И снова тихие будни

Текст, впрочем, дальше почти не шёл. Как-то странно было оказаться с парнем вдвоём в комнате, да ещё и наедине. А он всё молчал и молчал. А, нет, скрипел грифелем об бумагу.

Когда я, снедаемая любопытством, оглянулась, он сидел на моей кровати, ещё застеленной, поверх одеяла. По-турецки сидел, у спинки, подушку под спину подложил, хотя сейчас вообще не касался её. Да спина такая ровная! Эх, а это ж красиво! Надо бы мне моей осанкой, что ли, заняться?..

Как и тогда, в кафе, парень полностью погрузился в процесс. Глаза тёмные блестели, рука правая оживлённо летала над листом. Вот, что-то подчеркнул или тень подрисовал.

Всё-таки, есть что-то особенное в облике человека, охваченного любимым делом. И, забавно, он так же уходит в себя, так же совсем от мира отрывается, как и я!

Я ещё долго сидела, его разглядывая, а он не замечал. Сочинять дальше меня уже не тянуло. А он не замечал моего внимания. Было странно так кого-то разглядывать. А ещё я не могла отделаться от ощущения, что они с Акира очень сильно похожи. Разве что нос отличался немного: у Ки Ра был с горбинкой и немного кончик загнут. Отчего взгляд у него иногда может казаться даже хищным.

Парень поднял глаза, взглянул на меня исподлобья. Напряглась. Но, впрочем, он сразу засмеялся – и мне полегчало.

– А чего не подсмотреть?

Серьёзно объяснила:

– Если бы ты хотел показать – показал бы уже.

– Это да, – он ухмыльнулся, ещё что-то прочирикал.

Потом, кажется, что-то стал писать. Потому что очень медленно что-то чертил, кажется, в одну линию.

Снедаемая любопытством, всё же поинтересовалась осторожно:

– Это манга?

– Ты угадать, – серьёзно ответил он.

Чуть помолчав, всё же уточнила, тихо:

– О чём?

– О жестокость людей. И об ценность доброты, – почему-то ответил парень, но, впрочем, от своего альбома заветного, на этот раз огромного и толстого, с листьями формата А4, не оторвался. Но, кажется, опять рисовал что-то или подрисовывал.

– Ого!

– Тут богатый мальчик. И бедный, – вдруг продолжил он, чуть отстраняясь от листа и оглядывая всё нарисованное со стороны, в целом. – У бедный мальчик больной сердце. Он так родился. Сейчас он говорить с отцом. Отец плачет, что они такой бедный. Им нечего продать. Отец хочет стать вор. Но сын просить так не делать.

– Серьёзная история, – облокотилась об спинку стула локтём, ладонью подперла подбородок. – Даже странно, что ты пишешь… ой, рисуешь. Что рисуешь такую серьёзную историю.

Ки Ра всё-таки поднял на меня взгляд. Необычайно серьёзный.

– Я люблю серьёзный история. Я так могу что-то сказать людям. Через мои история.

Помолчав и смутившись под его долгим взглядом, уточнила:

– А что дальше?

– А дальше его схватить, – парень вдруг вздохнул. – Он пойдёт гулять – и его поймать. Там другой мальчик. Он богатый. И у него тоже больной сердце. Тоже родился такой. Его отец захочет заменить… этооо… какой слово?.. Забыл…

– Пересадка органов?

– Да. Вроде. Вроде так, – кореец снова посмотрел на свой альбом.

– Но богатому мальчику пересадят сердце бедного, который больной?

– Откуда ты знать? – Ки Ра растерянно взглянул на меня. – Я ещё не нарисовать!

– Я же писатель, – усмехаюсь. – И ты тоже. Вроде.

Чуть погодя, он усмехнулся мне в ответ. И снова продолжил рисовать. А, нет, кажется, ещё что-то пишет, аккуратно так, кончик языка выставив.

Выждав несколько минут, уточнила:

– А дальше?..

– Дальше тяжело. Бедный мальчик больше нет. Отец ищет. Полиция ищет. Не найти. Правда, мать заплачет. Когда с дочками пойдёт в лес гулять. Когда будет проходить… этооо… какой слово?..

– Когда пройдёт над его могилой?

– Да, так. То слово.

Вздохнула. Сентиментальная история! Нет, скорее уж трагичная.

Ещё выждав, чуть-чуть, уточнила:

– А дальше?..

