Глава 2
Средства защиты

От нас до ближайшего города километров десять. Обычно «Скорая» часа два едет. А тут быстренько они. Не успели мы с Вичкой толком нареветься, а они уже примчались. На ухабах фары прыгали как ненормальные. И парень, молодой такой, симпатичный. Что он в таком захолустном городе делает? Там всего-то две улицы – одна главная, вторая поперечная. И тут вдруг парень. В белом халате. Поколдовал он над бабой Шурой, оставил стопку направлений на обследование и еще такую же стопку на лекарства и укатил. После него наша улица стала особенно темной. От реки потянуло прохладой.

Перепуганная Вичка отказалась спать в одном доме с умирающей бабушкой, поэтому на ночь перебралась к нам, а моя бабушка пошла туда – не бросать же больного человека. Остаток ночи у нас выдался веселый. Сначала мы ржали как полоумные, потом я рассказала, что ко мне Юлечка приходила и давала музыку слушать. Растревоженная собственными страхами Вичка помчалась по всему дому свет включать и даже старую радиолу^[4] врубила. Треск радио всегда рождал в доме уют и умиротворение. После этого у Вички батарейки сразу сели, и она уснула, а я еще немного межпланетный треск послушала, а потом пошла свет выключать.

Наушники я нашла на кухне. Обыкновенная черная змейка провода, кнопки затычек. Никуда эти наушники воткнуты не были. Просто так лежали. Но мне показалось, что я слышу музыку. Басы, клавиши. И голос. На одной ноте.

Я с такой скоростью убегала с кухни, что свет там не выключила, о чем мне первым делом и сообщила бабушка.

– А ну вставайте! – хлопнула она полотенцем по нам обеим.

Когда ты спишь, а тебе по голове стучат, это не самое приятное пробуждение. Тем более когда ты всю ночь перед этим гоняешь привидения.

– Вы зачем свет на кухне оставили? Голодные были?

– Ой, баба Мань! – тянулась Вичка. – Я там у вас какой-то салат съела. Ничего?

Я во все глаза смотрела, как Вичка выгибалась сначала в одну, потом в другую сторону, слышала, как хрустят ее суставы. Это значит, она тут сначала ржала, потом пугалась, потом спала, а между делом успела в холодильник нырнуть. Вот это сила!

Я представила, как Вичка, крадучись, идет на кухню, как, озираясь, открывает холодильник. Как ныряет головой в белую стынь, гремит тарелками, заглядывает под крышки кастрюль. И как на нее из-за этой дверцы смотрит Юлечка. Тяжелым таким, черным взглядом. Юлечка улыбается и толкает дверцу. Холодильник захлопывается, защемляя голову. Обезглавленное тело Вички валится на пол.

– А свет выключать тебя не учили? – ворчала моя бабушка – ночь была бессонная, весь сегодняшний день она теперь будет ворчать. – Завтракай и иди к бабке. Когда твои родители-то приедут?

– Э‑э‑эх, – от души зевнула Вичка. – В выходные. А что у вас на завтрак? Блинов не будет?

Я фыркнула от удовольствия. А моя бабушка застыла. Надо по утрам тоже блины требовать. Мне понравилось.

Все хорошее когда-то заканчивается – Вичка сожрала все бутерброды и убежала. А мне бабушка велела собираться:

– Мишка в город поедет, нас до церкви подбросит.

Первой в нашем списке значилась церковь. Это и правильно. Надо сначала использовать официальную медицину и уже потом бить по альтернативке – гомеопатия там, иглоукалывание. Повеселимся.

Я гоняла заблудившиеся в чашке чаинки – они, наверное, жалели, что забрели сюда из заварника, – а бабушка собиралась с силами, чтобы начать подробно расписывать план военных действий.

Она на меня смотрела, а я дула на холодный чай – мне от таких взглядов нехорошо становится. Даже мысль о блинах не бодрила.

– Правильно Шурка говорит – сглазили тебя, – проговорила наконец бабушка. – Вон и мешки под глазами, и похудела. Лидка. Она, не иначе. Кукушка старая. Опять за свое.

Тут, конечно, напрашивался вопрос – а что было? Задать его я не успела – бабушка сама все рассказала.

– Вот-вот, смотрю, глаз у тебя какой-то странный стал. Все как в тот раз. Девка тогда высохла. Это еще на Вязовне было. Лидка на нее зыркнула раз – и все, через пару месяцев от девки один скелет остался, как ходила, непонятно. Лет пятнадцать ей было или шестнадцать. А возили-то ее, нет, не в Гостешево. В другом месте шептунья жила. Туда ее и повезли. Через порог клали, воск лили. Отходили. В себя пришла девка, только вот счастья у нее уже не было. Так и прожила бобылихой. Мать ее все ходила, жалилась. Сюда как-то за молоком они приезжали. Как Лидку увидели, так бежали сломя голову. Она как раз с краюшку живет, Лидка-то.

