Часть первая
Земля
^{вещи, которые тверды, поглощены и неподвижны}

Шамс

Март 1242 года, постоялый двор в пригороде Самарканда

Большие восковые свечи неровно горят передо мной на треснувшей деревянной столешнице. В этот вечер явившееся мне видение было яснее обычного.

Я увидел большой дом и двор, в котором цвели желтые розы, а посередине был колодец с самой холодной водой на свете. Стояла тихая августовская ночь, и на небе сияла полная луна. Где-то неподалеку кричали и выли ночные звери. Немного погодя из дома вышел мужчина средних лет, у которого было доброе лицо, широкие плечи и глубоко посаженные светло-карие глаза. Он посмотрел на меня. В лице у него была тревога, в глазах – печаль.

– Шамс, Шамс, где ты?! – закричал он, поворачиваясь то влево, то вправо.

Поднялся сильный ветер, и луна спряталась за тучей, словно не желая видеть, что будет дальше. Совы умолкли, летучие мыши попрятались, даже дрова в очаге внутри дома перестали трещать. На землю опустилась непроницаемая тишина.

Мужчина медленно приблизился к колодцу, наклонился над ним и заглянул внутрь.

– Шамс, дорогой, – прошептал он. – Ты там?

Я открыл рот, желая ответить, но ни одного звука не слетело с моих губ.

Мужчина встал рядом с колодцем и еще раз заглянул в него. Поначалу он не увидел ничего, кроме черной воды. Потом сквозь покрытую рябью воду заметил, как на самом дне шевелится моя рука. Потом он узнал глаза – два блестящих черных камня, глядящих на полную луну, которая вышла из-за черных тяжелых туч. Мои глаза смотрели на луну, словно ожидая объяснений от небес.

Упав на колени, мужчина плакал и бил себя в грудь.

– Его убили! Убили моего Шамса! – завывал он.

В это мгновение из-за кустов появилась быстрая тень и, как дикая кошка, перепрыгнула через садовую ограду. Однако мужчина не обратил внимания на убийцу. Застигнутый невыносимым горем, он кричал и вопил, пока его голос не задребезжал, словно разбитый стакан.

– Эй, ты, перестань орать как сумасшедший.

– …

– Замолчи, или я вытолкаю тебя вон!

– …

– Я же сказал, заткнись! Ты не слышишь? Заткнись!

Голос звучал угрожающе. Я сделал вид, будто не слышу его, предпочитая хотя бы еще немного оставаться внутри своего видения. Мне хотелось побольше узнать о своей смерти.

Еще мне хотелось рассмотреть мужчину с печальным взглядом. Кто он такой? Какое отношение имеет ко мне? И почему с таким отчаянием ищет меня августовской ночью?

Однако прежде чем я опять смог увидеть его, кто-то из другого измерения схватил меня за руку и потряс с такой силой, что у меня громко застучали зубы. И выдернул в этот мир.

Медленно, с неохотой, я открыл глаза и увидел стоявшего рядом со мной человека. Это был высокий дородный мужчина с седой бородой и густыми, закрученными на концах вверх усами. В нем я узнал хозяина постоялого двора. И тотчас же обратил внимание на две вещи. Обычно он усмирял людей, которые ругались непотребными словами и всегда были готовы подраться. Сейчас он был в ярости.

– Чего вы хотите? – спросил я. – Зачем дергаете меня за руку?

– Чего я хочу? – со злостью прорычал он. – Я хочу, чтобы ты перестал кричать, вот чего я хочу. Ты распугаешь всех моих постояльцев.

– Правда? Я кричал? – переспросил я, пытаясь вырваться из крепкой хватки трактирщика.

– Еще бы! Ты ревел, как медведь, у которого в лапе застряла колючка. Что с тобой случилось? Заснул за обедом? Похоже, тебе приснился кошмар.

Я понимал, что это единственное приемлемое объяснение, и, если я соглашусь, трактирщик будет удовлетворен и отпустит меня с миром. Однако врать мне не хотелось.

– Нет, брат, я не заснул, и кошмар мне тоже не приснился, – произнес я. – У меня вообще никогда не бывает снов.

– Тогда почему ты кричал? – продолжал расспрашивать трактирщик.

– У меня было видение. Это совсем другое.

С изумлением поглядев на меня, он принялся сосать кончики своих усов. Потом сказал:

– Вы, дервиши, такие же сумасшедшие, как крысы в кладовке. Особенно странствующие дервиши. Весь день голодаете и молитесь, да еще расхаживаете под палящим солнцем. Ничего удивительного, что у тебя видения, – у тебя мозги поджарились!

