У де Фериа вытянулось лицо, но Елизавета, намеренно не замечая его изумления, быстро переменила тему, заговорив об их общем враге – крепнущей Франции.

Вернувшись в свои покои, наедине с Кэт Елизавета дала выход скопившейся злости.

– Почему в мире утвердилось дурацкое представление, будто женщина не может жить одна, без мужа?

Кэт лучше, чем кто-либо, знала причину стойкого нежелания Елизаветы выходить замуж.

– Никто не может силой заставить тебя пойти под венец, – сказала она, стремясь успокоить бывшую воспитанницу.

Теперь не может, а в дни правления Марии ее пытались насильно выдать замуж, подсовывая католических принцев. Ей тогда казалось, что ее сжигают заживо.

– Я никогда не выйду замуж!

Эту фразу Елизавета неустанно повторяла с тех пор, как ей исполнилось восемь. Кэт с ней не спорила, а вот Сесил… На заседании Тайного совета он поднял вопрос о престолонаследии:

– Ваше величество должны думать о собственной безопасности и безопасности государства.

Елизавета восприняла это как скрытый намек на свое фривольное поведение.

– Должны? – переспросила она. – Уильям, ты говоришь мне «должны»?

– Ваше величество, брак – единственная гарантия вашей безопасности. Ваше желание оставаться королевой-девственницей… неестественно.

– А я вообще неестественна. И давно знаю об этом! – запальчиво бросила ему Елизавета.

– Муж мог бы разделить с вами все тяготы и заботы по управлению государством, – не сдавался Сесил. – Он бы стал отцом наследников, продолжающих линию вашего величества.

– И быстро загнал бы меня в детскую, постоянно умножая число этих наследников! – язвительно парировала Елизавета. – Нет, Уильям. Я не потерплю, чтобы мужчина управлял мною и узурпировал мою власть.

Сесил вздохнул:

– Не исключено, что король Филипп будет просить вашей руки. Де Фериа намекал на это.

– Де Фериа и мне намекал. Что ж, пусть Филипп тешится надеждами.

Елизавета вспомнила расчетливые, похотливые глаза испанского короля, его холодность, пухлые презрительные губы и внутренне содрогнулась. Филипп наверняка мечтал уложить ее в постель. Но она даже в страшном сне не представляла себя его женой. К тому же существовало непреодолимое препятствие для их брака – разница религий.

– Нам незачем ссориться с Испанией. А потому, Уильям, мы будем кормить испанского короля обещаниями. Но крепко заруби себе на носу: я не намерена попадать под чью-либо власть. Я управляю, а не мной управляют.

– Мы выработаем линию поведения, приемлемую для вашего величества, – дипломатично ответил Сесил.

Елизавета больше не произнесла ни слова. Пусть Сесил убедится, что ее намерения не сиюминутный каприз.

Еще одним посетителем, испросившим аудиенцию у Елизаветы, стал новый архиепископ Кентерберийский, благочестивый Мэтью Паркер. В свое время он был исповедником ее матери. Возникшее подозрение, что архиепископа послал Сесил, не подтвердилось.

– Ваше величество, меня к вам привела священническая обязанность, – начал архиепископ. – Ваша покойная матушка, наша праведная королева Анна, за три дня до своего ареста позвала меня и сказала: «Если со мной что-то случится, позаботься о благополучии моей дочери».

– Выходит, она знала, – прошептала Елизавета. – Предчувствовала свой конец.

Елизавета прекрасно представляла себе чувства матери. Она сама была узницей Тауэра, где могли казнить и ее. Увы, предчувствия не обманули Анну.

Паркер болезненно поморщился, как будто все это происходило совсем недавно.

– Анна знала, что против нее плетется гнусный заговор. Все ее враги, забыв былые распри, объединились. Она боялась их действий. Но я сомневаюсь, что она предчувствовала собственную казнь. Бедняжка. Она оказалась храбрее льва.

– А мой отец? – спросила Елизавета.

Она отказывалась верить, что отец, которого она почитала, ради женитьбы на Джейн Сеймур мог отправить ее мать на плаху.

– Поддался клеветническому влиянию со всеми вытекающими отсюда последствиями, – твердо ответил Паркер.

– Я пришла к такому же выводу, – сказала Елизавета. – Он был великим королем, но поддавался пагубному влиянию.

– Вы правы, ваше величество. – Архиепископ сделал паузу. – Теперь позволю вернуться к своей священнической обязанности. Как я уже говорил, ваша покойная матушка поручила мне заботиться о вашем благополучии. По возрасту я вполне гожусь вам в отцы и потому хочу дать вам чисто отеческий совет: дабы уберечь себя от возможных превратностей судьбы, найдите себе достойного жениха и сочетайтесь с ним священными узами брака.