Ну, это понятно. Во всем виновата Лидка. Наверное, скоро всей деревней пойдут ей стекла бить. Не знаю, где она живет. Крайних домов у нас много. Деревня крестом стоит. Один край тычется в речку, противоположный – в поле, по другой перекладине – скотный двор подпирает, а если сквозняком деревню пройти, она просто кончается, потому что кончается. Ни темного леса, ни сырого бора, на опушке которого должна стоять изба бабы-яги.

Вот и Юлечка усмехнулась. Лицо у нее тонкое, а рот широкий, когда улыбается, кажется, что половину подбородка сносит. Она меня понимала: все это, конечно, ерунда. Никакая Лидка тут ни при чем. И нет на мне сглаза. Но с бабушкой лучше не спорить. Бабушка по спорам мастер. Ехать вот только совершенно не хочется.

Глаз у Юлечки потемнел. Куда-то она смотрела. На стол куда-то.

– Осторожно! – крикнула я.

Бабушка вздрогнула:

– Ой, кто ж это так нож-то положил!

Все-таки человек старый, реакция не очень хорошая – бабушка остановила руку в последний момент, не опустила ладонь на лезвие. Никогда не видела, чтобы ножи так клали – на ребро лезвием вверх. Он и не стоит так. Но сейчас стоял. Как раз под ладонь бабушки.

– Задела, наверное, неудачно, – пробормотала я, выбираясь из-за стола. А тут и сигналить стали у крыльца. До Троицкого нас обещал довезти Мишка на своем разваливающемся «Запорожце», обратно мы на автобусе доберемся.

Троицкое – это имение княгини Дашковой. Красивое место себе для жизни княгиня выбрала. Высокий холм пологими волнами уходил к реке. Через нее протянут подвесной мост. Крепкий. По нему даже на мотоциклах гоняют. И дом тут, видимо, стоял приличный. Одни въездные ворота чего стоят. Здоровые, каменные, с тремя пролетами. Сейчас за ними – ничего. Не вселенская пустота, конечно: кусты, трава, крапива. Где-то в этой крапиве основное здание и стояло. От него мало что осталось: кусочки фундамента, камни, битый кирпич и множество ходов под землю. Любила княгиня секретничать, устроила несколько подземных ходов – один вел к церкви, другой на берег реки. Ничего там сейчас уже нет, а говорят, когда-то парк был красивый, берег был укреплен каменными парапетами. Дом разобрали уже после войны, то есть лет шестьдесят назад, от всего имения – ворота, два флигеля и остатки театра. Флигель, что слева от ворот, стоит без крыши. Там, говорят, была когда-то школа. По тропинке продраться направо – второй флигель. В эпоху колхоза здесь было что-то общественно-полезное: окна заколочены, двери забраны деревянными палками крест-накрест. Напротив него бывший театр. У него две красивые башенки, крыши нет, одни стены. Высокие арочные окна вровень с землей. Сохранился треугольник портика над входом. Он выступает вперед, но колонн, которые должны его поддерживать, уже нет. Вверх торчат остатки труб. Они почему-то здесь разной ширины – правая заметно толще. Если забраться через окно, то окажешься в большой комнате, заваленной битым кирпичом, каменная лесенка ведет на второй (или третий) этаж. Здесь тоже кирпичи, бутылки, пластик. Пахнет кислятиной. Крапива, крапива, опять крапива, вдоль всей правой стороны. Окна тоже полукруглые. Комнатки похожи на подвал – небольшие, низенькие, с арочными сводами. Арки сходятся у центра потолка в выломанной точке – наверное, тут висела люстра.

– Ну вот куда ты залезла? – ворчит бабушка.

Вообще-то она мне сама сказала «Иди погуляй!». Я и пошла. В разваленный театр по привычке забралась.

– Вылезай! Отец Владимир нас ждет.

Будний день, церковь пустая. Народ приходит только по воскресеньям, тогда же и священник приезжает. Но сегодня он здесь. К чему бы это?

Отец Владимир – невысокий, полный, со смешной редкой, но длинной бородой и еле заметными усиками, волосы собраны в хвост. Глаза веселые. Смотрит, улыбается. Взгляд быстрый. Разок глянет – и сразу все понял. Вот и сейчас посмотрел он на меня и больше не поворачивался. С бабушкой говорил. Но говорил так, чтобы я тоже слышала. Я и слушала. А куда мне деваться? Стою ведь рядом. Старательно делаю вид, что ничего не понимаю.