Я улыбнулся. Может быть, он и прав. Говорят, очень тонкая грань между потерей рассудка и потерей Бога в себе.

Тут появились два прислужника, которые несли огромный поднос с жареной козлятиной, сушеной соленой рыбой, бараниной, приправленной специями, пшеничными хлебцами, турецким горохом и чечевичной похлебкой на бараньем сале. Они ходили по залу, раздавая кушанья, наполнявшие воздух ароматами лука, чеснока и специй. Когда они остановились около меня, я взял миску с похлебкой, над которой поднимался пар, и немного черного хлеба.

– У тебя есть деньги заплатить за еду? – спросил трактирщик покровительственным тоном.

– Нет, – ответил я. – Но позволь мне предложить тебе кое-что в обмен. Ты дашь мне поесть и крышу над головой, а я расскажу тебе о твоих снах.

Он фыркнул и подбоченился:

– Ты же сам сказал, что никогда не видишь сны.

– Правильно. Я объясняю сны, но сам их не вижу.

– Надо бы мне тебя выгнать. Говорил же я, что вы, дервиши, все помешанные, – произнес трактирщик, отплевываясь при каждом слове. – Вот тебе мой совет: не знаю, насколько ты стар, но наверняка ты довольно уже помолился на своем веку. Найди себе хорошую женщину и перестань скитаться по миру. Пусть она нарожает тебе детей. Тогда ты будешь прочно стоять на земле. Какой смысл в том, чтобы таскаться по свету, если везде одни только несчастья? Поверь мне. Нигде ты не отыщешь ничего нового. У меня бывают постояльцы из разных мест. Стоит им немного выпить, и я слышу одни и те же истории. Люди везде одинаковые. Одна и та же еда, одна и та же вода, одно и то же дерьмо.

– А я и не ищу ничего такого. Я ищу Бога, – сказал я. – Мой поиск – это поиск Бога.

– Тогда ты ищешь Его не в том месте, – неожиданно помрачнев, отозвался трактирщик. – В наши места Бог не заглядывает! Нам неизвестно даже, вернется ли Он когда-нибудь сюда.

Услышав это, я почувствовал, что у меня заколотилось сердце.

– Когда человек плохо говорит о Боге, он плохо говорит о себе, – произнес я.

Странная усмешка скривила губы трактирщика. На его лице я увидел выражение горечи и возмущения и чего-то еще, похожего на детскую обиду.

– Разве Бог не говорит, что Он ближе к тебе, чем твоя яремная вена? – спросил я. – Бог не где-то вдалеке на небе. Он внутри каждого из нас. Вот почему Он никогда не оставляет нас.

– И все-таки Он оставляет, – заметил трактирщик, и взгляд у него сделался холодным и вызывающим. – Если Бог и пальцем не шевелит, когда мы страдаем, разве это говорит о Его присутствии?

– Брат, сие есть первое правило, – отозвался я на эти жалобы трактирщика. – Мы видим Бога как прямое отражение самих себя. Если Бог слишком тяжело нагружает наши мысли страхом и виной, это значит, что в нас самих слишком много страха и вины. Если же мы думаем, что Бог дарит любовь и утешение, значит, мы сами готовы дарить любовь и утешение.

Трактирщик не замедлил возразить, но я понял, что мои слова удивили его.

– Получается, что все, отличное от слов Бога, рождается в нашем воображении? Не понимаю.

Однако я не успел ответить, потому что на другой стороне зала возникла ожесточенная перепалка. Мы обернулись и увидели двоих довольно неприглядного вида мужчин. Они явно были пьяны, ругались и нарушали покой остальных посетителей таверны. Они таскали куски мяса из их тарелок, выпивали вино из их кубков, а когда кто-то пытался их остановить, они нагло смеялись.

– Как ты думаешь, не пора ли мне это прекратить? – прошипел трактирщик сквозь зубы.

В один миг он оказался на другой стороне, схватил одного из пьяниц, поднял его со стула и влепил ему пощечину. Вероятно, тот не ожидал ничего подобного, потому что свалился на пол, словно пустой мешок.

Второй пьяница оказался покрепче, он отчаянно отбивался, однако трактирщику не понадобилось много времени, чтобы усмирить и его. Он ударил своего буйного клиента в грудь, а потом придавил его руку тяжелым сапогом. Послышался треск костей.

– Остановись! – крикнул я. – Ты же убьешь его. Разве ты этого хочешь?

Как суфий я дал обет защищать человеческую жизнь. В этом мире слишком много людей способно драться без всякого повода; остальные отличаются от них лишь тем, что находят к этому повод. А вот суфий не может драться, даже если у него есть и повод и причина. У меня не было права отвечать насилием на насилие. Однако я мог броситься и остановить трактирщика.

