– Две недели по болотам таскались, – добавляет другой, постарше.

– Что вы с ним завязались? – Москаленко высовывается из двери; оттуда пышет жаром и березовым банным духом. – Заходи, получай мочалки.

Солдаты радостной гурьбой вваливают в банное отделение, расхватывают куски мыла, окатывают друг друга горячей водой, ожесточенно трут спины.

– Ложись, братцы, на лавки, кого веником обойти?

Распаренные, с красными довольными лицами переходят в бельевую, натягивают чистое исподнее. И только черный ободок въевшейся под ногти окопной грязи мелькает на белом полотне.

– Следующая станция – парикмахерская! – щелкает ножницами цирюльник с рыжими закрученными усами.

Разомлевший, растаявший Москаленко степенно хлебал из блюдечка горячий чай, закусывая московскими конфетами, и неторопливо вел с комендантом поезда уважительный разговор.

– Грязное белье, стало быть, выкидываете?

– Поезд, – веско отвечал комендант, теребя реденькую бородку, – работает по полному циклу. Поступает к нам окопник грязный, заросший, а на свет божий выходит чистый, опрятный, словно новобранец. К вагону-бане прицеплен вагон-прачечная. Пойдемте, Геннадий Борисович, покажу нашу гордость – немецкие стиральные машины: сами моют, выжимают и даже сушат.

– Склад белья, – комендант указал на полки с аккуратными белыми стопками, – а здесь – он приоткрыл дверцу большого металлического шкафа, – дезинсекционная камера. В ней мы уничтожаем друзей Вильгельма.

– Кого-кого? – удивился Геннадий Борисович.

– Насекомых. Бич армии, разносчик сыпняка, а значит – друг Вильгельма. В это отверстие закладывают шинели, одежду. Вша больше шестидесяти-семидесяти градусов не выносит, при восьмидесяти – скрипит, а при девяноста – дохнет.

– Самого бы Вильгельма в эту дырку запихать! – брякнул Москаленко, и офицеры рассмеялись.

С началом Первой мировой вспомнили про банно-прачечные дезинфекционные поезда, которые были изобретены и введены в практику во время Русско-японской войны.

Шефство над постройкой взяла на себя Императрица Александра Федоровна. Ее инициатива получила полное одобрение и искреннюю поддержку армии. Генерал Брусилов вспоминал, как во время встречи с Александрой Федоровной она поинтересовалась, довольны ли на фронте ее поездами. «Я ей по совести ответил, что эти поезда приносят громадную пользу», – признавался генерал.

6 Река Нева

«В ответ на циркулярное отношение Учебного отдела Министерства торговли и промышленности от 24 октября 1914 года за № 9897 имею честь сообщить, что из служащих вверенного мне учебного заведения призван на войну Александр Людвигович Савич. Жена прапорщика, Александра Николаевна Савич, получает за даваемые ею взамен мужа 10 уроков 750 рублей, остальные 10 уроков переданы другому преподавателю русского языка. Кроме того, Путиловское общество содействия коммерческому образованию уплачивает семье призванного вспомоществление в размере 92 рубл. 25 коп. в месяц».

…Началось хождение по мукам женщин нашей семьи. Сколько впереди окошечек, к которым они будут приникать, наводя справки о своих мужчинах, заполняя строчки анкет, передавая посылки, письма, плача, упрашивая… в 1915-м, в 1918-м, в 1921-м, в 1935-м, в 1942-м, в 1961-м, получая документы о реабилитации… они будут стоять в очередях на узких лестницах, перед ними будут захлопывать двери, на них будут рявкать «вам сообщат…»; небрежно швырять записки, написанные на клочках оберточной бумаги, возвращать непринятые передачи… И не будет Императора, чтобы остановить хамов: «До сведения моего дошло, что некоторые воинские начальники позволяют обращаться грубо с женами и родственниками гг. офицеров и прапорщиков, находящихся на театре военных действий, при наведении ими справок. Приказываю, чтобы впредь подобное не повторялось, и чтобы все чины военного ведомства оказывали бы семействам гг. офицеров и прапорщиков, находящихся на театре военных действий, полное внимание во всем и обращались бы вежливо».

Семейство господина прапорщика Савича, а точнее, Шурочка с маленьким Игорьком чуть не каждый день приходили к дому № 1 на Караванной улице, где в Особом отделении для наведения справок о военнослужащих в марте 1915 года и сообщили им, что Александр Людвигович ранен в бою вблизи Залещиков, неподалеку от Тернополя.

Газета «Новое время», раздел «Вести с фронтов»: «В районе Залещиков в бою в ночь на 27 марта австрийцы после жестокого обстрела наших укреплений тяжелыми орудиями, перебив огнем почти всех защитников одного из них, стремительно ворвались в него. Но почти тотчас были выбиты контратакой подошедшей роты. Немногочисленные защитники укрепления, оказавшиеся невредимыми, остались в строю; раненые переданы в санитарный поезд».

