Глава 5
Буря мглою небо…

Вечерело. Теплый августовский день быстро сворачивал гостеприимную поляну с солнечными бликами и шершавым воздухом, ронял росу. Становилось холодно. От озноба стало чесаться все тело. Крапива, шиповник – они сделали свое злое дело. А еще меня колотило от голода. Давно не была такой голодной. Я успела только позавтракать. Молоко пила. Дальше все закрутилось.

Набежавшую слезу стерла. Подождите, я еще не сдалась.

Речку я переплывала в одежде. Потом брела вдоль берега прочь от деревни, вспоминая сумасшедшую охоту.

Не ожидала я, что наши люди такие азартные. На мои поиски поднялась вся малышня. Сначала они, конечно, испугались. И долго к окончательно развалившемуся дому никто не подходил. Мелкий плакал. Я раскидывала доски, но балка была слишком тяжелой, чтобы я могла ее поднять одна. Вытаскивали его уже без меня.

Спасенный Мелкий заходился в истеричных криках:

– Это она! Она во всем виновата! Это она заманила меня в дом. Она его обрушила. Посмотрела на потолок и обрушила.

Он икал и булькал. Выпитая вода выливалась у него из носа. Я быстренько смоталась, потому что объяснять разволновавшимся взрослым, кто и в чем виноват, бессмысленно. Вот успокоятся, тогда можно будет разбираться. Все-таки это они за мной охотились, а не я за ними.

После случившегося самое время было идти домой, пить молоко, успокаивать нервы. Но домой я не попала. У крыльца дежурили Ляшко с Веревкиным. А вдоль огородного забора рассекала на самокатах банда девчонок. Понадеявшись на женскую солидарность, я полезла через забор. Но девчонки подняли такой визг, что мне пришлось бежать, прячась за высокими кустами чертополоха.

– Где она? – тут же налетели на крик мальчишки.

У Веревкина к багажнику велосипеда было прикреплено ведро. В нем что-то дребезжало. Уж не камней ли они набрали? С этих сумасшедших станется.

Я сидела в кустах, и мне было чертовски обидно. Вон он, мой дом, совсем рядом, руку протянуть. Добежать бы до Шарика и спустить его с цепи. И пусть закидают камнями. Главное, я окажусь дома, за надежной дверью.

Как только я эту дверь представила, сразу поняла, что никакая она не надежная. Если захотят побить – побьют, и бабушка их не остановит. Еще чего плохое сделают – дверь сломают или окна расколошматят. Бабушка этого не переживет.

Поэтому я сбежала, перебралась через реку, сделала большой крюк по полю, прошла краем леса, чтобы никто не видел, как я иду. И вот теперь я сидела под ивами у затона, не зная, что делать. Одежда у меня высохла, но все равно было холодно. Голова пухла от разных мыслей, среди которых была главная – я не понимала, что происходит. Ну хорошо, сглупили мы с Вичкой, в шутку забрались в дом и вызвали Юлечку. В тот вечер ничего не произошло, и мы радостно разбежались по кроватям.

Предположим, что Юлечка все-таки появилась и я стала ее видеть. Даже не так – я ее представила, и она пришла. Дальше стали происходить странные вещи. Заболела баба Шура, на Вичку упала крыша, ревматизм схватил мою бабушку. И верхом всего стал сегодняшний день, когда Шульпяков вдруг полез целоваться. Понеслись слухи. Утопился велосипед. Погоня.

Больше всего меня смущало то, что Мелкому меня выдала Юлечка. Он вполне себе мог безобидно выбраться на улицу и побежать меня искать еще где-нибудь. Но она специально уронила табуретку. Поэтому он меня увидел, поэтому он, дурак, радостно прыгнул. А зовут его, оказывается, не Санек и не Серега, а Миша. Это уже его мать кричала в панике. Приехал на него смотреть все тот же фельдшер. Скоро он у нас пропишется.

Я запустила пальцы в волосы, растрепала их, надеясь, что к мозгам прильет кровь и они начнут работать.

Еще у меня были две надписи. «Привет» на гречке и «Не уезжай» на окне.

С приветом все понятно – контакт с инопланетными цивилизациями. Со вторым посланием вроде как тоже. Юлечка скучает в одиночестве, никто ее в компанию не берет, вот и хочет оставить меня. Тогда понятно, почему все вокруг болеют. Баба Шура – советовала, как от Юлечки избавиться. Моя бабушка – возила меня по церквям и знахаркам. Вичка… А ее почему потолок встретил? Она же не хотела, чтобы я уезжала. Шульпяков…

Странно, я думала, что на эту велосипедную троицу обрушится кара небесная за то, что они утопили камень. Что поспускает шины, что икота безудержная откроется, что начнут гореть пятки. Да все что угодно. А у них только один велосипед утонул. И то, наверное, уже достали, починили, опять Шульпяков на нем жару дает.

И совсем я не понимала, что произошло в доме днем. Зачем Юлечке понадобилось, чтобы Мелкий Миша меня находил? Я же сама чудом увернулась от рухнувших досок. И то потому, что рванула спасать Жука. А так бы красавец фельдшер еще и меня бы лечил. Я бы, может быть, в больницу к нему попала. Каждый день он заходил бы с обходом, улыбался бы мне. Так, глядишь, и август бы незаметно прошел.