– А дальше богатый мальчик будет страдать, – шумно выдохнув, Ки Ра нахмурился, мрачно смотря на своих героев. – Все страдать, кто забрать чужое.

Радостно спросила:

– Его поймают?!

– Нет, – Ки Ра сердито мотнул головой. – Его отец богатый. Его не найдут. Но мальчик будет страдать. Он снова проснуться больной. Но другой. Он поймёт, что его сердце заменить. Но заменили чужое. Тоже больное. Наверное, человека убили для того, чтоб забрать сердце. Сразу убили. Без обследований. Не знать, что оно больной. Другая болезнь. Другой осложнений. Он будет жить. Будет виноватый. Он будет помнить, что забрал чужое. Что другой человек был больной. Что другой человек убили из-за него. И ему начнёт сниться кошмар. Другой мальчик будет плакать и ругать его.

– Отец не признается, что была операция?

– Да, – мангака растерянно посмотрел на меня, – отец будет врать, что ничего не было. Однажды мальчика усыпить. Возьмут другое сердце. Но другой сердце организм не… как это? А! Не принять! Чужой сердце не принять! То сердце от парень, погибший в аварии. Сам погибший. Его родственники хотели помочь другой человек. Богатый отец купил себе то сердце. Но организм сын не принять чужой сердце. Мальчик повесится через три лет. Нельзя просто взять что-то чужой. Нельзя отбирать чужой. Природа мстит вор.

И снова увлечённо стал рисовать.

Я выждала ещё немного. Попробовала дальше писать. Совсем не шло. Только и смогла, что сидеть, вычитывая текст. Первые главы. Почему-то когда пишу сюжет, опечатки не замечаю. Почему-то выдыхаю в текст только мои эмоции и чувства героев. Пишу сюжет. Самого текста вообще не вижу. Замечаю свой текст только тогда, когда перечитывая, спустя время, когда уже сколько-то от него отойду, когда уже отключусь от истории. А потом… эх, до чего же занудно все эти опечатки вычитывать! Сочинять я люблю в разы больше, чем редактировать. Но редактировать тоже надо. Особенно, если буду публиковать в сети. Как-то стыдно, если мой текст увидят черновиком, с обилием опечаток.

Часа два выждала. Совсем меня стало косить в сон. Робко посмотрела назад. Парень всё ещё рисовал. С краю кровати. Как-то стрёмно. Но, блин, спать хочется.

И я осторожно легла сбоку. С другого. Немного наискосок, вполне влезла. И завернулась тихо в одеяло. Но, впрочем, шевеление моё он заметил или дрожание кровати. Спросил тихо:

– Я мешаю?

И, блин, потянувшись к ночнику, свет погасил. Вообще. И блокнот с ручкой положив на тумбочку – они так пугающе шлёпнулись – растянулся с другого края. Близко от меня, ох!

И лежать так в темноте было пугающе.

Чуть погодя, поинтересовалась:

– На чём окончится твоя история?

– Не спишь? – кажется, удивился он.

Помолчал. Я выжидала напряжённо.

– Эй, я тебя не съесть! – отозвался Ки Ра уже насмешливо. – Я девочка не ем.

Это звучало двусмысленно. Шумно выдохнула.

– Уже злишься? Или обиделся? – полюбопытствовал незваный гость уже серьёзно.

– Нет. Просто странно. То есть…

– У тебя секса не было? – тихо уточнил вдруг кореец.

Кажется, по части задавания каверзных вопросов – он в моей жизни главный мастер. Хорошо хоть, сейчас темно – и он не видит моего лица! Или… или, наоборот. Плохо?.. А родители, похоже, смирились со всеми вариантами. Это они такого гадкого мнения о нравах современной молодёжи?!

– Не отвечай, – серьёзно добавил Ки Ра, – я понял.

– Ничего ты не понял! – возмутилась, подскакивая.

Подушкой бы его огрела. Как назло, подушки все были с той стороны, за ним.

– Я ты нравишься? – отозвался он чуть погодя.

Промолчала. То есть, надо было что-то ответить, но я растерялась, прибитая сильно его вопросом, да ещё и таким внезапным. Да ещё и в темноте. Когда ещё оба на одной постели лежим.

– Ты меня хочешь? – спросил он вдруг у меня над ухом. И концы его волос легли на мою щёку.

– Нет! – на сей раз ответ сорвался сразу.