Значит, все-таки его послал Сесил!

– Благочестивый Паркер, – резко начала Елизавета, – я не сомневаюсь в твоих благих намерениях, но сейчас ты сам не знаешь, чту говоришь. Вспомни судьбу моей матери и других жен моего отца. Уберег ли брак хоть одну из них от превратностей судьбы? Скорее наоборот! Слишком впечатляющие примеры, чтобы я продолжала считать брак тихой и надежной гаванью. – Тон Елизаветы становился все язвительнее. – А браки моего отца? До сих пор нет полной ясности, какие из них были законными и какие нет. Не мне тебе напоминать о жарких спорах, что велись вокруг появившихся на свет в результате этих браков несчастных детей. То законные наследники, то побочные дети. Ты прекрасно знаешь о ложном обвинении моей матери в прелюбодеянии. И как по-твоему, я должна мечтать поскорее стать чьей-то женой? Нет, Паркер. Меня одолевает множество сомнений на этот счет. Можно ли вообще называть брачные узы священными?

Паркер был явно потрясен, но Елизавета не дала ему возможности вставить хотя бы слово:

– Если я выйду замуж, кто поручится, что у мужа не возникнет какого-либо злого умысла против меня? Тебе повезло, благочестивый отец. Ты никогда не был узником Тауэра. А я была. И в иные дни вероятность того, что топор палача опустится на мою шею, бывала чудовищно велика. Я ощущала ее всеми фибрами души. Я даже решила, что буду просить, дабы меня казнили так же, как мою мать: отсекли голову мечом. Это лучше, чем топор. Так неужели ты думаешь, что мне хочется повторить судьбу жен моего отца?

– Успокойтесь, ваше величество. Вы – наша королева. Никто не вправе противоречить вам или заставлять делать что-либо против вашей воли. Вы любимы всеми. Ваши любящие подданные не позволят никому, даже мужу, причинить вам хотя бы малейшее зло.

– Довольно! Мне надоели разговоры на эту избитую тему! – огрызнулась Елизавета. – Я больше не хочу слышать слово «муж»!

После очередного заседания Тайного совета Сесил подал Елизавете письмо.

– Сегодня прибыло, – пояснил он. – Письмо не связано с государственными делами. Это личное послание вашему величеству, а потому думаю, вы захотите прочесть его в уединении.

Голос Сесила был мягок, во взгляде светилась доброта.

Елизавета взяла письмо, и ее душа сразу наполнилась дурными предчувствиями.

– Кто его написал?

– Шотландский богослов Александр Алесс, который нынче живет в Саксонии. А в тысяча пятьсот тридцать шестом году он находился в Англии и был знаком не только с покойным королем Генрихом, но и с Томасом Кромвелем – первым королевским советником. Знал он и архиепископа Кранмера. В письме содержатся сведения о вашей матери. Алесс считал своим долгом сообщить их вам.

Услышав о Кромвеле, Елизавета вздрогнула. Этот человек был повинен в злоключениях ее матери. Он был страшилищем из ее детских снов. Тогда казалось, что он прячется в темных углах, в чуланах, древесных дуплах, за дверями и под кроватью. Много лет подряд, стоило Елизавете услышать это имя, у нее сразу же портилось настроение. Однако теперь, сама став правительницей, она по-иному оценивала Томаса Кромвеля. Он был расторопным, умелым и неутомимым слугой отца, что, впрочем, не помешало ему плести паутину лжи вокруг ее матери!

Сесил смотрел все с тем же сочувствием.

– Сожалею, если письмо опечалит вас. Я всерьез раздумывал, показывать ли его вам, но решил, что не вправе утаивать от вас подобные вещи. Если хотите, я буду рядом, пока вы читаете.

– Нет, Уильям. Оставь меня одну.

Сесил ушел, сказав фрейлинам, что королеве требуется уединение и что потом она их позовет.

Елизавета медленно развернула письмо. Перед глазами заплясали остроконечные черные буквы. Усилием воли она заставила себя успокоиться и принялась за чтение.

Алесс писал живо. Даже слишком живо. Он утверждал, что изложенное им – правда, и призывал в свидетели Христа. Считал, что королева Англии должна узнать о его видении, случившемся в день казни Анны. На рассвете того ужасного дня, когда Алесс и понятия не имел о грядущей казни, у него был сон или видение. Что именно – Алесс сказать затруднялся, ибо сам не знал, спал ли в это время или бодрствовал. Но он вдруг увидел обезглавленное тело Анны, ее окровавленную шею. Видение было настолько отчетливым, что он мог пересчитать все жилы и артерии…

Елизавету замутило. Чтобы унять дрожь, она встала, налила себе разбавленного вина и отпила несколько глотков. За свою жизнь будущая королева видела достаточно крови. И отрубленные головы тоже видела. Но в письме речь шла о ее матери, и ученый-богослов Алесс с отстраненностью летописца излагал подробности своего видения. Только действительно ли ему было даровано видение? Подтвердить или опровергнуть это Елизавета не могла, однако в письме шла речь о событиях, ставших через несколько часов страшной реальностью.

