в Византии давно уже имелось развитое государство, которое могло управляться без поддержки статуса «священного царя». (И тем не менее Романа Лакапина считали выскочкой, и Константин Багрянородный некоторые неудачные, с его точки зрения, политические решения тестя объяснял именно его низким родом.) Но во времена молодости Ольги на Руси этот механизм еще не работал. Более того: в «Повести о Петре и Февронии Муромских» бояре возмущаются тем, что простая крестьянка поставлена госпожой над их женами, и незнатное происхождение жены послужило причиной изгнания Петра и Февронии. А это уже XVI век, шестьсот лет христианства!

В версию «незнатного варяга» верил Николай Карамзин и написал об этом в своей «Истории государства Российского»:

…юный Игорь, приехав из Киева, увеселялся там некогда звериною ловлею; увидел Ольгу, говорил с нею, узнал ее разум, скромность и предпочел сию любезную сельскую девицу всем другим невестам. Обыкновения и нравы тогдашних времен, конечно, дозволяли Князю искать для себя супругу в самом низком состоянии людей (курсив мой – Е.Д.), ибо красота уважалась более знаменитого рода; но мы не можем ручаться за истину предания, неизвестного нашему древнему Летописцу, иначе он не пропустил бы столь любопытного обстоятельства в житии Св. Ольги. Имя свое приняла она, кажется, от имени Олега, в знак дружбы его к сей достойной Княгине или в знак Игоревой к нему любви».

Знаменитому русскому историографу простительно было полагать, что невинные нравы древних людей, еще не придумавших табель о рангах, красоту и добродетель ценили выше происхождения, – он жил в эпоху романтизма. В этом он уверен: «конечно, дозволяли», пишет он, и в этом так и слышится невысказанное сожаление типа «не то что сейчас». Но за достоверность собственно истории знакомства Ольги с Игорем Карамзин не ручался – в ПВЛ ведь этого эпизода нет, как и в ранних житиях.

Ему противоречит Саксон Грамматик, у которого есть такой эпизод:

«3атем во время трапезы Эрик принялся настойчиво расспрашивать свою невесту о том, за кого она предпочитает выйти замуж: за Фродо или за него; ведь, если относиться к брачным узам с должным уважением, королевским отпрыскам следует вступать в брак лишь с теми, кто равен им по знатности, дабы благородное происхождение одного из супругов не умалялось низким происхождением другого (курсив мой – Е.Д.)».

При выборе между столь противоположными мнениями двух авторов предпочтение стоит отдать Саксону: он жил в XII веке и знал взгляд на неравенство в браке, существовавший в раннем средневековье.

Есть еще одна причина считать, что власть самой Ольги рассматривалась как сакральная, что было возможно только при ее аристократическом происхождении, но об этом мы подробнее поговорим в другом месте.

Суммируя все вышеозначенное, мы можем сделать вывод: родитель Ольги действительно был «варягом», «неведомым» – поскольку имя его, увы, неизвестно, но вот «незнатным» он быть никак не мог.

Здесь мы неприметно перешли еще к двум темам: возможно ли, чтобы Ольга в замужестве меняла имя, а также не можем ли мы извлечь чего интересного из истории о знакомстве на перевозе. Но тут нам лучше создать новый раздел, ибо в трех словах ни одну из этих тем прояснить не получится.