– Держись от меня подальше, дервиш, или я вышибу тебе мозги! – проорал трактирщик; однако мы оба знали, что он не сделает ничего подобного.

Через минуту прислужники подняли обоих пьяниц, из которых один был со сломанным пальцем, а другой со сломанным носом; крови хватало и на полу, и на них самих. В зале установилась пугающая тишина. Гордый страхом, внушенным своим посетителям, трактирщик искоса поглядел на меня. Когда он заговорил снова, похоже было, что он адресуется ко всем в зале, и его голос звучал гордо:

– Знаешь, дервиш, у меня тут не всегда так. Драться я не люблю, но иногда приходится. Когда Бог забывает о простых смертных, им приходится защищать справедливость своими руками. В следующий раз, когда будешь говорить с Ним, намекни Ему: мол, если Он оставляет своих овец без защиты, они не будут ждать, пока кто-то придет и зарежет их. Они сами превратятся в волков.

Пожав плечами, я направился к двери.

– Ты ошибаешься.

– В чем же я ошибаюсь? В том, что был овцой, а стал волком?

– Да нет, не в этом. Ты и вправду стал волком. Но ты не прав, называя то, что делаешь, справедливостью.

– Подожди, я еще с тобой не закончил! – завопил трактирщик у меня за спиной. – Ты мне должен. За еду и кровать ты обещал рассказать мне, что означают мои сны.

– Я сделаю кое-что получше, – предложил я. – Прочитаю, что смогу, по твоей ладони.

Я повернулся и пошел прямо на трактирщика, неотрывно глядя в его сверкающие глаза.

Не доверяя мне, он инстинктивно отшатнулся. Но все же, когда я схватил его за правую руку и развернул ее ладонью вверх, он не оттолкнул меня. Я изучил линии ладони – глубокие, неровные, говорившие о неправедной жизни. Понемногу я стал различать цвета его ауры, ржаво-коричневый и светло-светло-голубой, почти серый. Его духовная энергия была истощена и истончилась, словно у него больше не хватало сил защищаться от внешнего мира. Внутри этот человек был не более живым, чем засохшее растение.

Растеряв духовную энергию, он удвоил физическую, которой пользовался с излишней расточительностью.

У меня быстрее забилось сердце, потому что удалось кое-что разглядеть. Все яснее и яснее проявлялась картинка.

Молодая женщина с каштановыми волосами и голыми ногами, покрытыми черной татуировкой, укрывала плечи красной расшитой шалью.

– Ты потерял любимую, – сказал я и взял его левую руку.

Ее груди полны молока, а живот до того большой, как будто еще немного – и разорвется пополам. Она была в горящей лачуге. Всюду воины на конях с посеребренными седлами. В воздухе стоит тяжелый запах горящей человеческой плоти. У всадников плоские широкие носы, короткие и толстые шеи, а сердца у них тверже камня. Могучая армия Чингисхана.

– Ты потерял двоих любимых людей, – исправил я свою ошибку. – Твоя жена была тяжела твоим первенцем.

Трактирщик свел брови на переносице, не отрывая взгляда от своих кожаных сапог, потом крепко сжал губы, и его лицо стало непроницаемым. За одно мгновение он как будто постарел на много лет.

– Я знаю, что не может быть тебе утешения, но полагаю, кое-что ты должен знать, – произнес я. – Ее убили не огонь и не дым. Доска упала с потолка и ударила ее по голове. Она умерла мгновенно, не почувствовав боли. Ты всегда считал, что она очень мучилась, а на самом деле ничего такого не было.

Трактирщик наклонился, будто придавленный невидимым грузом.

– Как ты узнал? – проскрипел он.

Я не стал ему отвечать.

– Ты винил себя за то, что не похоронил ее как полагается. Ты все еще видишь в снах, как она ползет из ямы, в которой похоронена. Твое сознание играет с тобой. На самом деле с твоей женой и сыном все в порядке, пятнышками света они путешествуют в бесконечности. – Потом я добавил, отчетливо произнося каждое слово: – Ты можешь опять стать овцой, потому что такова твоя душа.

Выслушав меня, трактирщик выдернул руку, как будто обжегся о сковородку.

– Дервиш, ты не нравишься мне. Сегодня оставайся, а завтра утром чтоб духу твоего тут не было. Не хочу видеть твое лицо в своем доме.

Вот так всегда. Стоит сказать правду, и тебя начинают ненавидеть. Чем больше говоришь о любви, тем сильнее тебя ненавидят.