В душе шевельнулась догадка. Она заставила меня встать и зашагать взад-вперед. Август, август, надо пережить август.

Мне уже хотелось уехать отсюда и забыть эту Юлечку как кошмарный сон.

Вот бы поскорее появилась мама, она умеет решать любые задачки.

Я еще немного побегала туда-сюда. Стало теплее. Тогда я начала вспоминать, что же такое слушала Юлечка. Виолончель… Что-то там еще было. Явно не русское. Хотя под какую-нибудь «Прыгай вниз» Флер в самый раз падать в омут. И музыка там должна быть… Как Doors, как Alis In Chains…

Подумала – и сама удивилась. Потому что эту самую песню я никогда не слышала. И название такое в первый раз…

Тревога торкнула под ребра, мурашки заскреблись под лопатками. Я бродила под знакомыми ивами затона. Где-то здесь должны были остаться камни…

Камней в сумерках я не нашла. Зато хорошо разглядела сидящую на земле темную фигуру. Подходить не стала. Села неподалеку, обхватила колени. Пальцы дрожали. Я с трудом влезла в карман. Достала крестик. За целый день про него не вспомнила. А теперь вот – в самый раз. Почти как у Тарантино: Юлечка на меня, а я ей крест в лоб. Хотя крест – это рано. Про деда она мне рассказала, теперь пускай рассказывает про себя. А если что… Я удобней намотала желтую тесемку на ладонь. Подышала на тонкий крестик. Желудок стрельнуло болью. Ничего, потом поедим. Как все выясним, так сразу и поедим.

Юлечка чуть качала головой – что-то неспешное слушала, судя по ритму. За капюшоном ее было не видно. Она медленно подняла руку, вынула один наушник, протянула в мою сторону. Жуком зажужжала еле слышная композиция. Я подошла. Протянула руку. Музыка стала слышнее.

Не виолончель. Рояль. Пронзительно так.

– Я почему-то так и подумал, что ты будешь здесь, – как всегда не вовремя появился Шульпяков.

Я чуть не подпрыгнула от испуга. Руку с крестом выставила вперед.

Шульпяков. С самокатом. Вещь! Велик свой, значит, утопил с концами.

– И чего? – Я сунула крест в карман. Против Шульпяка только дрын помогает. Или кочерга.

Я встала так, чтобы в случае чего убежать. Шульпяков с очередным драндулетом вряд ли меня догонит. Только если не начнет метать свою технику.

– Вот, пришел.

И руками развел. Я прыснула. Мы помолчали. Шульпяков вдруг уронил самокат и потянул что-то из-за пазухи. Я отступила. Все-таки пацаны непредсказуемы.

– Тут бутерброды. Может, поешь?

Спорить не стала. От вида пакета, от запаха меня еще больше затрясло.

– А молока нет?

Бутерброды были с ветчиной. Я чуть не подавилась от первого же большого куска – хотела, чтобы поскорее уже внутри оказался.

– Я сейчас!

Шульпяков подхватил самокат, но сам же и остановился. Я улыбнулась, не переставая жевать:

– Что там происходит?

– Тебя ищут.

– И как, нашли?

– Пока нет.

– Ну, раз пока не нашли… Может, позже повезет?

Бутерброды очень быстро кончились. Неожиданно. И сразу захотелось молока. Может, зря не пошел?

– Жуковы собираются всю ночь у твоего дома дежурить.

– А потом?

– Поймают, к себе потащат. Мишка ногу сломал и сотряс заработал. Его тошнит постоянно.

– Нечего было прыгать. Сам виноват.

Я отдала пакет. А то он пах очень сильно. Хотелось и его съесть.

– Они думают, что виновата ты. Мишка орал, что от одного твоего взгляда доски посыпались. Что на него падало, а на тебя нет.

Шульпяков неуверенно дернул плечом. Громыхнул железом самоката. Что на это ответить? Нечего. Трое нас там было. Но Юлечка промолчит, Мишка соврет, а мне никто не поверит.

– Чего делать будешь?

– Уеду. Чего тут делать-то теперь? Мать дождусь и… Раз никто не верит, что это не я, а дурацкая Юлечка.

Опять заскрипело – Шульпяков стал водить самокатом перед собой, засопел. Прямо Железный Дровосек, а не пацан. Все-таки он меня своим драндулетом прибьет.

– Я верю, – вдруг выдал он. – Не надо уезжать. Я как-то раньше… а теперь… Короче, я докажу всем, что ты ни при чем.

Самокат грохнул, вывернувшись из его рук.

– Мне надо домой, – сказала я.

– Там Жуки… – завел свою шарманку Шульпяков. – А на задах какие-то, с того края, у поля. Я их не знаю.

– Спусти Шарика. Он их разгонит.

– Он меня загрызет.

Я не ответила. Стащила с себя футболку. Сунула Шульпякову. Он повертел ее в руках.

Медленно соображает. Очень медленно. Скомкал, развернул и наконец ожил. Свою рубашку отдал мне, поднял самокат:

– Пошли.