7 Река Днестр, март 1915

Санитарные поезда старались подгонять как можно ближе к боевым позициям. Залещики в этом отношении – место удобное: узловая станция, через которую проходит стратегическая железная дорога Брест – Одесса.

На горизонте вспыхивал беловато-красный огонь, как будто каждую минуту всходило и тут же садилось солнце; небо загоралось, освещая пространство; вверх серебряными нитями взмывали ракеты; взрывы, грохот пушек заглушали свист локомотива. Поезд остановился. Врачи и фельдшера по приставным лестницам сбежали с вагонных подножек к краю покореженного леса: воронки, упавшие друг на друга деревья, разорванные снарядами стволы. Из темноты, из черного оцепенения навстречу им со всех сторон двинулись огоньки, точно светлячки, – это санитары с фонариками несли раненых к поезду.

Александр в окровавленной шинели со вспоротым осколком рукавом бессильно опустился у костра, где, прислонившись друг к другу, полулежали солдаты с перевязанными руками и головами.

– Вы сильно ранены? – склонилась над ним фельдшерица.

– Ничего, сестрица. Потерплю.

Она быстро подняла край рубахи. Бинты, которые неловко опоясывали спину и бедро, промокли от крови.

– Носилки!

Состав из двадцати вагонов двинулся в сторону Петрограда. Посреди каждой теплушки – печь. Вдоль стен в три этажа установлено по двенадцать пружинных коек. Тяжелораненые лежат на них прямо на носилках; кислый запах карболки, гниющих ран и йодоформа. Врач обходит койки, сестрица светит ему свечкой, бледные капли стеарина капают на подрагивающие пальцы. Поправляют повязки, впрыскивают камфару, морфий.

В небе вспыхнул гигантский столб красного света – горят Залещики.

– Сестричка, мы отступаем?

– Нет, братец, нет, – утешает ласковый голосок. – Смотри, сколько вас, тяжелораненых – семь теплушек прицепили к нашему составу, и все полны. А при отступлении до поезда только те добираются, кто сам ходить может, тяжелых с поля боя не вынести.

Александр закрыл глаза и представил себе леса, поля, дороги, по которым валяются солдаты без помощи и без ухода…

На остановке в поезд подсадили раненых австрийцев в изодранных осколками синих шинелях и выгоревших кепи с оловянными кокардами и буквами «Ф» и «И» – инициалами Франца-Иосифа.

В перевязочной собрались ходячие. Сестры милосердия осторожно накладывают повязки, шутят, чтобы отвлечь солдат от болезненных процедур. Солдаты терпеливо и дружелюбно отшучиваются.

– Ну, а теперь пусть враги идут на перевязку, – говорит сестра.

– Какие они враги, ведь они без оружия, – с упреком возражают солдаты.

Раненые обступили смущенных, испуганных, тяжело покалеченных австрийцев:

– Александр Людвигович, а расспроси, откуда они!..

– А жены у них есть?..

– Дети?..

– Пусть расскажет, жена плакала, когда провожала?

– Та-ак, и матерь у него есть, и трое ребятишек, и плакала жена – все как у нас, – с умилением говорит солдат.

– А как же иначе, – соглашается другой. – Не по своей ведь охоте, их тоже начальство на фронт послало.

Солдаты угощают австрийцев табаком, крутят им папиросы. Австриец мнется и, склонившись к Александру Людвиговичу, шепчет еле слышно:

– Нас, наверное, в Сибирь отправят? Там же холодно, мы все умрем.

Александр смеется:

– Мы, русские, живем в Сибири, и вот, смотри, здоровые, крепкие и вас бьем.

Через девять дней поезд прибыл в Петроград.

Сорок шесть военно-санитарных поездов было сформировано еще в период мобилизации. К середине 1915 года на русском фронте курсировало около трехсот подвижных составов. Патронировала их формирование и работу Императрица. Вместе со старшими Великими княжнами Александра Федоровна прошла курс сестер милосердия военного времени. Они поступили рядовыми хирургическими сестрами в лазарет при Дворцовом госпитале. Стоя за хирургом, государыня подавала стерилизованные инструменты, вату и бинты, уносила ампутированные ноги и руки, перевязывала гангренозные раны, научилась быстро менять застилку постели, не беспокоя больных, и делать перевязки посложнее.

