Наше увлечение не было чем-то страшным или опасным. Где-то я прочитал, что людей заведомо привлекают такие вещи. Просто не все отдают себе в этом отчет. Не все готовы себе в этом признаться. Мы с Альвином превратили разговоры о преступниках в свое хобби. Иногда мы соревновались в том, кто найдет лучшую историю. Иногда мне снились плохие сны, но я никогда не говорил о них. Мы часто смотрели документальные фильмы, читали интервью людей, выживших после нападения. В шутку проходили тесты на социопатию. Мы были увлечены, но держали наш интерес в тайне. Никто об этом не знал. Даже с Бастианом мы предпочитали не делиться, и по этому поводу я ощущал некоторую вину, но вскоре убедил себя, что ему не будет интересно подобное. Не так, как нам. Я мог позвонить Альвину поздно вечером и сказать, чтобы он срочно прочитал что-то. Он мог сделать то же самое. Порой я оставался в квартире Фоссов на ночь. Наши родители никогда не были против. Они были рады, что я иду на поправку. Наши ночные посиделки затягивались до самого утра. Обычно мы спали на полу – стаскивали туда одеяла и подушки, брали что-то из еды на кухне, а потом до самого рассвета взахлеб делились историями, что успели прочитать накануне. Однажды Альвин разбудил меня посреди ночи. Мы начали смотреть какой-то фильм, и я заснул в самом начале.

– Ты в порядке?

Только тогда я понял, что насквозь вспотел. Меня бил озноб, а сердце сумасшедше колотилось.

– Все хорошо.

– Кошмары? Тебе снятся кошмары? – спросил Альвин, когда я немного пришел в себя. – Давно? Почему ты раньше не сказал?

– Нет. То есть… – я завернулся в одеяло, – обычно не снятся. Ничего такого.

Может, мне не стоило так сильно увлекаться историями о маньяках и серийных убийцах. Может, все это было плохой идеей. Тогда я не понимал, что лишь усугубляю свое и без того шаткое состояние. Тогда я не понимал ничего.

В середине июля меня охватила страшная тоска. Альвин уже поступил в университет и готовился к переезду, поэтому все мои сомнения и переживания вновь показали зубы.

– Лео, – говорил Альвин, укладывая в раскрытый чемодан чехол с камерой, – иногда я буду приезжать на выходные, а зимой буду здесь целый месяц.

– Хорошо.

Я сидел на подоконнике и болтал ногой, рассматривая беспорядок, который учинил в своей комнате Альвин в попытке собрать все самое нужное. Содержимое двух ящиков стола он вытряхнул на кровать – исписанные блокноты, старые открытки, разноцветные скрепки, стопки фотографий градом рассыпались по одеялу. На полу возвышались башенки книг и дисков. Альвин никак не мог решить, что из этого взять с собой. Вопросов у него не возникало только в плане одежды – ее он собрал довольно шустро.

– Ремарк или Диккенс?

Альвин присел на корточки возле книг. Он был в серой футболке со стертой надписью «The little things give you away».²⁶ В ней он выглядел как-то просто, очень по-домашнему, и казался мне другим человеком.

– Диккенс, – ответил я.

Когда Альвин не мог выбрать что-то одно, то он прибегал к моей помощи. Керуак или Маркес? Керуак. Плеер или IPad? Плеер. Кроссовки или кеды? И то, и другое.

– Диккенс… – эхом отозвался Альвин. – «Повесть о двух городах» или «Посмертные записки Пиквикского клуба»?

Я улыбнулся.

– Я понятия не имею, о чем эти книги.

Он улыбнулся мне в ответ.

– Я тоже.

– Тогда бери «записки».

– Как скажешь.

Альвин провозился еще около часа. Я наблюдал за тем, как постепенно пустеют полки, ощущая глупую грусть. Альвин защелкнул чемодан, выдохнул и пристроился рядом со мной на подоконнике. Я отлично помню это мгновение, которое растянулось в бесконечность: полупустая комната, запах скорой разлуки, едва прикрытые жалюзи – все пространство в полосах: игра тени и света. У меня тогда возникло чувство, что мы больше никогда не увидимся. Почему-то я не мог вымолвить ни слова, а все смотрел на Альвина, на три родинки на его левой щеке, на кожаный ремешок часов на запястье.

– Спасибо, – шепнул я. – Если бы не ты, то я бы… не знаю.

Громко говорить не хотелось.

– Ты бы справился, – тихо ответил Альвин. – Я знаю.

Мы снова замолчали. На кровати, в паре шагов от нас, лежала папка, набитая статьями и вырезками – всем тем, что мы так долго собирали.

– Что будем с этим делать? – спросил я.

На лице Альвина отразилось непонимание.

– То есть?

– Ты же не потащишь это с собой, правильно?

– Правильно. Оставлю дома. Почему бы и нет?

– Твоя мама?

Альвин поморщился.

