Читать книгу «ГрошЕвые родственники» онлайн полностью📖 — Елены Михайловны Шевченко — MyBook.

Глава 16, где я приобретаю семейные реликвии или меня все-таки надули

Мне постелили в мансардном этаже, а утром разбудили к завтраку. Аннушка уже собралась в поход, даже для меня нашлась брезентовая куртка и резиновые сапоги. Тим стоял рядом с родителями, он всегда сопровождал их в экспедициях. Мы отправились к машине, пройдя через семейное кладбище с обломками плит. Только две плиты устояли – Викентия и Анны, они были как новые, даже цветы росли рядом.

– Это Аннушка старается, – тихо, чтобы Анна не слышала, объяснил Чукин. – Сохраняет некрополь, ну Тимошка ей помогает с цветами. Он прирожденный археолог, в прошлом году со своим совком нашел фундамент каких-то строений, сложенных без цемента. Если мою заявку в Министерстве одобрят, то я тут начну копать. Мне кажется, что это стоянка палеолита, – он пустился в рассуждения о миграции народов, я затосковал, что сейчас мне еще и каменный топор выдадут.

Выйдя к торчащим из бурьяна кирпичным столбам, мы остановились. Это был барский дом. Над землей возвышалась на полтора метра каменная кладка, именно каменная, без кирпича, со сводчатыми окнами.

– Все, что осталось, – виновато сказал Евгений, – остальное разобрали, что делать, у нас тут с камнем не очень, а вот склепик сохранился.

– Склепик? – вздрогнул я.

– Это у нас так погреб называют, – засмеялась Аня. – Но мне кажется, хотя Евгений Иванович со мной не согласен, на самом деле это первый этаж барского дома, его землей затянуло. И никакой это не погреб, а прекрасный первый этаж, нам бы его откопать, а там, под ним, и склепик найдется. А вот столбы это второй ярус деревянного бельэтажа, а над ними мезонин был, я видела рисунки в Лидском музее, даже перерисовала.

– Там на рисунках наш дом?

– Я вам подарю свои рисунки, если хотите. Гроше построили великолепный дом. Они были люди большого вкуса, не случайно их предок прибыл из Италии, где все пропитано вдохновением.

Я не стал с ней спорить. Чукин смотрел на жену влюбленными глазами, она одаривала его нежной улыбкой. Тим сполз с рук отца и прижался к матери, она тихо гладила его по голове. Они были уверены, что из Тима вырастет великий археолог, который прославит их край.

Я очень хотел, чтобы их мечта о Тиме и стоянке палеолита исполнилась. Эти славные ребята, которые смотрели на меня собачьими глазами, мне нравились. Хотя я понимал, что они просят у меня денег, но сказать не могут, а только намекают, надеясь на мою понятливость. И я понял, взял на хранение саблю и погребец, от буфета отказался, довезти невозможно. Моя командировка подошла к концу, мне завтра, хотя бы к обеду, надо в Москве быть.

Они обрадовались, когда я выложил на стол залоговую стоимость вещей. Сразу зашумели, где они сейчас копать начнут, стоянка палеолита не давала им покоя. Они обсуждали, с какого угла стоит начинать раскопки.

После домашнего обеда я покинул этих милых людей, подаривших мне копии стихотворных альбомов Анны Гроше-Нарбут. Я не знал ни польского, ни французского, но понял, что Нарбут как-то был связан по своим просветительско-революционным делам с Пиотром. При случае его надо спросить, жаль, что его племянника Иосифа Викентьевича так и не повидал, не явился почему-то. Почему, я не мог понять, то ли потому, что я Пиотру нагрубил, то ли потому, что Станиславу не поверил. Может, он правду про Джека Лондона говорил, а мне это показалось настоящим бредом, хотя все бред, даже ржавая сабля, которая лежит под задним сиденьем.