В сентябре 1914 года было учреждено Управление верховного начальника санитарной и эвакуационной части во главе с членом Государственного совета генерал-адъютантом принцем Ольденбургским. В начале войны в стране стал ощущаться недостаток в медикаментах и хирургическом инструментарии, большая часть которых обычно ввозилась из-за границы, в том числе из Германии и Австро-Венгрии. По приказу Ольденбургского петроградский завод военно-врачебных заготовлений стал работать в три смены, институт экспериментальной медицины обеспечил бесперебойный выпуск вакцин и сывороток, Земский союз приступил к строительству фабрик для изготовления лекарств из местного сырья, запустив в Керчи, например, йодный завод. Все эти меры помогли стабилизировать ситуацию с медицинским снабжением действующей армии и лечебных заведений тыла страны.

8 Северо-Западный фронт, река Бзура, июнь 1915

Водянистая слизистая жидкость постепенно заполняет все легкие, и происходит удушение, вследствие чего люди умирают в течение одного или двух дней. Те, кому «посчастливилось» выжить, превращаются в слепых калек с сожженными легкими.

Профессор Фриц Хабер был удостоен в 1918 году звания лауреата Нобелевской премии по химии за синтез (десятью годами ранее) жидкого аммиака из азота и водорода на осмиевом катализаторе. Во время Первой мировой войны руководил химической службой немецких войск и первым начал использовать удушливые газы – смесь фосгена с хлором.

Саперная рота 24-го Сибирского стрелкового полка разместилась в землянках у города Сохачев Варшавской губернии и приступила к занятиям. На большом ровном лугу, с шанцевым инструментом в руках, стрелки тут же на земле добросовестно старались выполнить все, что объяснял руководитель учебной команды. Начали с простого стрелкового окопа для стрельбы лежа, а затем, в порядке постепенности, докопались, в прямом смысле этого слова, и до укрепления полной профили, выше роста человеческого.

Стрелкам, большинство из которых провели не один бой, не надо было объяснять значение саперного дела, они на собственной шкуре убедились, что без работы лопатой немыслимо при губительном огне ни наступать, ни обороняться. Бережно чертили в тетрадках планы окопов, обстоятельно изучали «Полевые фортификационные постройки и применение их к местности».

Дымится полевая кухня, несется к свежевырытым окопам домашний аромат щей.

– Ребята, налетай! – зовет артельщик.

Вытирая ладони о шаровары, саперы собираются вокруг котлов, подставляют бойкому кашевару котелки, торбы, кружки. Оголодавшие, усталые, едят скоро, без разговоров, слышно только, как гремят ложки. Опорожнив по второму котелку густой гречневой каши, стрелки прилегли на шинелях на истоптанную, всю в бурых комьях земли траву, закурили. Кто-то сразу и захрапел, посвистывая носом. Кашевар, помешивая черпаком жирные щи, выкликает:

– Кому плеснуть? Неси котелки, инвалидная команда!

Пожилой плотный сапер Кузьма Егоров, стряхнув кашу с седоватых усов, басовито отозвался:

– А чего это ты нас в инвалиды записал?

– Я не в обиду, братцы. Все знают, что в саперной команде половина раненых да контуженных.

Залез Кузьма в карман замаранных влажной землей шаровар, достал кисет, высыпал в ковшичек ладони махорку; небыстро свернул цигарку из газетного, прибереженного в другом уже кармане обрывка, и прикурил от спички, которую протянул ему сосед.

– Правда твоя, кашевар, потрепал немец сибирские полки под Боржимовым. Страшное было дело. Как чумных сурков, травили нас газом. Я, браток, не первую войну воюю, но такого не видал. Зеленые лица с вытекшими глазами, черные распухшие языки… – Кузьма закашлялся.

Первая немецкая газовая атака была применена у города Боржимова 10 мая 1915 года против 5-го Сибирского корпуса 2-й армии (на Западном фронте немцы использовали газы в конце апреля под Ипром). Газы выпустил 3-й германский резервный корпус генерала фон Безелера. Было смертельно отравлено 10000 человек, 14-я Сибирская дивизия погибла почти целиком…

– На рассвете сидел я в сторожевом окопе. Вдруг слышу со стороны германского расположения взрывы. Смотрю – перед их окопами пламя, а над ним поднимается желтовато-зеленоватый дым. Поначалу любопытство даже разобрало. А как ветер по дул в нашу сторону, чуем запах смрадный, и все сильнее, сильнее. Офицеры принялись костры запаливать, думали, что дым будет подымать газ вверх, но ничего не помогало. Ужас, паника охватила всех. Солдаты из окопов карабкаются, хрипят, задыхаются в кровавой пене. Винтовки побросали, бежим, падаем, а облако плывет вслед за нами, накрывает батареи, укрепления, лошадей. Добежал я, уж не помню как, до сарая, где был перевязочный пункт, и упал, и корчился, и траву руками рвал. Врачи за голову хватались: нет у них от этой отравы лекарств! Прямо у лазаретов стрелки, кто до ползал, умирали, раздирая ногтями шею… Но и это еще не все, братцы. Наутро приказали занять оставленные окопы. Я пошел с санитарами, чтобы подобрать, если кто живой остался. Какой там живой… – Кузьма оглядел саперов, которые, бросив ложки, слушали его угрюмо. – В окопах вповалку лежали мертвые тела – мы глазам своим не верили, – искалеченные, с раздробленными черепами, распоротыми животами. Наш унтер, Пирог по фамилии, нашел одного стрелка в сознании, и тот успел сказать, что германские солдаты забрались в окоп и надругались над ранеными. И как надругались! Карманы всем повыворотили, обувь сняли, патроны в глаза забивали, в грудь… Зверь такого не сделает! Земляк мой, с Хабаровска, лежал со спущенной верхней одеждой и бельем, и штык загнан между ягодиц и там оставлен…