– Она не роется в моих вещах. Боже, Лео, мы с тобой труп, что ли прячем?

Я хмыкнул.

– Извини. Это моя паранойя.

Он покачал головой.

– Я понимаю.

Альвин взял папку, распахнул шкаф с одеждой и закинул ее на верхнюю полку, а потом повернулся ко мне.

– У меня для тебя подарок вообще-то, – важно сказал он. – Я купил себе новую камеру, а тебе хочу отдать свою прежнюю. Она в полном порядке. Ты это и сам знаешь. Как раз подойдет для любителя.

Я немного опешил от удивления и медленно наполняющей меня радости.

– Ой… – выдохнул я. – Мне? Камеру?

– Ну да. Мне показалось, что тебе понравилось снимать на прошлых выходных, поэтому я подумал, что это будет хорошим напоминанием о себе.

В прошлую субботу мы ходили гулять в парк и пару часов потратили на съемку. Мне действительно это понравилось. Альвин учил меня, как правильно держать камеру, рассказывал, что нужно учитывать много мелочей, чтобы снимок получился хорошим.

– Спасибо, – выдохнул я. – Даже не знаю, что сказать.

– Скажи, что она не будет пылиться на полке.

Вместо ответа я улыбнулся и слегка толкнул Альвина в плечо.

3

Ровно через неделю, в среду, Альвин стоял у подъезда со своим большим черным чемоданом. Он наконец-то постригся. Нацепил солнечные очки. На плече у него болталась дорожная сумка. В машине его ждала мать, но Альвин медлил, потому что хотел попрощаться со мной и Бастианом.

Я чувствовал себя странно. Мне было и хорошо, и плохо одновременно. Я хотел, чтобы у Альвина все было хорошо, но вместе с этим мечтал, чтобы он вдруг передумал уезжать.

– Ага, спасибо, – сказал он, когда мы с Бастианом помогли затолкать чемодан багажник. – Я ведь наверняка что-то забыл.

Бастиан пожал плечами.

– Эта вещь будет не так важна, если ты правда ее забыл.

Альвин на секунду задумался, потом кивнул.

– Пожалуй, ты прав, – он вздохнул, положил ладони нам с Бастианом на плечи. – Присматривайте друг за другом, хорошо?

– Конечно, – кивнул Бастиан.

– Да, – сказал я. – Ты тоже будь осторожен.

Шарлотта высунулась из машины. Она была в летнем платье, маленькая, с копной кудрявых рыжих волос. Издалека ее запросто можно было принять за сестру Альвина, а не за его мать.

– Альвин, мы опоздаем, – позвала она.

– Тебе пора, – понуро сказал я.

Альвин чуть нагнулся, быстро обнял нас с Бастианом и пошел к машине.

Я вцепился в камеру у себя на шее, быстро поднес ее к лицу, чтобы сделать снимок. В итоге он получился смазанным, как весь тот июльский день. Альвин в профиль, в графитовой рубашке; с такого ракурса было отлично видно его легкую улыбку. Позади – расплывчатые пятна светофоров и людей.

Он уехал. Мы с Бастианом еще какое-то время постояли у дороги, а потом пошли немного прогуляться.

– Может, мы однажды тоже уедем, – сказал Бастиан, задрав голову в небо.

Мы сидели на старых покрышках недалеко от его дома и ели мороженое. Воздух казался колючим из-за жары.

– Я бы не хотел. Да и Альвин же не насовсем уехал.

– Кто знает.

– Он так сказал.

– Альвин тем более не может этого знать. Может, ему понравится в Берлине, и он захочет там остаться? – предположил Бастиан.

Мне не хотелось развивать эту тему дальше, поэтому я спросил:

– Куда бы ты поехал, если бы мог?

Бастиан задумался. Подтаявшее мороженое в его руках начало капать, он дернулся и чуть не слетел с покрышки. Я прыснул от смеха.

– В Австралию, – невозмутимо ответил Бастиан, – или в Англию, чтобы взглянуть на Стоунхендж.

– А в Австралию на кой черт? На кенгуру смотреть?

Бастиан хмыкнул.

– Ты сам-то, – сказал он, доедая мороженое, – куда бы поехал?

– В Италию, – ответил я, – или в Россию.

В маминых книгах я видел фотографии Везувия и Колизея и хотел взглянуть своими глазами на них и Пизанскую башню, попробовать настоящую пиццу, побродить по местным музеям, насладиться следами эпохи Возрождения. Россия привлекала меня по вполне понятным причинам. Мне хотелось узнать, чем жила мама до переезда в Регенсбург.

– А в Италию на кой черт? – передразнил меня Бастиан. – Макарон давно не ел?

Я фыркнул и щелкнул его по лбу.

– Квиты.

4

В пятницу маму отпустили домой. Ей стало лучше, поэтому врач согласился на то, чтобы выходные она провела в домашней обстановке. Отец привез ее на машине и помог лечь в кровать. Оскар тут же запрыгнул на постель и недоверчиво обнюхал мамину белую руку.