Я не знал, как воспринимать Чукиных – ловкие ли они мошенники, втюхавшие мне хлам, выдав за семейные реликвии. Или они вдохновенные энтузиасты, толком не понимающие, что они нашли и отрыли, главное – действие, а все оценки выставит история. Я знал одно, они были бесконечно счастливы в этих забытых Богом Рыловцах. На прощание Тим протянул мне волчий зуб, ибо слово «рыловцы» означает волчий клык.

– Не потеряй, – сказал он мне важно и пожал руку.

Я положил клык в нагрудный карман, пусть хранит меня в пути в этом лесном краю. Семья краеведа долго махала мне руками, пока я не исчез из вида. И стоило мне выехать на дорогу, как он появился, как всегда без приглашения и позволения, это было семейной чертой.

Глава 17, где мне явился владелец имения

Я не испугался, увидев на переднем сидении моей машины незнакомого человека, привык, но все же удивился, это был не Пиотр. Чем-то внешне похожий на меня – в партикулярном сюртуке, весьма поношенном, но с белоснежным воротничком рубашки и черным шелковым галстуком, с золотой булавкой на жилете, который трещал по пуговицам, едва застегнувшись на его округлившемся животике.

– Куда едем?

– Мне в Вильно.

– А! Милости просим, Викентий Иосифович, я потомок ваш, – заерничал я. – Что же вы в усадьбу не зашли? Я ждал вас там, по лесу бегал. А вы что-то опоздали. Что так? Заняты были? В суде заседали?

Он молчал, сжав губы. А я уже разошелся:

– Что? Разруха в имении не нравится? Как же вы так допустили, чтобы родовое гнездо порушили и разорили? А?

– Что там ныне? – спросил он сухо, даже не повернувшись ко мне, он смотрел перед собой.

– А ничего. Вообще ничего, один склепик и остался, а так даже дороги твои мхом поросли. И кладбище разобрали на стройматериалы.

– Дороги строил мой отец, – спокойно ответил он. – Я лишь умножил и прибавил, когда получил в свое владение имение. Пиотр отказался сам, не стал перечить воле родителей. Иосиф, приняв сан каноника, также отказался в мою пользу.

У меня голова уже шла кругом. Кто кому кем когда приходился, кто кому чего наследовал, кто куда делся? Выяснять не хотелось, все равно запутаюсь, тем более их зовут одинаково. Я был зол на них и на себя:

– Я в Москву, в Вильнюс никак не попадаю.

– Не служишь?

– Почему?

– Ну кто же служит в Москве, – он был спокоен.

А я вот нервничал, перешел на повышенный тон, я всегда начинаю почти кричать, когда волнуюсь или ситуацию не контролирую. Но я не стал ему объяснять про Москву, я хотел узнать, кто он. Сухо попросил представиться.

– Ты же узнал меня, – пожал он плечами, – Викентий Иосифович Гроше, помещик Лидского уезда, полтораста десятин, 32 души обоего пола, межевой судья уезда.

– Брат Пиотра?

– Это мой старший брат, но ибо он бездетен, то имение Рыловцы досталось мне, я уже был обременен потомством. И я поднял это владение, прикупил немного землицы, завел разумное земледелие. Через три года я снимал 200 пудов с десятины – рожь, ячмень, фуражное зерно, у нас не пшеничный край. Но прекрасно росла репа и картофель, этим я кормил свиней. Я первым стал делать у нас в уезде колбасы, которые отлично хранились полгода. А какие у меня были свиньи, – он явно увлекся.

– Нет там ничего, – оборвал я его, – ничего. Дом с землей сравняли, кладбище растащили, поля посеяны, но сомневаюсь я про эти 200 пудов. Хочешь, обратно верну тебя, пока недалеко отъехали, сам глянешь, на свободную страну.

– Литовско-Польскую?

– Бери выше. Литвины свободны от поляков, поляки от России, а вот белорусы и вовсе сами по себе.

– Кто это?

