Цитаты из книг автора «Элизабет Эбботт»

Эти аммы – матери – сталкивались с такими же проблемами: голодом, страхом, сомнениями и похотью, возможно, именно в порядке перечисления. Жизнеописание Марии Египетской на деле возникло на основе рассказов о жизни десятков амм и их стремления к равнодушию в восприятии постоянного голода. Они рассказывали о приобретенном ими опыте тем, кто искал с ними общения или случайно встречался на окраинах территорий, занятых отцами-пустынниками, богословам и всем, кто стремился к достижению духовного совершенства.

Даже в ходе обсуждения вопроса о степени и природе девственности Девы Марии отцы Церкви просили Симеона высказать им свое авторитетное мнение.

Встречи с ним следовало назначать заранее, поскольку Симеон строго придерживался расписания. Он молился от восхода солнца до трех часов пополудни, после чего толковал слово Божие. Лишь после этого у него было время выслушивать просителей, давать советы и исцелять. Он помогал разрешать споры, связанные с налогами, поддерживал ремесленников, объединенных в гильдии, землепашцев, выращивавших огурцы, мальчиков-хористов, исцелял страждущих, крестил язычников и предотвращал эпидемии моровой язвы, голод и другие напасти.

Даже наедине с самим собой Симеон, должно быть, с благоговением думал о созданном им образе «стоять пред Господом». В суровом, скудном мире Византийской империи V в. он собственным телом воплощал боль и нужду, страх и печаль. Увенчанный фигурой Симеона столп превратился в алтарь, а молитва его одинокого обитателя – в фимиам, возносившийся ввысь, к небесам. В шестидесяти футах под праведником собирались нищие богомольцы, поскольку столп Симеона был удобно расположен на большом торговом пути. Вскоре он стал местом паломничества, куда люди стекались отовсюду, даже из Испании, Британии, Франции и Италии. Один из современных ему авторов житийных произведений так описывал толпы собиравшихся там людей: «человеческое море, в которое со всех сторон впадали реки». Однако приверженцы Симеона должны были быть мужчинами, поскольку женщинам он запретил собираться у своего столпа, несмотря на то что его отделяло от них пространство, составлявшее не менее шестидесяти футов. Он отказывался видеть даже собственную мать и общался с женщинами лишь через посланцев-мужчин.

Сын сирийского пастуха Симеон как-то зашел в церковь, где его обратили в христианство, и было ему видение, призывавшее к жизни в Боге. Он присоединился к другим аскетам, потом ушел в монастырь в селении Теледа. Суровость его режима Симеон счел недостаточной. Он был терпеливым юношей с мягким характером, смирение его омрачала лишь одна честолюбивая слабость – он стремился быть наиболее воздержанным из монахов. Самая отчаянная попытка праведника достичь этой цели чуть его не погубила, то есть чуть не привела именно к тому результату, к которому он стремился. Он обвил вокруг тела веревку, оказавшись внутри такой повязки словно труп. Каким-то образом ему удалось обмотать себя ею так крепко, что она врезалась в тело, и кожа его загноилась, а в ранах стало кишмя кишеть множество червей, пожиравших его плоть. Должно быть, когда черви пожирали его живьем, Симеон радовался, поскольку хотел умереть как мученик. Но, видимо, ему помешали монахи, снявшие с него веревку и залечившие раны, поскольку после того случая игумен и вся община попросили его покинуть монастырь. Из монастыря Симеон ушел, но путь его не был далеким. На возвышавшемся неподалеку холме он построил небольшую хижину, увенчанную куполом, где оставался три года. Потом он жил под открытым небом, обложив себя камнями. Следующим его прибежищем стал столп, на котором он стоял и постоянно молился. Позже он достиг зенита славы еще на двух столпах – один из них достигал шестидесяти футов в высоту и был увенчан шестифутовой квадратной площадкой с ограждением. На ней и стоял Симеон под палящими лучами солнца и ледяными ветрами до самой своей смерти в 459 г., когда ему было уже больше семидесяти лет от роду.

Иногда случалось так, что долгие годы укрощения плоти и плотских стремлений – пост, молитвы, еда, бессонница – доводили святых отцов до срыва, который получил название адиафория[217]. Они уходили из своих тесных келий и бродили по пустыне, искали и собирали сочные травы, ели их, жадно высасывая соки, пытаясь избавиться от приступов боли, вызванной постоянным чувством голода, упорной и однообразной работой, а также медленным течением их одинокой жизни. На самом деле состояние адиафории беспокоило святых отцов даже больше, чем эротические фантазии, больше сексуальных прегрешений, которые они порой подмечали у других, а иногда сами не могли от них удержаться.

Кассиан полагал, что при двух кусках хлеба в день для достижения сексуальной непорочности потребуется шесть месяцев. Руссель с этим согласилась, сопоставив утверждение Кассиана с проводившимся в Соединенных Штатах во время войны экспериментом, связанным с влиянием недоедания на мужскую сексуальность.

Иоанн Кассиан оставил пространные и подробные описания повседневной жизни святых отцов, в частности их питания, на основании чего Алин Руссель подсчитала калорийность потреблявшейся ими пищи. Во время праздничной трапезы, устраивавшейся, когда встречались два одиноких монаха, на каждого из них приходились следующие продукты: два куска хлеба весом в один римский фунт (327 граммов), капля масла, пять печеных горошин, три оливки, две сливы и один сушеный инжир. Вместе это составляло около 1000 калорий, и крестьяне, включая тех, кто становился отшельником, считали такую трапезу кулинарным излишеством. Обычная трапеза могла составлять такое же количество хлеба, соль и разные корни или дикие травы

К III в. в монашеских конгрегациях состояло много женщин, что вело к существенным финансовым последствиям. Бедные девственницы либо продолжали оставаться бедными, либо на них тратились средства Церкви, которая все в большей степени процветала. Но богатые девственницы и соблюдавшие целибат вдовы, унаследовавшие собственность, были ценными объектами, которыми не стоило пренебрегать, поскольку они часто завещали Церкви свои земные блага.

Августин полагал, что сексуальность находится в самой сути человеческого существа, поясняя, что она является отголоском первородного греха человечества, совершенного Адамом и Евой в Эдемском саду, когда они ослушались Господа. Сквозь призму сексуальности он рассматривал отраженную в ней похоть как главный порок человека. Его проявлениями были ненавистная Августину эрекция и жалкие ночные семяизвержения во сне, которым подвержен каждый мужчина. В отличие от святых отцов более раннего периода, Августин не считал женщин похотливыми и полагал, что им легче соблюдать целибат.