Глава вторая

1. Москва.

В Спасские ворота Кремля въезжает всадник. Спешивается возле роскошного крыльца. Ему навстречу со ступенек сбегает слуга.

Слуга (принимая поводья). Наконец-то, Кузьма Кузьмич! Борис Иванович тебя заждался.

Кабинет Морозова.

Завидев Кузьму из окна, Борис Иванович, величественный чернобородый боярин, нетерпеливо подходит к двери.

Входит Кузьма.

Морозов. Ну что из Англии? Что Карла?

Кузьма. Конец Карле. Мужики его в плен захватили.

Морозов (всплескивая руками). Я этого не ждал. Я этого не ждал. Что же теперь будет?

Кузьма. Судить его будут. (Подчеркнуто цитирует) За вины перед Богом и народом.

Морозов (качая головой). Мужики! Судить венценосца!

Кузьма. А знаешь, что они говорят? (Наклоняется к его уху) Оттяпаем ему голову вместе с короной.

Морозов. Да, тут уже сказать нечего. Ну и мужик аглицкий, до чего же злобный. Нашему такое не приснилось бы.

Кузьма. Да? – Ты, Борис Иванович, человек мудрый, но про русского мужика ты лучше у меня, у мужика, спроси. Русский мужик, как медведь, до тех пор смирный, пока на цепи сидит. И чем тяжелее цепь, тем для него лучше. А на деле, он всех на свете злее. И хитрее всех. Ну да ладно, прости ему Господи.

Морозов в задумчивости расхаживает по комнате.

Кузьма. Это, стало быть, аглицкий товар. А из Франции не изволишь?

Морозов. Уже что-то есть? Неужто купцы успели вернуться?

Кузьма. Купцы вернулись. А королева с детьми как убежала из столицы, так туда и не возвращалась. Князья там вовсю хозяйничают. А ей объявили, что пока она своего советчика и полюбовника Мазариния не прогонит, они ее назад не пустят.

Морозов. Змеи подколодные! Да они все вместе его мизинца не стоят.

Кузьма. Твоя правда, Борис Иванович. Только она его уже прогнала. С тяжелым сердцем, наверное, и не насовсем… Но эта свора своего добилась.

Морозов. Да, ну и день сегодня! – Кузьма, ты проследи, чтоб ни один звук!..

Кузьма. Да что ты, Борис Иванович! У меня все иноземцы – вот! (Показывает руками, как он их держит.) А свои знают, что если что – допытаемся, через кого утекло, и уж тогда!.. И вообще, многая знания – многая огорчения. Русский человек и так нелегко живет, зачем его лишний раз огорчать?

Морозов. Кое-кто очень бы даже возрадовался. Все мои ненавистники. Стрешнев – первый.

Кузьма. Да будет тебе, Борис Иваныч. Так-таки нет никого лютее Стрешнева! Подумаешь, царский шурин!

Морозов. Да ты что, Кузьма, глаза протри! Ты в Москве, али в Мадрите? Царский шурин! А Борис Годунов кто был, не царский ли шурин? (Понижает голос.) А Романовы откуда пошли? Не от царского ли шурина? – Мы со Стрешневым не на жизнь, а на смерть боролись, и если бы Господь не прибрал вовремя царицу Евдокию, не знаю, что сейчас бы было. Вернее всего, лежал бы я на погосте, а ты возле того погоста свиней бы пас.

Кузьма (покачивая головой, тихо). Нет, я теперь Кузькой ни за что не буду. Только Кузьмой Кузьмичом.

Морозов. И они ведь никуда не делись, ни Стрешнев, ни братец его. Царские дядья, родная кровь!

Кузьма (мрачнея). Рано или поздно новая родня появится.

Морозов (усмехаясь). То-то и оно. (—) Ну ничего, мы это дело на самотек не пустим. У этого царя будет шурин, какой надо.

Ладно, Кузьма. Товар твои купцы привезли скверный. Надобно его получше продать.

2. Царский двор.

Сокольничьи ставят на телегу клетки с соколами. Одна еще пуста. Князь Прозоровский, молодой красавец, играет с соколом, который никак не хочет в клетку.

Прозоровский. Ну что же ты, Яхонт? Ты ведь теперь не мой. Ты теперь царский.

У царя.

Алексей играет в шахматы с дьяком Чистым. Рядом шут Ванятка возится с большим котом.

Чистой. Ну что, государь, давай делать мировую.

Алексей. Хороша мировая. Разбил меня в пух и прах.

Чистой. Ничего. Через год-другой ты меня так же разобьешь.

Ванятка. Тоже мне радость – деревянные коняги. Зверь должен быть теплый, пушистый, вот как мы с Парфентием. А ты, батюшка, не забыл, что завтра у нас потеха в селе Покровском?