– Ну это я тебе так сразу и не объясню. Белорусы. И вообще, я не геополитик, это тебе с Пиотром лучше потолковать, он в этом дока. Мне в Москву надо. Срочно. К доктору, эскулапу, задолбали вы меня своими явлениями, не хочу вас видеть и думать над вашими идеями не хочу. Где тебя высадить?

– По дороге на Ошмяны, оттуда до Вильно рукой подать, – важно сказал этот мироед, межевой судья, мастер кадастров.

Он покинул меня на развилке, покачав головой, без прощания, а мне еще многое хотелось ему сказать вдогонку, рассказать про потомков. И про его хозяйство. Тридцать два крестьянина у него! А он знает, что такое строительная фирма, где четыреста рабочих, сто человек офиса, одних пэтэошников десять человек, налоговая, стройнадзор, сдача-приемка электрики и автоматики нефтеперекачивающих станций, каково мне, он знает?! Свинки у него, видишь ли. Да я бы, дай Бог, если свинки кормят, каждую бы утром в морду целовал, все лучше, чем на планерку к заказчику ехать.

Я мог многое ему напомнить. Например, как он хитро вдруг в армию подался, аккурат после разгрома польских патриотов, с которыми до того мутил Пиотр. В Польской армии места по арестам освободились, вот он быстро и дослужился до полковника. А на пенсион можно было и свинок разводить. Прекрасное занятие в отставке, на свежем воздухе, в окружении семьи. Хитер, злился я на него, забыв свое обещание принять их любыми и не судить, а этот и вовсе был мне праотец по прямой.

Но он ушел, а я рванул дальше, пока меня не остановили белорусские менты, штрафанули за превышение скорости. Спорить не стал, я же правда шел на сто шестьдесят, разошлись, как люди, за тридцать евро и без квитанции. Путешествие в прошлое было закончено.

Осталось только саблю Сашке подарить, может, она ему понравится, если ее почистить. А ей, я не хотел называть ее по имени, этот погребец. Домой я не мог это привезти, да и не хотел. Пришлось бы объяснять, как я прибавил целый день к командировке, кто эти Чукины. Зачем мне все это, слушать крик и всхлипы, а потом узнать, что эти вещи засунули в кладовку или на чердак или вовсе выбросили на помойку. И мне они были не нужны.

Я дал себе слово, что никогда больше не буду ввязываться в эту историю с большой буквы, слишком опасное это путешествие, прав Пиотр. Я только картинку про имение себе оставил, спрятал в папку для бумаг, сам не знаю, почему. Это был дом моей мечты, где я бы оборудовал в мезонине кабинет, развесил все эти фотографии по стенам, поставил в шкаф свои учебники по механике, на видном месте повесил бы диплом об окончании вуза и свидетельство о моей давно забытой кандидатской. И сидел бы там, спускаясь только к обеду, а потом опять поднимался наверх. Созванивался с родственниками и друзьями, в эти мои и только мои часы пусть все идут к черту, читал почту, газеты, я забыл, когда в последний раз держал в руках газету. Потом бы ехал к соседу поговорить про свинок и посевы, а потом – вечерний чай на липовом цвету. А жена бы музицировала и не верещала, что надо срочно поменять мебель, купить подарки родственникам или обновить веранду. Я бы писал историю семьи.

Я чуть не въехал в медленно тащившейся трактор, очнулся и принял решение не ночевать в Вязьме или Смоленске, а рвать до Москвы, тем более, у меня было важное дело. Но прежде всего, я съехал с трассы, остановился на загаженной обочине и сжег все бумаги из синей папки.

Несмотря на позднее время, я очень удачно припарковался перед домом на Шереметьевской. Мне не хотелось больше злиться, метаться, заглядывать в себя и бездны небесные, или как там он говорил. Держа в руке саблю и погребец под мышкой, я вошел в подъезд. Вид у меня был диковатый, выходящая со шпицем дама шарахнулась, я улыбнулся ей, чем еще больше ее напугал. Мне было весело.

Я занервничал, когда нажал кнопку звонка, не знал, что я скажу, зачем я пришел.

1
...
...
15