Елизавета расправила платье и заставила себя подумать о чем-то другом. Щипками она придала щекам румянец, после чего вертела зеркало, любуясь своим отражением на блестящей серебряной поверхности. Но почему она постоянно ходит в черном? Этот цвет преобладал в ее одежде и до смерти Марии. Елизавета носила платья из добротных тканей, но не особенно задумывалась над фасонами. Нет, больше она так одеваться не станет. Прошли времена, когда требовалось быть тише воды ниже травы. Ей больше не надо скрывать от мира свою приверженность протестантизму. Почти десять лет она носила скромные, безыскусные платья благочестивой девицы-протестантки. Но даже в них она выглядела живой, тогда как расфуфыренная королева Мария рядом с ней походила на куклу. По правде говоря, Елизавета выбрала аскетичный стиль в одежде задолго до того, как ей пришлось демонстрировать свою приверженность протестантизму. Она стала так одеваться, когда возникла настоятельная необходимость подчеркнуть свое целомудрие. Тайну Елизаветы знали немногие, а они были не из болтливых.

Но теперь можно забыть об унылой одежде. Можно завивать в локоны длинные вьющиеся волосы. Черный цвет в ее гардеробе останется, но его она дополнит белым и серебристым. Это сочетание будет присутствовать в ее шелковых, бархатных, парчовых платьях. В некоторых случаях к ним добавится и золотистый. Елизавета думала о тонких кружевных жабо, прозрачных вуалях и затейливых вышивках. Для каждого наряда она подберет украшения из перешедших к ней по наследству драгоценных камней и жемчугов.

Воображение неслось вперед. Елизавета решила украшать свою одежду эмблемами, отвечающими ее положению и убеждениям. Там будут розы – символ дома Тюдоров; пшеничные колосья – знак ее веры в Христа; шелковица – символ мудрости; солнце, означающее правительницу, ведомую Богом; и наконец, ее любимые анютины глазки. Из других символов она выберет горностая – символ чистоты; пеликана, олицетворяющего материнскую любовь и жертвенность; сито – знак благоразумия и феникса – символ бессмертия. По этим символам подданные будут знать, кто она такая и какие ценности защищает. Елизавета просто ликовала. Она немедленно соберет всех своих портних и вышивальщиц! И незачем понапрасну тратить деньги. От коронации Марии осталось роскошное, богато украшенное платье. Пусть портнихи переделают его сообразно ее фигуре, и это сэкономит казне ощутимую сумму.

Елизавете хотелось, чтобы мужчины восхищались ею. Достичь этого будет несложно. Во-первых, она королева. А во-вторых, унаследовала материнский дар – умение убеждать мужчин в том, что она красива. Но для одного мужчины ей хотелось выглядеть по-настоящему красивой. Она мечтала, чтобы Роберт Дадли завороженно смотрел, как она шествует по залам дворца, и видел в ней нечто большее, чем женщину! Елизавета поймала себя на том, что думает о Роберте все чаще. Ей очень нравились их ежедневные прогулки верхом, добродушное подтрунивание, кокетливая игра в кошки-мышки. Казалось бы, невинные развлечения, но, если быть с собою честной, они становились для нее все более значимыми. И для Роберта тоже. В этом Елизавета не сомневалась. Она часто ощущала, как Роберту приходится себя сдерживать.

На стене, ближе к двери, висел еще один портрет, который тоже всегда притягивал взгляд Елизаветы. Это был портрет Генриха Восьмого кисти немецкого мастера Ганса Гольбейна-младшего. Глядя на полотно, Елизавета сознавала: воистину отец – король среди королей, и гордилась, что является его дочерью. Она всегда думала о себе как о маленькой львице, слепленной из того же теста, что и Генрих Восьмой. Конечно же, Елизавета понимала: внешнее великолепие не самая главная составляющая королевской власти. Она станет править так же, как ее отец, но без его жестокости. Однако при всех творимых им жестокостях, при изменениях в религии и несчастливых браках Генрих Восьмой сохранил любовь подданных. О нем и сейчас говорили с благоговейным трепетом и искренним восхищением. Думая об этом, Елизавета сделала вывод: англичане любят сильных королей. Она слышала, что в молодости ее отец был настоящим героем. Воинственный, одерживающий победы, воплощение старой английской королевской крови. Он пользовался заслуженной популярностью. Народ ценил в нем чувство локтя. Елизавета решила, что возьмет все лучшее, что унаследовала от отца. Тем, в чьих жилах текла кровь Тюдоров, было легко завоевать любовь народа.