Чистой (морщась). Да что в ней хорошего, в медвежьей травле?

Ванятка. Не любишь этой потехи, Назар Петрович?

Чистой. Не люблю. (С иронией) Не христианская это забава.

Ванятка. Да что ты, батюшка! Там такой медведь! Ходит на задних ногах, водку пьет из стакана. Утирается, кланяется, благодарит. Разве ж это не по-христиански?

Входит Прозоровский.

Прозоровский. Все сделано, государь. Отправил я их в Сокольники.

Алексей (милостиво). Отцу не забудь мою благодарность передать. Ну и соколы, я бы с такими ни за что не расстался.

Прозоровский (улыбаясь). Ну ничего! Ты же без меня на охоту не поедешь, а я без тебя – тем паче.

Появляется Морозов с мрачным лицом. Все прочие удаляются. Морозов лично закрывает дверь.

Царь и Морозов вдвоем.

Алексей. Ну что там с Карлой?

Морозов подходит к нему вплотную, шепчет на ухо.

Алексей. Борис Иваныч, да что ты! Казнить! Помазанника Божия!

Морозов. Бабке его родной, королеве Марии, отрубили же голову. И никто не шелохнулся.

Алексей (задумчиво). Это все их вера, Иваныч. Ересь их злосчастная. Они церковные власти отрицают, значит и царская власть для них ничто.

Морозов (крестясь). Нас Господь от ересей хранит. Для русского мужика царь все равно что Бог. Но и нам хлопот хватает. (Тяжело вздыхает.) Да, вот еще. Не ждали мы так скоро вестей из Франции, а они пришли. (Шепчет царю в самое ухо.)

Алексей. Да, этим в Москве никого не удивишь.

Морозов. С князей-бояр ни днем, ни ночью глаз спускать нельзя. За кого поручиться можно, что он не мнит себя на царском престоле? Не зря Иван Грозный крошил их безо всякой пощады.

Алексей. Не надо Грозного, Иваныч, слышишь, хватит с нас. Он семьдесят лет в гробу, а всех от него трясет.

Морозов. Напрасно ты так о нем, государь. Иван Грозный – великий царь, прадед твой двоюродный.

Алексей. Семиюродный! Тоже мне родство. – Мой отец по Божьей воле был избран царем. А дед от великой смуты Русскую землю успокоил. И никакое родство тут ни при чем. Я что, не догадываюсь, что они промеж собой говорят? Они все от Рюрика, от Рюрика, а мы невесть от кого.

Морозов. Да пусть только кто пикнуть посмеет! Язык вырвать! – Да кто он такой, этот Рюрик? Кто его видел, может, его и не было никогда.

Алексей (с отвращением). Да ладно, Иваныч! Всем подряд, что ли, языки вырывать будем? – Царствовать со славой надо, вот что! Киев вернуть, все вернуть, что они потеряли, Рюриковичи эти. А уж потом! Дал бы Бог силы! (Смотрит на часы немецкой работы, изукрашенные готическими башнями и рыцарями.) Разве не больно видеть, как еретики благоденствуют, а православные христиане под басурманским игом стонут? – Святыни Цареграда в поругании, а мы тут всё грыземся. (Шепотом) Аще забуду тебе, Иерусалиме…

Морозов падает на колени перед царским креслом, целует ему руку.

Морозов. Алешенька, дитятко мое бесценное! Благодарю Господа, что дожил до этого дня, что такие речи от тебя слышу. (Всхлипывает, утирает слезу.)

Поднявшись, продолжает в другом тоне.

Морозов. Киев будет наш, вся Малороссия будет. Ну год еще, ну два, три. Аршин версте не расчет. И Смоленск вернем, и Северские земли. Я об этом твоему отцу клялся, и тебе поклянусь. Всего себя на это положу. А то великое, что у тебя на сердце, того мои глаза уже не увидят. Над этим ты и дети твои трудиться будут.

Морозов встает, начинает похаживать по комнате, затем кивает сам себе, мол, давай.

Морозов. Есть у меня к тебе разговор, государь. Важный разговор.

Ты по воле Божьей царство принял ребенком, и хоть тому третий год пошел, а народ все на тебя как на малое дитя смотрит. С любовью смотрит, но одной любви мало. Страх нужен, страх родит покорность, а не одна только любовь. А какой страх перед малым дитятей, за которого бояре всё решают? (—) И боярам это очень на руку.

Жениться тебе надо, вот что. Человек, у которого свои дети, сам уже никак не дитя.

Алексей (раздумчиво). Жениться можно, да только на ком?

Морозов (пожимая плечами). Соберем девиц со всех волостей, по отеческому обычаю. Самую лучшую и выберешь.

