Кольцо было тонкое-тонкое, как ниточка, посередине блестел один единственный камень – дымчато-лиловый аметист.

– Но ей ведь понравилось?

– Не то слово, Лео, не то слово.

Я сложил все драгоценности обратно. Их было не очень много, а половина и вовсе принадлежала моей бабушке со стороны отца – медальон-змеевик, тяжелый перстень с темно-зеленым камнем, несколько пар сережек. Мама редко носила что-то подобное, отдавая предпочтение простым маленьким кулонам и наручным часам.

Поздно вечером отец сообщил, что утром уедет на весь день по работе, и я кивнул, надеясь, что это поможет ему немного отвлечься.

– Не прогуливай завтра. Не хочу снова выслушивать нравоучения от твоих учителей, хорошо?

– Ладно.

– Не забывай выгуливать Оскара.

– Не забуду.

Он внимательно посмотрел на меня, словно хотел добавить что-то еще, но передумал. Всю ночь на кухне горел свет. Отец ходил туда-сюда, шуршал рабочими листами, гремел стаканами и тяжело вздыхал. Мне хотелось его утешить, но я не мог найти подходящих слов, потому что их не было.

3

На следующий день, вернувшись после школы, я потащил Оскара на прогулку. Дома стояла мертвая тишина, и я решил, что не вернусь туда до самого вечера. Я приучил Оскара к длительным прогулкам, поэтому он явно не был против и радостно вилял хвостом, когда мы спускались вниз по лестнице. У подъезда я встретил Шарлотту. Она поприветствовала меня, мягко улыбнулась и отвела рыжую прядь с лица в сторону. Я поздоровался в ответ, и мы немного постояли на тротуаре, обмениваясь последними новостями. Она рассказала мне о том, как идут дела у Альвина. Он должен был приехать домой в июле, и эта новость меня очень обрадовала. В свою очередь я поделился с Шарлоттой тем, как идут дела у мамы. Она помрачнела и сочувственно взглянула на меня. Мне меньше всего хотелось выслушивать от нее слова поддержки, поэтому я быстро – слишком быстро – попрощался и скрылся с Оскаром за ближайшим поворотом. Я знал, что дела обстоят хуже некуда, и окружающие тоже это знали, но все равно пытались как-то меня обнадежить. Мне было известно все, что они могли мне сказать, и это никак не могло мне помочь. Чтобы как-то отвлечься, я решил прогуляться до старой ратуши и побродить в ее окрестностях. Я двинулся вниз по улице, но Оскар шел неохотно и постоянно упирался лапами в землю, пытаясь меня остановить.

– В чем дело, приятель? – спросил я, а потом тоже остановился и прислушался.

Где-то совсем близко скандировала толпа. Я нахмурился и решил проверить, что происходит. Оказалось, что внизу улицы развернулась настоящая забастовка – люди в масках Гая Фокса и черных одеждах сбились в огромную кучу и громко кричали, размахивая транспарантами. Людей было много – не протиснуться. Где-то поблизости взорвалась дымовая шашка, и пространство заполнилось искрасна-рыжим дымом. Я занервничал, потому что я всегда чувствовал себя тревожно в ситуациях, когда не знал, что происходит. Я попытался прочесть, что написано на плакатах, но дым заполнил собой все. Люди потоком хлынули в мою сторону, и я рывком дернул на себя Оскара, боясь, что ему переломают лапы в такой давке. Кто-то дернул меня за рукав, я отпихнулся локтем, подхватил Оскара и ринулся прочь. Я ненавидел чувствовать себя так. Ненавидел возвращаться к состоянию удушающего страха за свою жизнь. Я шел очень быстро, вцепившись в Оскара. Мне было тяжело – он больше не был щенком, но я все равно держал его при себе.

Я пытался совладать с собой. Это обычная забастовка. Все в порядке – для Регенсбурга это даже не редкость. Люди постоянно высыпали на улицы, когда им что-то не нравилось. Успокойся, успокойся, Лео. Мы с Оскаром оставили кричащих людей позади себя, и я опустил его на землю. Оскар выглядел напуганным, ему явно не понравилась вся эта толчея. Он жался к моим ногам, поэтому я присел на корточки и потрепал его по голове, чтобы успокоить. Возвращаясь мыслями в этот день, я понимаю, что всю мою жизнь изменил обычный мотоциклист в красной спортивной куртке. Он промчался мимо нас с Оскаром на бешеной скорости – так быстро, что мы оба подскочили. Я крикнул мотоциклисту все, что о нем думаю, а когда опустил взгляд вниз, то Оскара у моих ног уже не было. Он рванул вперед. Впереди была только дорога.

– Оскар! – заорал я и сорвался с места, чтобы только поймать его.