Может, дальше не читать? Нет, она должна прочесть все до последней строчки. Она должна знать правду.

Алесс писал, что видение невероятно испугало его. Встав с постели, он вышел из дома, взял лодку, переплыл на другой берег Темзы и очутился в Ламбете, где стоял дворец архиепископа Кентерберийского. Алесс надеялся повидать Кранмера и спросить о духовном значении своего видения. Оказалось, что и Кранмеру не спалось. Архиепископа он застал бродящим по саду. Елизавета знала, что Кранмер являлся одним из наиболее стойких сторонников ее матери. Он был духовником семьи Болейн и наравне с Анной горячо поддерживал реформу церкви. Ничего удивительного, что его душу захлестывала тревога.

Архиепископ поинтересовался у Алесса, чем вызван столь ранний визит. Ведь часы еще не пробили четыре часа утра. Алесс объяснил причину и пересказал свое видение. Изумленный Кранмер некоторое время молчал, а затем спросил: «Известно ли вам, какому событию суждено произойти сегодня?» Алесс ответил, что с момента ареста Анны не покидал дома, где остановился, и потому ничего не знает. Тогда архиепископ возвел глаза к небу и сказал: «Та, что была на земле королевой Англии, сегодня станет небесной королевой». Горе архиепископа было столь велико, что больше он не произнес ни слова и залился слезами. Потрясенный услышанным, удрученный Алесс вернулся в Лондон.

Дом, в котором жил Алесс, принадлежал одному из слуг Кромвеля. Хозяин сказал, чтобы он даже не пытался посетить казнь Анны. Иностранцев в Тауэр не допускали. Но у Алесса и не хватило бы духа собственными глазами наблюдать казнь столь блистательной женщины, как королева Анна. Он считал ее совершенно невиновной, а все обвинения в ее адрес – лживыми и клеветническими. Меж тем домохозяин Алесса отправился смотреть казнь. Вернувшись к полудню, он подробно рассказал шотландскому богослову об увиденном. Алесс запомнил его рассказ и теперь хотел рассказать об услышанном дочери Анны.

По словам хозяина дома, королева прикрыла глаза платком. Держа спину прямо, опустилась на колени. Зрителей собралось тысячи две. Анна молилась вслух, прося Бога принять ее душу. Затем сказала палачу, что готова, и велела начинать. Палач оказался умелым и отсек ей голову одним ударом. По мнению Алесса, Анна вряд ли бы выдержала несколько попыток ее обезглавить.

Борясь с подступающими слезами, королева осушила бокал. Уже давно она приучила себя не думать о жестоком конце матери. В детстве Елизавета была жадной до подробностей, глотала их и потом мучилась, поскольку ум отказывался переваривать столь страшные картины. Письмо Алесса снова столкнуло ее с ужасной правдой тех далеких дней. Елизавета побрела в спальню, взяла первый попавшийся носовой платок и присела на кровать, продолжая думать о письме Алесса. Когда Кэт зашла в спальню, чтобы переодеть королеву к вечеру, то застала ее сидящей в темноте.

– Боже мой, Бесс, чего ты тут сидишь впотьмах?

Наедине с Елизаветой камер-фрау снова становилась прежней заботливой Кэт.

– Прочти. – Елизавета подала ей письмо.

Кэт грузно опустилась на кровать, и вдруг Елизавета снова превратилась в девчонку, горько рыдающую на пышной груди своей гувернантки. Молодая королева плакала по матери, которую практически не знала, но которой ей так недоставало.

– Франция – наш враг, – заявил на совете Сесил. – Любая война сейчас имела бы для нас плачевные последствия. Казна пуста. Страна обеднела. В этой ситуации нам крайне важно сохранить нашу давнюю дружбу с Испанией.

Произнеся это, он внимательно посмотрел на Елизавету.

– Мы с благодарностью примем любые дружественные шаги короля Филиппа, – сказала она. – А пока, мои лорды, я хочу выслушать ваши советы по одному деликатному вопросу. Став королевой, я велела парламенту отменить указ, объявлявший брак моей матери незаконным, а меня – незаконнорожденной. Вы знаете обстоятельства, вынудившие парламент принять этот указ. Он превратил меня в побочную дочь Генриха Восьмого… Я хочу, чтобы указ был отменен.