Алексей (с пафосом). По обычаю! Стыдобище это, а не обычай! Другие государи так женятся?

Морозов. Что об этом говорить? По нашей что ли вине нет больше православных государей? А еретики вон что творят, власть королевскую отвергают.

Алексей. Да, других православных государей нет. Это нам известно.

Морозов. Но ежели с другой стороны посмотреть, обычай еще не закон. В твоей царской воле и переменить его. Можешь бояр созвать, у них порасспрашивать о достойных девицах. Боярыня Годунова тебя с младых ногтей нянчила, и теперь как мать о тебе печется. С ней посоветуешься. На все твоя воля, воля царская.

Алексей (пряча улыбку). Да, так наверное было бы лучше всего. Только я вот чего боюсь, Иваныч. Станут говорить, что вот, мол, годами молод, а уже отческий обычай переменяет. Нехорошо это.

Морозов. Прежние цари тоже не всегда смотрины устраивали. Иван Грозный не один раз был женат. Он и по сватовству жен брал.

Алексей (отворачивается и смеется). Да молод я очень, молод, Иваныч. А что не так сделаю, сразу же на тебя свалят, вот, мол, Морозов его подучил. – (Громко вздыхает.) Так что, ничего не поделаешь, готовь указ. Я подпишу.

Морозов. Не один придется подписывать, голубчик мой, в каждую волость свой пойдет.

Алексей. Хорошо, хорошо, составляй. (После паузы) Иваныч, не надо, чтобы в Москве знали это всё – про Карлу, про Францию.

Морозов (с готовностью). Алешенька, родимый, да на что ж тогда у тебя твой старый дядька, твой Иваныч! Он жив еще, он еще не помер.

3. В соседней комнате.

Прозоровский смотрит в окно. Новый посетитель, Федор Ртищев, играет с котом.

Ванятка. Вот так всегда. Стоит только Федору появиться, как Парфентий сразу же про меня забывает. Предатель.

Прозоровский. Что-то тут нечисто. Видно, измену они замышляют. К полякам переметнуться хотят.

Ванятка. Ах, как же я раньше не додумался. Царю надо непременно доложить.

Федор. Попались мы с тобой, Парфентий!

Кот на руках у Федора начинает проявлять беспокойство.

Прозоровский. Казнить обоих!

Дверь открывается, входит Алексей. Кот стремглав бросается к нему и трется о его ноги. Все хохочут.

Алексей (важно). Дети вы малые. Вам бы все играть и смеяться.

4. Горница царевен.

Ирина Михайловна (старшая) и Татьяна Михайловна (средняя) сидят за пяльцами. Анна (младшая) играет с ниткой жемчуга. По комнате расхаживает старая боярыня, княгиня Вяземская.

Вяземская (рассматривая настольные часы). Ну чудо просто! Я таких и не видывала даже.

Ирина. Одно слово – царский подарок.

Вяземская. Спаси Господи, любит вас братец. Немецкая работа?

Ирина. Голландская. Трое таких часов купцы голландские поднесли. Одни государь себе оставил, другие нам подарил.

Вяземская. А третьи кому?

Ирина (с деланым удивлением). Как кому? Третьи – боярину Морозову.

Вяземская. Борис Иванович – царю верный раб. И в делах государственных весьма умудрен.

Татьяна. Да разве кто спорит? Но он ведь не один на свете. А других бояр и близко к царю не подпускает. Дядей наших, Стрешневых, совсем оттеснил, даже мы их не видим. А они нам родная кровь, и нас любят.

Вяземская (твердо). И Борис Иванович вас очень любит. (Наклоняется к Ирининому вышиванию.) Ох и птица у тебя получилась – загляденье.

Анна. А клетка у нее еще лучше получится. (Вяземская в растерянности.) Мы очень хорошо в клетках толк знаем.

Ирина (понизив голос, испуганной Вяземской). А я это каждый день слышу.

Татьяна. Мы тут и не такое слышим.

Ирина (невозмутимо вышивая). Ты, Анна Михайловна, не знаешь, как люди на свете живут. С утра встают – и не знают, будет у них вечером кусок хлеба или нет. (Вяземская и Татьяна согласно кивают.) А когда тот кусок добудут, то он им не в радость и в горло не идет, таким потом полит.

Анна. Так это, по-твоему, хорошо? Я этому радоваться должна?

Татьяна. И в замужестве тоже ничего хорошего нет. Простые жен бьют, а знатные на свой лад издеваются.

Ирина. Что простые! Князь Мышецкий жену до смерти забил, и с рук сошло, всё замяли.

Татьяна. И еще каждый год рожать…

Вяземская. Далеко ходить не надо. Я вот, шестнадцать раз рожала, а детей у меня всего двое.