– Оззи, – шепнула мама, поглаживая его за ухом.

Это был второй раз, когда ей позволили отлучиться домой. Первый был в конце февраля – мне тогда исполнилось четырнадцать, и день рождения мы отметили вместе: в тишине и покое.

– Как ты? – спросил я.

У нее был несколько отрешенный вид. Я видел, что ей трудно сосредоточиться на моем вопросе.

– Ничего, – она улыбнулась. – А ты? Как твои дела в школе?

– Мама, сейчас лето, – сказал я дрожащим голосом. – У меня каникулы.

– Конечно. Каникулы, – она улыбнулась и посмотрела на меня с таким торжеством, словно ей удалось разгадать какую-то сложную загадку.

В комнату вошел отец с миской супа для мамы. Я тихо сидел рядом и смотрел, как она ест с ложки. Отец не торопил, был аккуратен и постоянно хвалил маму. Он не рассказывал ей про работу. Он говорил о том, как сходил в магазин и пытался пересказать, как идут дела у Андрея – они недавно созванивались. Оскар положил морду мне на колено, и я рассеяно провел ладонью по его теплой спине, пытаясь заставить себя не выпадать из реальности снова.

Позже я ушел к себе в комнату и рухнул на кровать, закрыв лицо руками. Я лежал так с четверть часа, стараясь дышать ровно. Мне нужно было отвлечься, нужно было ухватиться за что-то. Я рывком сел, поднялся с кровати и включил компьютер. Первой моей мыслью было найти какой-нибудь фильм, но я никак не мог решить, что посмотреть.

Сотни мыслей в голове. Черт, Лео, сделай уже что-нибудь. Тогда я впервые пожалел, что не забрал у Альвина нашу папку. Это было странно, это было неправильно, но то, что было моей самой главной головной болью, помогало мне абстрагироваться от остальных проблем и переживаний.

До глубокой ночи я сидел перед монитором, изучая дело Михаэлы Фидлер – последней жертвы Ванденберга. Михаэла была еще жива, когда ее нашли. Она скончалась по дороге в больницу, но перед смертью успела коротко описать напавшего на нее мужчину. Ванденберг не довел свое дело до конца, потому что его спугнула шумная компания подростков. Он оступился. У полиции ушло три дня, чтобы найти его.

– Лео?

Я помотал головой и открыл глаза. Рядом со мной, скрестив руки на груди, стоял отец. Кажется, я заснул, пока читал интервью девушки, которая первой заметила Михаэлу, истекающую кровью.

– Уже ложусь, – сонно забормотал я, а потом весь похолодел, потому что понял, что на экране все еще открыта статья о Ванденберге.

Я потянулся к мышке, чтобы закрыть вкладки, но отец оказался проворнее. Он строго посмотрел на меня и открыл историю браузера, которую я не успел почистить. Ему в глаза бросилось обилие сайтов, которые я успел посетить за последние пять часов.

Это был конец. Я закрыл глаза, зная, что за этим последует.

– Я тебя предупреждал. Разве нет? – спросил отец, и в его голосе я разобрал разочарование и беспокойство.

– Да, но…

– Мои слова для тебя просто пустой звук?

Я замотал головой.

– Лео, я работаю с этим. Я знаю, что это такое, и ребенок точно не должен читать подобное. Черт, я днями и ночами думаю, как тебе помочь, думаю, что мне такого сделать, чтобы ты стал чувствовать себя лучше, но ни один мой совет тебе не поможет, если ты продолжишь цепляться за то, что случилось!

Он повысил голос, но тут же опасливо посмотрел на дверь. В соседней комнате спала мама. Нельзя было ее тревожить.

– Если ты будешь продолжать в том же духе, то это не кончится хорошо, – отец заговорил тише. – Я не смогу тебя везде контролировать, поэтому ты должен понять сам. Понять и остановиться. Тебе кажется, что все под контролем, но ты зациклен. Ты этого не осознаешь, но это в действительности так. Я видел подобное много раз.

Он закрыл лицо ладонью, перевел дыхание и продолжил:

– Займись чем-нибудь. Выбери то, что тебе нравится. Альвин оставил тебе камеру, если ты помнишь. Почему бы тебе не опробовать себя в съемке? Лучший выход из ситуации – отвлечься. Я знаю, о чем говорю.

У меня дрожали руки. Мне было так стыдно, что я вновь заставил отца переживать. Он не заслужил всего этого. Наша семья переживала не самый простой период, и я точно не делал лучше.

– Прости.

– Тебе надо извиняться перед самим собой, – ответил отец. – Подумай над моими словами, Лео. Серьезно подумай.

Он ушел, оставив меня наедине с холодным светом монитора – на растерзание моим голодным демонам, которые таращились на меня из всех углов комнаты.