Это не могло произойти снова. Нет, нет, черт, нет. Только не это. Я бежал, сломя голову, звал Оскара, но он меня не слушал. Впереди носились машины, светофор отчаянно пылал красным. Ноги меня не слушались, они казались ватными, но я продолжал бежать. Дорога была широкой, поток машин – диким; я вылетел на проезжую часть, и чуть не угодил под колеса черному «плимуту». Раздался оглушительный скрип тормозов, как в тот день, когда погиб Фрэнсис. «Плимут» сдал назад, оставляя на дороге длинные темные полосы – отпечатки колес. Я бросился влево и завертел головой в поисках Оскара, но его нигде не было видно. Со всех сторон на меня сыпались ругательства, машины тормозили под невообразимыми углами, каким-то чудом не врезаясь друг в друга. Впереди кто-то озверело сигналил, и я увидел Оскара, который петлял ближе к краю дороги. Я выдохнул с облегчением, но в следующую секунду меня парализовало от страха, потому что на Оскара летел огромный красный «мустанг», который явно не собирался останавливаться. У меня скрутило желудок, я побежал вперед и тут же налетел на какую-то машину, кубарем перекатился через ее капот и рухнул прямо на дорогу. На пару секунд я выпал из реальности, оглушенный болью, вспыхнувшей в правом предплечье и сплетением громких звуков.

Оскар!

Светофор загорелся зеленым, и движение остановилось. Покачиваясь, я поднялся на ноги и поспешил к тому месту, где только что видел свою собаку. Я до смерти боялся, что не успел.

– Эй!

Я обернулся на голос. У светофора стоял парень, а у него на руках сидел зашуганный Оскар. Я в жизни не испытывал такого облегчения.

– Спасибо, – выдохнул я, когда поравнялся с незнакомцем, и мы с ним отошли подальше от дороги.

– Гони деньги за свою шавку.

Я опешил.

– Чего?

– Если бы не я, то от пса бы ничего не осталось.

Передо мной стоял парень примерно моего возраста – коротко стриженный, худощавый, одетый в какие-то обноски; взгляд у него был тяжелым и гордым, а сами глаза – серыми, точно пепел на месте осенних костров.

– Чего уставился? Оглох что ли?

Он держался уверенно, смотрел на меня с вызовом, но вид у него был какой-то изнеможенный – губы в трещинах, лицо бледное. Я подумал, что он, должно быть, очень голоден.

– Слушай, я благодарен тебе за то, что ты спас мою собаку, но платить я тебе не стану. Что скажешь, если я угощу тебя пивом и карривурстом?²⁸

Он пристально посмотрел на меня, а потом пожал плечами.

– Валяй.

Его звали Ойгеном – он вяло представился мне, когда мы брели по узкому тротуару. Мы уже успели заскочить за теплыми карривурстами и пивом, которое при виде Ойгена нам продали без лишних вопросов. Оскар радостно бежал впереди, словно ничего не случилось.

– Дурной у тебя пес, – мрачно заметил Ойген, когда мы с ним уселись на ступенях заброшенного склада, где раньше хранились машинные запчасти.

Вокруг не было ни души, склад был наглухо заколочен, его окна и двери пестрели граффити. В воздухе пахло теплой травой, старой древесиной и пылью. Земля была усыпана окурками, на ней виднелись чужие следы.

– Он просто испугался, – возразил я.

– Ага, – Ойген открыл банку пива и отвел руку в сторону, чтобы не пролить на себя, – obosrat'sya i ne zhit' teper'.

Я не разобрал ни слова, но узнал речь – не мог не узнать!

– Это русский? Ты говоришь по-русски? – удивился я.

– Это немецкий? Ты говоришь по-немецки? – передразнил он, а потом закатил глаза. – Ну, говорю. И что?

– Ya tozhe.

Если Ойген и был удивлен таким поворотом событий, то виду он не подал.

– Вот как, – только и хмыкнул он, а потом сделал несколько глотков из банки. – У тебя нет акцента.

– Потому что я родился в Регенсбурге, – объяснил я. – Мой отец отсюда, а мама русская.

Ойген поставил банку на одну из ступеней, похлопал себя по карманам и вытащил пачку сигарет и зажигалку.

– А мои оба из России, – сказал он негромко в тот момент, когда я решил, что он уже не ответит. – Из Норильска. Знаешь такой город?

– Нет.

– Повезло. Там очень-очень холодно и грязно. Ну, знаешь, он типа один из самых загрязненных городов во всем мире, – сказал Ойген, закуривая. – А еще там есть черная пурга.

– Черная пурга?

– Ага, – кивнул он. – Это очень сильный ветер, при котором вообще ничего не видно.

– Давно вы переехали?

Ойген как-то нервно усмехнулся.

– Можно сказать и так.

Он протянул мне сигареты, но я отказался.

– Какие мы нежные, – фыркнул он.