Анна. А что, лучше бы их совсем не было?

В передней.

По лавкам сидят старые и молодые служанки, карлица Лизавета. Одна из служанок (Анфиса) нервно прохаживается перед дверью.

Анфиса. Не надобно ли чего царевнам?

Старуха. Надобно будет – кликнут. Не входи зазря, Анфиса, Ирина Михайловна осерчает.

Анфиса резко поворачивается и уходит.

Карлица (закрывая ручками глаза). Ой! Вижу – идет к нам светлая боярыня Годунова!

Старуха. Твоя правда, Лизавета. И мне сердце подсказывает – посетит нас свет-Дарья Кирилловна.

Молодая служанка. Ой, и у меня что-то живот схватило!

Анфиса бежит по узенькой улочке городской части Кремля. Входит в дом, взбегает по лестнице. Ей навстречу другие служанки.

Анфиса. Где ваша боярыня?

Служанка. С утра на богомолье уехала, к Сретенью.

Анфиса. Когда вернется, не сказывала?

Служанка. Да уже пора. Обедать дома собиралась. – Да ты садись, подожди ее.

Анфиса садится на скамью. Сидит, сцепив пальцы.

Горница царевен.

Анна. Но ведь нигде во всем мире такого нету – чтоб царских дочерей замуж не выдавать.

Ирина. Ты, царевна Анна, все прекрасно знаешь. Тысячу раз говорено. Из православных государей никого кроме нас не осталось. Все, кто есть, для нас еретики. (Усмехаясь) Мы для них – тоже.

Анна. А что, русские князья перевелись?

Ирина. Мы царского роду, и русские князья нам теперь не ровня.

Анна (со всей злостью). Да, они нам не ровня. Иные из них нас познатнее. Они от Рюрика, а мы от кого?

Сестры (вскакивая с мест). Замолчи, Анька! Слышишь, замолчи!

Анна выбегает в боковую дверь. Княгиня Вяземская бросается за ней.

Вяземская находит Анну в узкой комнатенке. Она сидит на сундуке, уткнувшись в угол. Княгиня садится рядом, обнимает ее, гладит.

Вяземская. Ну пойдем со мной, попросишь у сестер прощения, и все забудется.

Анна (выпрямляясь). Никуда я не пойду. Я всегда в этот час здесь бываю. (Обводит взглядом окошко, как какую-то драгоценность.) Вот у этого окна стою.

Вяземская. Чего ради, Аннушка?

Анна (вызывающе). А в этот час князь Прозоровский всегда от царя выходит и тут под окном на коня садится.

Вяземская. Который Прозоровский? Сергий, что ли, меньшой сын Симеон Васильевича?

Анна. Ну да. А я стою тут, и на него смотрю.

Вяземская. Аннушка, милая! Но ведь стыд какой, тебе, царской дочери, вот так открыто на молодого боярина глазеть.

Анна. Так он же меня не видит. Он сюда не смотрит, он на коня своего смотрит. (Бросается на шею Вяземской.) Крестная, милая, плохо мне, пропадаю я! Ни о чем другом думать не хочу. Весь день только этим живу – как стану здесь и как на него посмотрю. А потом до утра вспоминаю.

И ведь некому сказать, и терпеть нет мочи. Иной раз боюсь, что не вытерплю и закричу.

Вяземская. Закричи. Закричи, чтоб все услышали и Морозову донесли. А уж он сам домыслит и свидетелей найдет, что князь Прозоровский царевну околдовал и престол царский захватывать собирается. И отрубят ему голову. И тогда твое сердце успокоится.

Из горницы царевен доносится звон часов.

Анна. Ну все, не видать мне его сегодня.

Анна бросается к окну. Во дворе князь Прозоровский сидит на лошади и искоса поглядывает наверх. Заметив Анну, он улыбается, трогает поводья и уезжает.

Анна (шепотом). Крестная, он видел меня, он меня ждал.

Анфиса продолжает сидеть на своей лавке. Открывается дверь внизу, входит с прислужницами боярыня Годунова, царская мамка. Анфиса бросается ей навстречу.

Анфиса. Княгиня Вяземская у царевен.

Годунова. Давно?

Анфиса. Больше часу.

Годунова. О чем говорят, не знаешь?

Анфиса. Нет, матушка, побоялась войти.

Годунова. Хорошо сделала. (Не входя в свои покои, разворачивается, направляется к царевнам.)

Годунова по-хозяйски входит к царевнам. Татьяна и Ирина за вышиванием. Анна с Вяземской сидят рядом на диванчике, Вяземская держит руку царевны в своих.

Годунова (подходя к Вяземской). Век тебя не видела, Анна Васильевна. Вот и крестница, гляжу, тебе рада.

Вяземская.