– Я понял. Извини, – и он подозрительно спокойно убрался на ту сторону кровати.

А я призадумалась. Вроде у меня была возможность завести какую-то личную жизнь. Стать взрослее. Если потерю девственности можно назвать взрослением. Я, правда, особой серьёзности и, соответственно, взросления не наблюдала у парней из моей школы и института, которые постоянно хвастались любовными похождениями или заливались, что девчонок меняют как перчатки. Нет, кто столько много хвастался, навряд ли особо много девчонок имел. С ними-то рядом и не видели никого. Но другие… которых видели, гуляющими в паре с кем-то из незнакомок или наших девушек. Я всё же особой взрослости и ответственности у них не замечала. Потому не уверена, что потеря девственности – это непременно признак взросления. Но, впрочем, я только теоретик. Махровый теоретик и всего лишь наблюдатель. Да и, кажется, никому особо не нужный.

Но… а надо ли мне к Ки Ра самой приставать? Как-то не очень и хочется. С ним. Нет, не хочется вообще. Тем более, я его только что послала.

Но, правда, я и сама ляпнула что-то не то, от смущения:

– Хочешь изменить твоей девушке?

– У меня нет девушка, – ответил парень из темноты. Спокойно. Или просто слегка печально?..

– Совсем?..

– Ты уже спрашивать это до.

Упс… но о чём ещё тут говорить? Или об этом не надо? Но, блин, я не знаю. Подобные сцены такие милые и волнительные в кино и книгах, а в жизни не знаешь, куда себя деть от смущения. Хорошо хоть темно. Нет, это ужасно! Темнота ужасна! И темнота совсем не друг молодёжи! А то ещё переспим тут… вдруг… или нет?..

– А это…

– Что? – серьёзно отозвались из темноты. – Ты передумал?

– Тьфу ты! Нет!

Из комнаты родителей вышел папа, как-то громковато дверь захлопнув их спальни. И шумно протопал на кухню. Будто намекая, что если меня тут будут насиловать без моего согласия или соблазнять без моего удовольствия, то он тут, кстати, близко и вообще не спит.

Помолчав немного, Ки Ра вдруг уточнил, хотя и очень тихо:

– Хочешь знать, был у меня девушка?..

– Ну, это… – замялась я.

Вроде не время и не место. А то мало ли до чего мы договоримся со всеми этими разговорами об отношениях?! Но, блин, отношения – это слишком возбуждающая тема для девушек. В плане, кто и с кем. А как – это совсем уже скучно. Главное, кто с кем, как впервые встретились, как впервые поцеловались, как впервые признались друг другу в любви, как поссорились впервые, как помирились. А там… там уже женский мозг вмещает и хранит столько деталей, что то самое жирное как в разговоре может и не случиться: до него просто не успеют дойти. Ни в первый, ни в десятый, ни даже в сотый раз. Или это просто я человек, на дорамах помешанный? Там, всё-таки, рейтинг обычно на 16+, в разы мягче, чем в американском кино.

– У меня секс был.

Проницательный кореец опять просчитал ход моих мыслей. В конце концов, он тоже писатель, как и я. Ну, не совсем. Гибрид писателя с художником.

– Двенадцать раз.

Мне опять захотелось его прибить, за жуткую его прямоту и такие интимные подробности, которые он так внезапно на меня выдохнул, да ещё и пришиб меня ими совсем. Блин. От таких разговоров не знаешь, как отвязаться!!! Или он… туда клонит?..

– Два раза с девушка. Десять с проститутка. Я был любопытный. И у меня были деньги.

Блииин! Какое счастье, что в комнате темно! Щёки мои, чувствую, прямо пылают! Хорошо хоть не светятся в темноте.

– Это было скучно, – серьёзно добавил он.

Но, впрочем, тихо-тихо. Чтобы мои любопытные предки не услышали.

– Мне только раз понравился, – продолжил жутко честный парень, немного погодя.

Вздохнул.

– Но я мало помню. Я был пьяный. И она тоже.

Молчал долго-долго. Папа там, наверное, упился чаем на кухне, покуда в засаде сидел. Как бы ни лопнул, что ли.

– Я избегать секс с обычный девушка, – добавил Ки Ра уже мрачно. – Я не хочу, чтобы у нас родиться дети.

Проворчала:

– Но ты богатый. Мог бы их прокормить.

– Я больной, – отрезал он. – Я не хочу, чтобы у меня был больной ребёнок.