В отличие от лица матери, отцовское лицо Елизавете запомнилось хорошо. Художник точно передал его умные, проницательные глаза, высокий римский нос, небольшой чувственный рот. Как жаждала Елизавета его улыбок, его отцовских ласк и похвал. Такое случалось редко. Почти все детство она видела отца лишь издали – недосягаемого, как Бог. Иногда, под настроение, он вдруг становился добрым, любящим, готовым играть и резвиться с дочерью. Это были лучшие минуты в жизни будущей королевы. Пусть отец и объявил незаконным брак с ее матерью, отчего Елизавета сразу стала побочным ребенком, но он гордился своей дочерью, и она это знала. Знала и то, что отец видел в ней свои черты.

Эта мысль всегда приносила Елизавете утешение, ибо на протяжении всей жизни ее сопровождали слухи, будто бы она вовсе не дочь Генриха Восьмого, а плод прелюбодеяния ее матери и одного из так называемых любовников Анны. Даже сестра Мария верила этим слухам: несколько раз она говорила, как здорово Елизавета похожа на Марка Смитона – придворного лютниста, казненного вместе с Анной. Марию очень устраивала такая версия происхождения Елизаветы. Просто эту католическую святошу пугало, что однажды Елизавета может занять королевский трон. Лишний раз уколоть и позлить младшую сестру было одной из немногих радостей Марии.

«Я – дочь своего отца», – часто твердила себе Елизавета. Король никогда этого не оспаривал. Он не сомневался в ее происхождении и всегда называл своей дочерью. И тогда и сейчас многие замечали разительное сходство Елизаветы с отцом. Те же золотисто-рыжие волосы, тот же благородный профиль. Кое-кто говорил, что она даже больше похожа на покойного короля, чем Мария. Однако все это не убеждало Елизавету, и она часто вглядывалась в отцовский портрет, ища подтверждение. Напоминала себе, что отец никогда не исключал ее из числа престолонаследников. Будь у него хотя бы крохи сомнения в своем отцовстве, жизнь Елизаветы сейчас текла бы совсем в другом русле.

Она росла, обожествляя Генриха Восьмого. Затем детское обожание сменилось почитанием его памяти. Елизавета уже решила, что в официальных документах будет называть его «горячо любимым отцом ее королевского величества». Она не могла знать, как по-настоящему отец относился к матери, но в душе не сомневалась, что отец ее любил. Когда-то, если верить чужим рассказам, он самозабвенно и безрассудно любил Анну. И почему именно судьба матери подтвердила известное изречение: «От любви до ненависти один шаг»? Елизавета часто задавала себе этот вопрос, так и не находя ответа.

Настало время перебираться в Лондон. Королеве положено жить в столице. К тому же неумолимо приближался день коронации. Когда длинный кортеж достиг лондонских стен, в ушах Елизаветы звенело от приветственных криков. Они сопровождали ее от самого Хэтфилда, едва королева тронулась в путь. По обеим сторонам дороги стояли толпы жаждущих хотя бы мельком взглянуть на нее. Люди все прибывали и прибывали, жители фермерских хуторов и деревень. Мелькали сельские пейзажи. Елизавета впервые смотрела на них глазами королевы. Это заставляло ее восхищаться просторами зеленых полей с разбросанными между ними деревушками, где над каменными и деревянными домиками возносились башни церквей. Ее умиляли оживленные городки с узкими улицами, лавками, в которых толпился народ, и спокойное величие особняков за кирпичными стенами. С одинаковым интересом смотрела Елизавета на леса и охотничьи земли. Это была ее Англия, населенная ее подданными.

– Елизавета! Елизавета! Да хранит Бог нашу королеву Елизавету! – снова и снова, падая на колени перед кортежем, кричали люди.

Елизавета была тронута до глубины души и снова мысленно поклялась верно служить своим подданным, дабы снискать их любовь. Она должна обеспечить им мирную жизнь и право выбирать религию по душе.

У стен столицы королеву встречал лорд-мэр, облаченный в ярко-красный плащ. Его сопровождали олдермены и шерифы. Елизавета спешилась и подошла к ним, протягивая каждому руку для поцелуя и поднимая каждого с колен. Неожиданно она заметила приближающуюся фигуру епископа Боннера. «Кровавого» Боннера, который с особым усердием сжигал еретиков. Он тоже встал на колени. Толпа засвистела и заулюлюкала. Но вскоре приветственные крики возобновились, когда все увидели, что Елизавета намеренно отвернулась от епископа и не протянула ему руки.

