Цитаты из книг автора «Элизабет Страут»

Теперь, после сердечного приступа, Джейн всегда страшилась, что может умереть на людях. Приступ у нее случился дома, на кухне, но мысль о том, что она может упасть мертвой на глазах у чужих людей, очень ее тревожила. Много лет тому назад она оказалась свидетельницей такого происшествия: какой-то мужчина упал мертвым на тротуаре. Медики разорвали на нем рубашку, и до сего дня она не может сдержать слез, если всерьез задумывается об этом случае: такая беззащитная неизвестность, нездешность – невозвратность – его широко раскинутых рук, обнаженного живота… «Бедный, бедный, бедняжка, – думает она, – какое несчастье – вот так, мертвым, там лежать».

И не важно, что может заключать в себе жизнь каждого из этих людей (в некоторых из домов, мимо которых они сейчас проезжают, наверняка могут быть какие-то ужасные беды), несмотря на все это, у людей возникает побуждение праздновать, потому что каждый из них по разному – по-своему – понимает, что жизнь есть что-то такое, что следует праздновать.

Джейн Хаултон, в своем симпатичном черном пальто, думает, что, в конце-то концов, жизнь – это дар, что очень важно понимать, когда стареешь, что так много моментов в твоей жизни оказались не просто моментами: они были дарами.

– Ах, это забавно, – произносит сейчас его жена, глядя сквозь вечернюю мглу на украшенные разноцветными рождественскими огнями дома, мимо которых они проезжают, и это вызывает у Боба Хаултона, ведущего машину, улыбку – жена его довольна, ее руки в перчатках спокойно лежат на коленях. – Все эти жизни, – продолжает она, – все эти истории, которых мы никогда не узнаем!

Они даже шутили меж собой о том, как эта девушка даже не представляет себе, что ее рука, небрежно плюхающая на стол перед ними чашки с кофе, когда-нибудь тоже будет усыпана возрастной «гречкой», а чашки кофе придется тщательно планировать, поскольку лекарства, понижающие кровяное давление, заставляют тебя постоянно выкручиваться и все учитывать; она не представляет, что жизнь набирает скорость, и вот уже большая часть ее пролетела… от всего этого просто дух захватывает на самом-то деле.

Нет, они никогда не смогут справиться с этим, потому что они произнесли слова, изменившие то, как они видят друг друга.

Проходишь по жизни определенным путем, подумала Оливия. Вот как она многие годы ездила домой от «Кухаркина угла» мимо Тейлорова поля, еще до того, как там появился дом Кристофера; потом его дом там появился, и в нем был Кристофер; потом, через некоторое время, Кристофера там уже не стало. Другой путь, другая дорога, и приходится к этому привыкать. Но твой ум – или сердце (она не могла разобрать, что именно) – теперь как-то заторможены, медленно все схватывают, и Оливия кажется себе большой, растолстевшей полевой мышью, пытающейся забраться на мячик, что катится перед нею все быстрее и быстрее; она в отчаянии цепляется за него коготками, но не может закинуть на мячик лапки.

Знаешь, Олли, – сказал он, подняв на нее взгляд усталых глаз, кожа вокруг них покраснела, – за все те годы, что мы с тобой прожили вместе, за все годы я не припомню, чтобы ты хоть раз извинилась, попросила прощения. За что бы то ни было. Оливия покраснела – внезапно и сильно. Она чувствовала, как под солнечными лучами загорелось у нее лицо. – Ладно, прости меня, прости, прости, – выговорила она, снимая темные очки с макушки, где они до тех пор покоились, и снова возвращая их туда же. – Что ты на самом деле хочешь сказать? – спросила она. – Какого черта? Что тебя беспокоит? О чем, черт возьми, речь? Извинения? Ну, тогда я прошу меня извинить. Прости меня за то, что я такая ни к черту не годная жена.

И если Оливия Киттеридж никогда на памяти жителей городка не была склонна проявлять доброжелательность или хотя бы вежливость, сейчас, когда сюда прикатил новый июнь, она казалась еще менее способной на это.

Однажды в холодную июньскую ночь с Киттериджами случилось что-то ужасное. Тогда Генри было шестьдесят восемь лет, а Оливии – шестьдесят девять, и, хотя они не были такой уж моложавой парой, во внешности обоих не замечалось ничего такого, что говорило бы об их старости или нездоровье. Тем не менее прошел год, и люди в их маленьком городке – в прибрежном городке Кросби, что в Новой Англии, – пришли к заключению: и Генри, и Оливия Киттеридж очень изменились после того события.