По мере того, как пустели банки с пивом, мы разговорились. Я рассказал Ойгену о том, чем занимается мой отец, и он присвистнул. Хоть чем-то мне удалось его впечатлить.

– А твои родители? – спросил я, поглядывая на сигареты.

Идея закурить уже не казалась мне такой уж неправильной.

– Отец в основном тачками занимается, – ответил Ойген, а потом быстро добавил. – Тебе не кажется, что оно какое-то разбавленное? – он кивнул на пиво.

– Может быть.

Он так быстро перескочил с темы на тему, что я понял: он не хочет говорить о семье.

– Наверняка, – со знанием дела протянул Ойген.

Солнце уже садилось, налетел ветер, стало прохладно. Оскар, немного приуныв, лежал у моих ног, уткнувшись носом в лапы. Ойген курил одну за другой и дышал себе на ладони, чтобы согреться. Я заметил, что заусенцы у него на пальцах были обкусаны в кровь.

– В какую школу ты ходишь? – поинтересовался я.

Ойген посмотрел на меня, как на идиота.

– Я не хожу в школу.

– Закончил?

Он поморщился.

– Типа того, – сухо ответил он и вновь затянулся. – Выгнали.

– За что?

Ойген хрипло рассмеялся, провел ладонью по волосам. Я заметил, что уши у него слегка заостренные, как у эльфа.

– За несанкционированный поджог двери директора, – признался он.

– Серьезно?

– Ага.

– Черт, классно.

– Надо же было чем-то себя развлекать, а?

Мы посмотрели друг на друга и взорвались пьяным хохотом. Оскар взглянул на нас с явным недоумением, а потом принюхался к пакету, который все это время лежал рядом со мной.

– Мы забыли про чертовы карривурсты! – я хлопнул себя по лбу.

– Давай их сюда, – поторопил меня Ойген. – Жрать до смерти хочется. Как твоя рука, кстати? Ты здорово через капот перелетел.

– Нормально, – сказал я, понимая, что рука действительно перестала болеть.

Граффити – девушка с голубыми волосами, облупившийся череп, выцветшие зигзаги, лицо Сальвадора Дали – въелись мне в память за несколько часов, проведенных возле склада. Мы задержались на его ступенях до глубокого вечера. Я окоченел, но мне так нравилось сидеть у склада и разговаривать о всем подряд, что уходить совсем не хотелось.

– Ага. Вот так правильно, – сказал Ойген, когда я докурил первую в своей жизни сигарету. – Не забывай только вдыхать, когда затягиваешься.

Я кивнул, потушил сигарету о стену и швырнул бычок себе под ноги. У меня немного плыло перед глазами. Кончики пальцев приятно онемели, и я несколько раз потер ладонями о джинсы.

Ойген косо улыбнулся и широко зевнул.

– Ты когда-нибудь стрелял? – бодро спросил он.

Я вопросительно изогнул брови.

– Понятно, – фыркнул он. – Научить?

– Э-э… – я растерялся. – Сейчас?

– Чтобы мы тут убили кого-нибудь на пьяную голову? – он покрутил у виска пальцем. – Потом.

Я несколько раз моргнул.

– У тебя оружие есть?

– Ну да, – он передернул плечами, словно не видел в этом ничего странного. – Не совсем у меня, правда. Оно отцовское.

– Зачем твоему отцу оружие, если он занимается машинами?

Ойген закатил глаза и мучительно простонал.

– Некоторые люди любят охоту. Соображаешь?

– И ты умеешь стрелять?

– Ага, – ответил он с гордостью.

– Тогда… Было бы здорово, если бы ты меня научил.

– Ага, – снова отозвался Ойген, потом шмыгнул носом и поежился. – Ладно, нам пора идти.

Мы начали собираться, и Оскар заметно оживился. Он запрыгал вокруг нас и завертел хвостом. Ойген вдруг наклонился к нему и крепко поцеловал в лоб.

– Будь хорошим парнем, Оззи, – сказал он, пригрозив ему пальцем.

Я вздрогнул. Оззи. Мама звала Оскара только так.

Домой мы возвращались около получаса. Если бы не Оскар, который изо всех сил тянул меня вперед, наша прогулка затянулась бы еще минут на двадцать. Мы с Ойгеном обменялись телефонами, и он скрылся в полуночном свечении фонарей. Оказавшись около дома, я первым делом задрал голову вверх, нашел окна нашей квартиры и выдохнул с облегчением – света не было, а это означало, что отец еще не вернулся. Я поднялся на второй этаж, открыл дверь, ввалился в квартиру и зацепился взглядом за свое отражение в зеркале. Я был растрепан ветром, взвинчен и пьян. Очень хотелось спать. Я быстро накормил Оскара, ополоснул лицо холодной водой и на заплетающихся ногах добрел до кровати, чтобы проспать в ней крепко-крепко до самого утра. Той ночью ни одного кошмара мне не приснилось.