Ее свита насчитывала не менее тысячи человек. Облаченная в королевский пурпур, Елизавета подъезжала к угрюмым стенам Тауэра. Какая ирония судьбы. Тауэр вновь становился местом ее обитания; на сей раз потому, что Уайтхолл еще не был надлежащим образом подготовлен. Впереди ехали лорд-мэр, командир ордена Подвязки и герцог Пемброк. Последний держал высоко поднятый государственный меч. Сердце Елизаветы больше грело то, что позади ехал щеголевато одетый Роберт Дадли на потрясающем вороном жеребце. Двигались медленно. Елизавета то и дело останавливалась, чтобы улыбнуться и приветливо помахать рукой, переброситься шуткой, выслушать чью-то горестную историю или принять скромный, но с любовью преподнесенный подарок. Все это работало на нее. Вскоре королеву уже громко восхваляли за умение сострадать простым людям, за чувство локтя и заботу.

«Пусть иноземные правители угрожают мне, – думала ликующая Елизавета. – У меня есть любовь народа, а это дороже тысячи армий».

У ворот Тауэра она спешилась, взяла поводья своей лошади и не без внутреннего трепета вступила в пределы крепости, где провела три ужасных месяца, когда каждый день мог стать ее последним днем. И было это не так уж давно – неполных пять лет назад. Елизавета заставила себя улыбаться и не думать о прошлом. Здесь она обратилась к собравшимся с краткой речью:

– Мои любезные подданные! Я не впервые оказываюсь под сводами Тауэра. В прошлый раз я находилась здесь в качестве узницы, несправедливо обвиненной в государственной измене. Меня могли казнить, и я об этом знала. Сейчас же я от всего сердца благодарю Всемогущего Бога, уберегшего меня от плахи и позволившего дожить до этого прекрасного дня!

Елизавета ни словом не упомянула о своей матери, чья кровь пролилась здесь двадцать два года назад. Но Анна Болейн заполняла все ее мысли. В тот же день, немного остыв после встречи и нескончаемых приветствий, Елизавета захотела навестить покои королевы. Комнаты, которые занимала Анна перед коронацией и в которых спустя три коротких года ожидала казни. Там же и сама Елизавета провела страшные недели, каждый день ожидая встречи с эшафотом. Ее могли бы содержать в других помещениях, но Мария вознамерилась усугубить страдания младшей сестры. В этом Елизавета не сомневалась. Когда она попросила разрешить ей прогулки, удивило, с какой готовностью согласилось тюремное начальство. Пожалуйста, гуляй, но вдоль стены, глядящей в сторону эшафота. Эшафот находился напротив здания крепостного хранилища королевских драгоценностей и предназначался для леди Джейн Грей. Его поставили на том самом месте, где казнили Анну Болейн. Елизавета вспомнила свои ежедневные горячие молитвы о том, чтобы эшафот разобрали.

Естественно, к ее приезду здесь все вымыли и выскребли, поставили богатую мебель и повесили роскошные портьеры, но вымыть и отскрести память о страданиях оказалось невозможно. Елизавета без сожаления закрыла дверь покоев, радуясь, что ей отвели комнаты в старых покоях короля. Стены здесь были увешаны шпалерами, расшитыми золотом и серебром. Под громадным балдахином с королевской эмблемой, края которого украшали россыпи мелких жемчужин, находилась такая же громадная кровать с мягкой периной и обилием подушек. Рядом высился трон, сделанный для отца. Елизавета узнала узор на зеленом дамасте. Вспомнила и подставку для ног. В последние годы у отца сильно болели ноги.

«Да упокоит Господь его душу», – подумала Елизавета, захваченная величественным, но печальным зрелищем.

Возбуждение не давало уснуть. Елизавета ворочалась на просторной кровати. Мысли снова и снова возвращались к матери и угрюмой веренице изменников, чья жизнь оборвалась в Тауэре. От королевских покоев было рукой подать до часовни Святого Петра в веригах, где в безымянной могиле похоронили Анну. Елизавета с радостью перенесла бы останки матери в Вестминстерское аббатство и захоронила в мраморной гробнице. Но она помнила слова Бэкона. Такой демарш был бы неполитичным и разворошил бы много такого, чего лучше не трогать.

Молодая королева крутилась, вертелась, кувыркалась, сворачивалась клубочком и замирала, вытягиваясь во весь рост. Сон все равно не шел. И вихрь мыслей тоже было не остановить. Когда покои готовили к ее приезду, почему-то никто не удосужился проверить окна. Рамы закрывались неплотно, и по роскошной спальне гуляли сквозняки, принося с собой вонь и шум здешнего зверинца. Наконец Елизавета, которой надоело сражаться с бессонницей, встала, набросила поверх сорочки плотный халат, сунула ноги в бархатные шлепанцы и дополнила свое одеяние темным плащом. Дежурная фрейлина, спавшая на узкой походной кровати, заворочалась и спросила, что угодно ее величеству. Елизавета велела ей спать дальше, а сама по винтовой лесенке спустилась вниз, в ночной холод. Она стояла во внутреннем дворе Тауэра. Впереди высилась громада Белой башни. Справа темнело здание королевской сокровищницы, а слева – приземистый Королевский зал, где Анну допрашивали и приговорили к смерти. Елизавета решила, что эту ночь она посвятит памяти матери. Такой шанс у нее появился впервые.