Из приказа № 32 от 16 октября 1914 г. по 2-й германской армии

«Выбрасыватели огня или жидкости, выделяющей газы. Эти способы будут предоставлены в распоряжение отдельных частей армии главнокомандующим по мере надобности. В то же время части получат осведомленных лиц, весьма необходимых для обращения с этими приборами…

Приборы эти, выбрасывающие моментально воспламеняющуюся жидкость, похожи на огнетушители. Огненные волны применимы на расстоянии 20 метров. Действие их моментально и смертельно, они отбрасывают врага на большое расстояние в силу распространяющегося жара. Желательно выбрасывать пламя короткими вспышками, чтобы иметь возможность сразить одной дозой содержимого несколько объектов. Выбрасыватели огня будут преимущественно употребляемы при сражениях на улицах и в домах, и будут храниться готовыми к применению в таких местах, откуда начнется атака…»

От командного блиндажа быстрыми шагами двигается невысокий худощавый поручик с жесткими, чуть запавшими глазами.

– Поели? Бегом на склад! Сапоги, шаровары, гимнастерки новые подвезли. Через час выдвигаемся: приказано вырыть окопы фронтом к 23-му Сибирскому стрелковому, ввиду того, что неприятель большое желание имеет прорваться через их позиции, – офицер криво усмехнулся и добавил: – У капентармуса получите респираторы и очки-противогазы. Под фольварком Козловискупи пускают удушливый газ.

При мысли о противогазах поручик машинально потянул носом и поймал запах кухни. Он проворно нагнулся и приподнял крышку котла: – Наваристые у тебя, брат, щи! Плесни-ка и мне черпачок.

Слово «отступление» уже носилось в воздухе. 2-я армия оставляла Царство Польское. Через два дня саперная команда забрала свои вещи и инструменты, сдала в обоз котлы и двинулась в штаб корпуса. У деревни Кожушки натолкнулись на арьергард Сибирского полка, и дальше шли уже вместе, выбираясь из «польского мешка». Сибиряки отстреливались, а саперная команда устраивала на дорогах завалы, затрудняя немцам продвижение. Деревья сносили быстро, однако слишком толстые стволы приходилось «брать» взрывными устройствами. Две бомбы, привязанные к дереву, буквально бросали его на дорогу.

Переправившись через Бзуру, стрелки зажигают за собой мост, но огонь гаснет, снесенный ветром. Поручик с двумя подрывниками возвращается, деревянные перекладины снова горят, но они не уходят, ждут, пока не взорвутся все заряды, пока не затрещит, рассыплется искрами и рухнет в тихую Бзуру огненный шар.

5-й Сибирский корпус занял Варшавские позиции. Несколько рядов скрытого и видимого проволочного заграждения, словно развешанные для просушки морские сети, накрывали мощные блиндажи и укрытия от газов. Поручик спрыгнул в окоп, ловко пощелкал лопаткой по козырьку, заглянул в бойницу, обследовал пулеметные гнезда; проволоку трогать не стал, осмотрел только, покивал одобрительно и, высунув наружу голову в съехавшей на затылок фуражке, махнул, наконец, рукой:

– Заходим, стрелки, отсюда нас немец не выкурит!

Командир саперной роты, поручик, который раздает солдатам респираторы, руководит взрывными работами и валит деревья, загораживая дорогу неприятелю – не кто иной, как Борис Владимирович Магдебург, сын станового пристава Тотьменского уезда Владимира Трофимовича, племянник Григория Трофимовича, который, упомянем к случаю, тоже понюхает желтого удушливого газа, штурмуя Карпаты.

…По всему театру боевых действий воюют два поколения Магдебургов: дети Трофима – Василий, Константин, Яков, Павел, Григорий, его внуки, про старшего из которых, Бориса, написал в своих воспоминаниях однополчанин, стрелок 24-й Сибирской роты, и записки эти обрываются на Варшавских позициях…