– Внучка твоя? Внучка… Хорошая девочка. Умывайте ее святой водой по утрам. И пускай молитву читает. Молитвы-то знаете? Свечки? Поставьте. Чего не поставить? Иди у Богородицы помощи попроси. – Последнее – это уже мне.

Я получила легкий толчок в плечо от отца Владимира и пошла. Сначала налево. Нашла надгробие княгини Дашковой. Нашла икону. Остановилась. Надо было о чем-то просить. Про Юлечку не думалось. Думалось о дожде, о том, что речка пересыхает и что пыльно очень на дороге. Об этом и стала просить – о хорошем таком ливне, чтобы не пылило, ну и чтобы огород не так часто поливать. Про Юлечку ничего не стала говорить. Чего о мертвых в церкви рассказывать? Они уже там, сами за себя ответят.

Я быстро управилась, а бабушка все стояла, из церкви выйти не могла.

– А я прихворнул, да, прихворнул, – жаловался отец Владимир. – Что-то с утра грудь сдавило, вот никуда и не поехал. А с девочкой ничего, молитесь, и все пройдет.

Я пожала плечами. Было бы чему проходить. Бабушку бы лучше вылечил от ее мнительностей.

Я вышла на крыльцо церкви и огляделась.

Отсюда наша деревня не видна. Зато хорошо просматривается противоположный берег с городом, изгиб реки. Она у нас капризная, петляет постоянно, как будто длиннющую змею бросили и вот теперь она ползет, ползет, пока не встретится с Окой. Ока – с Волгой. А Волга – с Каспийским морем. Все как в учебнике.

Из-за того что река такая извилистая, все время меняется берег – то подмоет, то осушит. То разольет затон, то…

– Ну что опять застыла? – проворчала моя бабушка. – Топай давай! Не тяни резину. Автобус скоро.

Мы шли по тропе к подвесному мосту. Можно и по автомобильному речку перейти. Но для этого пришлось бы давать большой крюк через село. А тут – к реке спустился, на другом берегу по такой же тропинке поднялся. Надо нам было в городе лекарства купить. По списку. Тому самому, что оставил молодой фельдшер.

Я бодро топала по тропе, размышляя, отчего наша река такая заковыристая, с чего на нашей равнине такие холмы и овраги, ступила на мост и тут заметила, что передо мной кто-то вышагивает. И даже не вышагивает, а вытанцовывает. Капюшон черной кенгурушницы на голову натянул и давай тонкие ноги сгибать. Это, конечно, круто, танцуй себе на здоровье, но на твердой почве, а не на раскачивающихся досках. При таких плясках мост сразу заходил ходуном, противно заскрипели тросы. От жуткого скрипа показалось, что все сейчас оборвется и упадет.

– Ох ты господи! – вскрикнули у меня за спиной.

Я успела обрадоваться, что наконец-то бабушка увидела Юлечку.

– Мань! Это чего там такое-то? – спросила бабушка.

Я обернулась, собираясь ругаться. Ну не нравится мне, когда меня Маней зовут. И вообще мне имя «Мария» не нравится. Рика! И только так.

Нет, дело было не в Юлечке. Упав одним коленом на мост, бабушка обеими руками вцепилась в тросы. Доска под ней треснула и торчала острым сломом, задирая юбку.

– Мань! Чего это?

Еще и мост качался. Как ненормальный ходил волной вверх-вниз. Речка под нами жизнерадостно шуршала течением.

Я тоже ухватилась за трос, почувствовала, как по нему идет вибрация. В уши ударил хохот. Так и виделось, как эта дура Юлечка заливисто ржет, запрокидывая голову и распахивая свой лягушачий рот: гланды видны.

Мост скрипел и качался. Бабушка охнула, заваливаясь на бок. Я кинулась ее поддержать. На первом же шаге меня мотнуло. Ноги оторвались от досок. Жесткий металлический трос врезался под ребра. Я рухнула на колени. Дальше все произошло быстро – рядом со мной оказалась бабушка, она вздернула меня, не давая перевалиться в реку. И тут же мост перестал козлить. Замер, словно его натянули. А потом оказалось, что и правда натянули. На той стороне, куда мы шли, в самом начале моста стоял мужик на мотоцикле и ждал, когда мы пройдем. Тяжелая техника гасила вибрацию.

– Ну ты совсем малахольная стала, – испуганно вскрикивала бабушка. – Куда ты прыгнула? Я тебя еле поймала.

– Это ты прыгнула! – Я никак не могла продышаться после таких кульбитов. – Я тебя спасать бежала. Под тобою же доска была сломана!