Он топал впереди. Не оглядывался. Смотрел только под ноги.

Вместе мы перешли мост. На пригорке я взяла Шульпякова за руку. А он меня вдруг обнял. Я сначала хотела отстраниться, но потом поняла, что лучше нам идти вместе. Как будто один человек.

– Кто это? – крикнули из темноты.

– Я, – отозвался Шульпяков. – За рекой ее нет. А что у Жуков?

– Санек прибегал. Говорит, тихо.

– Проведаю их.

Только отойдя на несколько шагов, я заметила, что вишу на руке у Шульпякова. Ладонь у него была влажная. Сам он дышал тяжело. Самокат в руке погромыхивал.

Заброшенный дом заметно просел. Крыша съехала на бок, стены сложились. Я отступила к крапиве. Шульпяков тоже остановился. Пока мы шли, он мою футболку чуть ли не в узел завязал.

В деревне темнота была уже не такая кромешная. От крайних домов за углом начиналась асфальтовая дорога с фонарями, слабый отсвет долетал сюда. Я видела шульпяковское лицо. Глаза распахнуты. Кажется, они у него серые.

– Я сейчас, – произнес он. Тряхнул самокатом и отправился к моему дому.

Ему навстречу из-под забора вынырнула фигура. Жуки – их там три брата, друг за друга горой. Что-то Шульпяков им сказал. Негромкое. Отдал самокат и пошел дальше. Обогнул палисадник. От лавочки поднялся второй. Теперь они все трое стояли около нашей двери. Дом был темен. Ни одного окна не горело. Где же бабушка?

Вдруг крикнули:

– Стой!

Ответа не было. Грохнул самокат. Мне ничего не было видно. Лишний шаг мог меня обнаружить, поэтому я жалась к крапиве. Сегодня она меня уже спасла.

Заворчал Шарик. Бряцнул цепью. Я представила, как он рванул, увидев чужого, как когти царапают землю от нетерпения, как он встал на дыбы, как взмахивает передними лапами.

Лай тяжелый, хриплый.

– Шульпяк! – позвал один из Жуков. – Ну его!

Шарик подавился лаем, застонал, загремела цепь.

– Шульпяк! Ты чего?

Шарик заворчал, закряхтел. Двое рванули прочь. За ними огромными скачками мчался наш ризен. Крики потонули в темноте. Со всех сторон стали отзываться голоса. Я побежала к крыльцу. Успела заметить прислонившегося к стене Шульпякова. Он стоял, сжавшись, словно Шарик выгрыз ему внутренности. Пока я на него смотрела, успела наступить на что-то странно знакомое, что мягко подалось под ногой. Свистнул воздух. Я обнялась с черенком грабель и рухнула под лавочку.

Шульпяков тихо засмеялся. Топот накатил.

– Тут она!

Вдруг стало светло. Так светло, как будто я умерла и уже перенеслась в рай, где вечный день, цветут яблони и порхают птички.

Птица и правда пропела. Оглушительно, надрывно. Я сдвинулась, чтобы фары так не били в глаза, и разглядела нашу машину. Сигналил клаксон. Как птичка.

Мама приехала.

– Маша! Ты ужасно выглядишь, – было первое, что сказала моя мама. – Мальчики, что вы здесь забыли? – спросила она подбежавших.

И все с криками бросились прочь. А я снова обняла грабли и заплакала. Лоб жутко заболел.

Сквозь крики прорвался собачий лай.

– Шамшут, – тихо произнесла мама. – Ко мне.

Взвизгнув, Шарик бросился к маме. Но тут же отпрянул и для порядка гавкнул на Шульпякова.

– Ко мне, – повторила мама.

Шульпяков выпрямился. Все-таки зверюга успела его исцарапать. Кровь текла по руке, на голом плече виднелись царапины.

– Шульпяк! – ахнули в темноте.

– Что происходит?

Мама с удивлением смотрела на меня. Я сейчас тоже была не красавица. Руки страшенные, про лицо молчу. Я попыталась плотнее запахнуться, под рукой почувствовала незнакомую ткань.

А потом прилетел камень, ударил о лавочку. Ком грязи впечатался в капот машины.

– У вас что, война?

Поднялся крик и вой. Шарик вырвался из маминых рук и нырнул во тьму. Оттуда завопили, поплыл девчачий визг. Шульпяков исчез. Фары выключились. И я наконец-то поднялась по ступенькам.

– Зина! Закрой дверь, – раздался голос бабушки.

Она сидела на террасе, на лавке. В темноте. Я не стала тянуться к выключателю. И так все было понятно.

Взрослые сразу ушли в комнату, а я осталась в кухне. Болели руки, болело лицо, но внутри было странно пусто и легко. Словно я уже умерла и могу свободно летать.

Шарика не стали сажать на цепь. Оставили около крыльца, и теперь он никого не подпускал к террасе. Камни стучали о забор – перебросить их через палисадник ни у кого не получалось. Иногда орала сигнализация. Тогда исчезали другие звуки. И это было хорошо.

Заплакал Шарик, ему, бедному, досталось.