В зале стало тихо. Советники смущенно переглядывались. Потом слово взял Бэкон:

– Ваше величество, я бы советовал вам не делать этого. Королева Анна была несправедливо осуждена, да упокоит Господь ее душу. Но в Англии еще достаточно тех, кто считает обвинения в ее адрес вполне обоснованными. В первую очередь я говорю о католиках. Обвинения против вашей матери ложны, и все, кто сидит в этом зале, придерживаются того же мнения. Однако, к великому сожалению, чудовищность и скандальность этих обвинений почему-то завораживающе действует на людей и кажется им правдой. Если мы снова вытащим на свет божий события более чем двадцатилетней давности, это породит множество кривотолков и даст вашим врагам больше оснований для клеветы. Подобное положение вещей было бы даже опаснее, чем лежащее на вас пятно побочного ребенка короля. Я советую вам не тревожить прах вашей прекрасной матери.

Елизавета кусала губы, чтобы не заплакать.

– Что же получается, мои лорды? Мой Тайный совет трепещет перед какими-то клеветниками. Оказывается, даже став королевой, я не могу восстановить доброе имя своей матери, – с горечью бросила она собравшимся.

– Ваше величество, я бы тоже советовал вам не бередить прошлое, – вмешался герцог Сассекский.

Этот лысый человек с близко посаженными глазами отличался большим жизненным опытом. Выслушав его, остальные согласно закивали.

– Правда все равно восторжествует! – возвысила голос Елизавета. – Запомните мои слова. Имя моей матери не останется покрытым вечным позором.

Сказав это, Елизавета торопливо покинула зал и отправилась в свои покои, шелестя подолом платья. Две фрейлины поспешно вскочили и застыли в реверансе. Елизавета отослала их, оставшись одна… Она столько лет мечтала об этом дне. Ждала момента, когда очистит имя матери от всех нелепых и клеветнических обвинений, а свое имя – от пятна незаконнорожденной. Но Бэкон был прав. Анну Болейн обвиняли в прелюбодеянии, кровосмесительстве и государственной измене. Прошедшие двадцать два года ничуть не обелили ее репутацию. В Европе и сейчас имя Анны произносили с презрительной усмешкой, добавляя оскорбительные эпитеты. Если только Елизавета решится разбудить спящих псов клеветы, найдется немало тех, кто будет шептаться по углам: «Дочка-то вся в мамочку. Яблоко от яблоньки недалеко падает». Этого она не могла допустить. И в то же время Елизавета твердо решила, что возьмет своим королевским девизом девиз ее матери: «Semper eadem» – «Всегда та же». А своим гербом сделает белого сокола, увенчанного короной (такой был на гербе Анны) и восседающего на пне в окружении роз – символа Тюдоров. Для Елизаветы пень символизировал еще и жизнь матери, оборвавшуюся задолго до срока.

Она встала перед портретом Анны Болейн. Портрет был самым дорогим ее сокровищем. Елизавета наткнулась на него давно, лазая по чердаку. Теперь портрет висел напротив ее кровати. От матери Елизавета отличалась цветом волос и формой носа. Анна была темноволосой и имела прямой нос. В остальном они были удивительно похожи. От матери Елизавета унаследовала изящную фигуру, худощавое лицо и глаза с пляшущими огоньками. Эти глаза неизменно притягивали мужчин. Неудивительно, что недоброжелатели так охотно верили в порочность ее натуры. Но от тех, кто хорошо знал ее мать, Елизавета слышала совсем другое. Анна очень щепетильно относилась ко всему, что касается ее чести, даже когда флиртовала и танцевала с мужчинами своего круга. Она все время помнила, что за ней следит множество враждебных глаз. Но главное, Анна была глубоко религиозной женщиной, искренне преданной делу церковной реформы. Под ее покровительством в Англии тех лет процветала истинная вера. Елизавета жалела, что была тогда слишком мала и не сумела получше узнать и запомнить свою мать. Из вещей Анны осталось немного: этот портрет, небольшой английский клавесин и четыре кулона в форме инициалов Анны, украшенные жемчужными подвесками. В душе сохранились смутные воспоминании о женщине в черном платье с меховыми рукавами, от которой исходил терпкий запах духов. Женщина пела, склонившись над кроватью маленькой Елизаветы, а над головой у нее был нимб. Повзрослев, Елизавета поняла, что нимб – ее детская иллюзия. За нимб она принимала арселе – чепец с серебряным обручем. Для того времени очень смело: ведь арселе открывал лоб и волосы. И тем не менее в детском сознании Елизаветы отпечаталось, что ее мать отмечена особым знаком принадлежности к небесам.