Мы долго молчали. Папа, замученный долгой осадой, тьфу, засадой, протопал обратно в комнату родителей. Но серьёзно так протопал, мол, остался ещё порох в пороховницах, папан не дремлет, внемли пацан последнему отцовскому предупреждению, ласковым с дочерью его будь, поганец!

Выждав долго-долго, чтоб отец мой мог уже заснуть или устроиться уже в кровати, или даже отвлечься на мою маму, жутко прямолинейный парень добавил:

– А проститутка детей нет.

– Да вроде рождаются? – ляпнула я. И опять покраснела, опомнившись.

– Редко, – выдохнул он как-то резко. – Зачем им рождаться у таких матерь?

И мы опять надолго замолчали.

– Я только раз хотел повторить, – Ки Ра вдруг продолжил. – Ты меня не бойся. Мне не интересно, – помолчал, потом смущённо добавил: – Прости. Не то надо говорить. Сейчас. Ты рядом. Ты девушка. Я парень. Но я хочу повторить с ней. Я хочу её.

Мы ещё сколько-то молчали. Рассвет, как назло, ещё не начался. Или до рассвета было ещё далеко. А мои предки как назло решили, что мы тут сами разберёмся. И оставили мне решать самой. Блин. Блиин… Блин!

Но… его откровенное признание всё не шло у меня из головы. Или просто писатель я неизлечимый? Писателям любопытно залезть ко всем в голову, всю душу просканировать, докопаться до кишок.

– А ты… ты ей, наверное, понравился? Если… если всё у вас получилось? Так хорошо?..

– Нет, – грустно отозвался Ки Ра, после минутного наверное раздумья. – Она была пьяный. И я был пьяный. Во всём виноват алкоголь. Всё быстро началось. Просто случилось.

Мы долго лежали и молчали. Я заинтригованно перекапывала в голове наш разговор. И тот, до того, как он ушёл. И то, что у него сердце прихватило, когда увидел кадры из абортария. И что он сердито говорил, что лучше бы у проституток не было детей.

И вдруг меня осенило. И грустно стало за него.

Он ничего, может, против проституток не имел. Только пытался забыться в их объятиях, замученный одиночеством или, может, мальчишеским любопытством. Почему-то парни особенно парятся по этому поводу, особенно шутят друг над другом, кто ещё не.

Но Ки Ра, кажется, ненавидел одну из проституток. Потому, что она была его матерью. Она ещё и рожать его не хотела. Может, он ещё оттуда, ещё в животе её будучи, запомнил тот ужас, который испытывает душа ребёнка, когда мать серьёзно раздумывает, как и когда избавиться от него. Или потому, что мать ему уже рождённому и подросшему говорила, что он ей не нужен. Что и прежде был не нужен и сейчас нужным не стал. Наверное, мать его попрекала, что он нежеланный ребёнок, что она не хотела его рожать, что, быть может, страшно намучалась при родах. И если он был у неё единственным ребёнком, то выслушивать эту жуткую дрянь приходилось только ему. Только на него падал её гнев. Женщины, так и не принявшей своего ребёнка, даже спустя года.

Отец… отец у него был богатый. Но Ки Ра сейчас жил один, в чужой стране. Отец особо не волновался. Разве что отец составил или уже сам Ки Ра составил шпаргалку, что делать, если парня увезут на скорой. Или, может, если совсем умрёт. О матери Ки Ра почти не упоминал. Может, отец его был женат, но на другой. Но с мачехой парень не ладил. Или… или там у его отца была своя семья, нормальная?.. Может, даже другие дети были?.. Но Ки Ра они в семью отца так и не приняли. И он где-то в стороне болтался, ни матери не нужный, ни отцу. Хотя отец и обеспечивал его деньгами. Но близких деньгами не заменить. Семью не купить, как сказал грустно Ки Ра. Друзей не купить. Вот он и слонялся один. И отдушиной для него стало рисование.

Да и вот… пришёл вдруг ко мне, расстроенный. Что-то случилось у него. Согрелся в душе. Чай попил. Почти не поел. И рисовать потянулся. Ушёл в процесс с головой. Кажется, он, как и я, сбегал от расстройств и несчастий, от своих чувств на ветре своих фантазий. Разве что моим прибежищем стали книги, а у него – рисунки. Так мы уходили от жизни, годами убегали от неё. Так мы спасались. Так мы сумели выжить.