Королевские гвардейцы, охранявшие внутренний двор, были удивлены, увидев свою королеву в столь ранний час, да еще одну. Но перечить Елизавете не посмели. Она приказала открыть Колдхарборские ворота – единственный проход, через который можно было попасть во внутреннюю часть Тауэра. Гвардейцы хотели сопровождать ее, но королева отказалась, велев им дожидаться ее возвращения. Пройдя через Зеленую башню, она направилась к часовне Святого Петра в веригах, одиноко стоявшей рядом с громадным зданием сокровищницы. Скрипнула незапертая дверь часовни. Елизавета вошла туда, где прежде никогда не бывала.

Ее встретила полная тишина. Сквозь окна часовни лился лунный свет. Возле алтаря горела одинокая свеча – знак постоянного Божьего присутствия. Елизавета побрела по каменным плитам к пустому нефу. Слева от нее тянулась замершая колоннада. Достигнув ступеней алтаря, Елизавета опустилась на колени. Ей рассказывали, что ее мать и Екатерина Говард похоронены где-то перед алтарем, рядом с обезглавленными герцогами Сомерсетским и Нортумберлендским. Увы, Елизавета не знала, с какой стороны находится прах Анны Болейн. Ничего. Где-то под этими камнями, на глубине нескольких дюймов, находился гроб из вяза, куда в страшный день весны 1536 года поместили обезглавленное тело ее матери.

Благочестивой протестантке, какой была Елизавета, не пристало молиться за усопших. Эти молитвы упразднил ее брат Эдуард Шестой, сын Джейн Сеймур. Ревностный протестант, слишком рано покинувший трон и земное существование. Однако Елизавета придерживалась прежней версии молитвенника, составленного архиепископом Кранмером, где такие молитвы были. Она уже решила, что непременно сохранит в церквях распятия, украшенные драгоценными камнями. Кое-кто из упрямых реформаторов церкви и пуритане считали их признаком язычества. И молитвы по усопшим Елизавета тоже оставит. Почему она должна сохранять порядок, введенный фанатичным мальчишкой, который даже не успел почувствовать себя королем? Что плохого в молитвах по усопшим? Кто знает, быть может, этими молитвами живущие облегчают участь тех, что оставили сей бренный мир. Елизавета молитвенно сложила руки, как могла успокоила ум и стала раз за разом повторять прекрасные строки молитвы, составленной Кранмером:

«Милости Твоей вверяю слугу твою Анну, оставившую этот мир в твердой вере и ныне пребывающую в вечном покое. Молю Тебя, пусть ничто не нарушит ее покоя и изольется на нее Твоя благодать».

Странный покой снизошел на душу Елизаветы. Ей было хорошо здесь, в полутемной часовне, рядом с останками матери, которую она едва помнила. Кэт часто повторяла, что Анна любила ее и гордилась ею. И как ужасно было для Анны… нет, подобное состояние лежало за гранью ужаса… покидать этот мир, оставляя малолетнюю дочь. Как будет расти любимое дитя? Сколько грязи и клеветы изольют на детскую душу те, кто погубил ее саму? Как бы она ни желала, Анне уже не восстать из гроба и не защитить Елизавету. За два дня до казни король объявил свой брак с ней незаконным. Елизавета стала побочным ребенком короля. Ужасно идти на эшафот, сознавая, какое страшное наследие она оставляет малютке. Со слов Кэт, Елизавета знала: выбор вида казни Анны оставался за королем. Ее могли либо сжечь у позорного столба, либо обезглавить. Ей предложили более милосердную смерть, если она признает расторжение своего брака с королем. И кто посмел бы обвинить Анну, что она предпочла смерть от меча мучительной смерти в огне?

Елизавета стояла на коленях возле алтаря, продолжая удивляться покою, снизошедшему на нее. Показалось, что рядом молится кто-то незримый, даруя ей свою любовь, радость и приятие. Конечно, это было лишь плодом воображения, в чем Елизавета пыталась себя уверить, возвращаясь обратно в свои покои. И все же в сердце оставалась глубокая уверенность, что Бог ответил на ее молитвы, а кем-то незримым была ее мать, принесшая исцеление и покой измученной душе своей дочери.