– Хорошо бы он дал человека, коего знают в Кремле и слово коего силу имеет. Ты сам-то местный?

– Нет. Приехал из Сухоруково, что недалеко от Троицкого монастыря. Там у меня большое хозяйство: жито, скотина, кожа. Работаем в основном на Москву, но чувствую тесновато становится. Судьба вывела меня на Волгу. Для начала займусь перевозками, а потом и свой товар возить начну.

– В Сухоруково кого на хозяйстве оставил?

– Среднего брата, а там и младший на подхвате и целый двор помощников.

– А тут местные чем знамениты?

– Кузнецы известны за пределами округи, особенно замочники. Таких надежных замков нигде не делают. Расходятся как горячие пирожки и еще их косы и топоры. Еще обушники знамениты, такие сапоги тачают – сноса нет, легкие, удобные.

– Скажи, где можно найти приют? Имеются постоялые дворы?

– Зачем тебе постоялый двор? У меня в амбаре есть помещение с теплыми деревянными полами. Дам длинные мешки, набьете сеном, вот и постель. Тебе и немцу выдам по мягкому войлоку для тепла и для дополнительного удобства.

Пока Матвей знакомился и сговаривался с Фомой, рабочие и гридени сообразили костер, приготовили уху и раздобыли во временное пользование самовар. За ужином Матвей сообщил о месте их приюта на время нахождения в Угличе. Немец потребовал отдельное помещение для отдыха и обработки полученных образцов. Матвей заявил, что из-за соображений безопасности он должен быть у него на виду.

– Утром уберем матрасы, сложим их в один угол, принесем стол и табурет. Сиди, гер Циммерман, работай и никто тебе не помешает.

– Но я хотел бы сперва доделать устье Каменного ручья и Шелковки.

– Эти две речки обозначают границы дворца королевича, – Матвей использовал слова, которые были бы более понятны иноземцу, – тут нужен специальный документ – разрешение. Завтра начну хлопотать.

С утра дружно сбегали на реку, искупались в еще не остывшей от вчерашнего солнца в воде и поели. Немец поднялся позже остальных, брезгливо пожевал мякиш ржаного хлеба и выпил чеклажку молока. Матвей сбегал к плотникам Фомы, выпросил стол и табурет. Немец разложил свои склянки, коробочки, щипцы и щипчики, развернул карту и начал проверять образцы. Матвей с двумя гриденями, одного оставили у амбара на всякий случай, прошлись по городу, постояли на службе в церкви. Потом заглянули на рынок, купили две потрошенных курицы, каравай хлеба и четыре клубня пареной репы. У вымола разожгли костер, сварили похлебку. Каждый имел свою посудину и ложку. Матвей черпаком распределял варево. Немец пришел к самому концу, но даже, если бы он совсем не пришел, то его часть все одно, никто бы не тронул. Разварную курицу положили на большую тарель. Но многие уже насытились. Ежели немец станет кому-то на что-то жаловаться, то только не на еду. Разве мог он себе позволить на родине сожрать половину курицы в обычный день?

Ближе к вечеру подошел Фома и велел Матвею собираться на прием к Семену Кудимовичу. Увидев обескураженный вид москвича, рассмеялся.

– Не надо никаких подарков, не велел ничего приносить.

– Как же так-то? Эдак он и разрешение не даст!

– Уважает Москву, а может боится. А может и то, и другое. Вдруг слух пойдет, что углицкий начальник за мзду услуги оказывает?

– Редкий случай!

– Скажи лучше, как там твой немец? Удивляется нам, али замечать не хочет? У них в чужих землях поди все по-другому?

– Не бывал, не знаю! Могу сказать одно – они просвещённые нас. Грамоте обучены еще до прихода Христа.

– А мы что же?

– Нам в наследство никто ничего не оставил. После подробно расскажу и про Римскую империю, и про Византию. Надобно иметь в виду, что когда в Царьграде работали университет и библиотека, давали публичные представления, у нас даже скоморохов не было и букварь отсутствовал. Наши предки ходили войной на Византию и побеждали, и мирные договора заключали. Только рамеи, так они себя называли, напишут договор, подписи поставят, да еще печать приложат, а мы на словах своим оружием поклянемся, и договор достигнут.

Семен Кудимович изо всех сил старался показаться всесторонне грамотным человеком таким, кто радеет за единение Московского царства, демонстрировал готовность отдать все свои силы на благо Отечества. Подобное в Посольском приказе приняли бы за тупое самолюбование, за желание показать остальным какие они равнодушные. Но положение Матвея требовало принять за чистую монету то, что изображал из себя дьяк. После трогательной речи Семен Кудимович объявил о своем положительном решении. Матвей, задыхаясь от восторга, пообещал рассказать в Москве о патриотизме и честности дьяка Семена Кудимовича.

Работы на Каменном ручье и Шелковки начались после появления человека по имени Андогар. Не важно каким именем назвали этого мужика, главное, что с ним все здоровались первыми и не задавали никаких вопросов.

Генрих Циммерман исписал почти целую книжицу. На карте тоже продолжал делать пометки. Однажды позвал Матвея к своему рабочему столу и показал испещренную символами карту. Дал разъяснения: пометка буквой «А» означает внимание, т. е. в этом месте следует провести доразведку и выявить объемы залежей. Латинская буковка «W» обозначает место, где залежи возможны, т. е. половина на половину. Туда, где поставлена латинская буква «N», ходить бесполезно, серы там и в помине нет. Немец объяснил, что на всякий случай условные обозначения расшифрованы на оборотной стороне карты.

– Скажите, гер Циммерман, а из книжицы вы что-то будете переносить на карту, – как бы между прочим спросил Матвей.

– В тех записях ничего интересного по нашему делу нет. Записи нужны мне только для памяти.

– Но впереди еще много работы, а книжица уже исписана.

– О, мой друг, это не проблема. Я просто достану еще одну книжицу и буду вести в ней запись.

Матвей попрощался с Генрихом и пошел к команде. В кругу гриденей и рабочих он объявил, что немец обработал все полученные образцы и намерен двигаться дальше.

Матвей догадался, что в сундуках немца имеется тайник. Именно туда Генрих спрячет исписанную, а достанет чистую книжицу. Досматривать его сундуки в поисках тайника, значит провалить все задание. Он пошел к Фоме и посвятил его в суть основной задачи. Матвей надеялся, что тот со своей крестьянской хваткой и хитростью что-нибудь подскажет.

Фома долго слушал предисловие, потом не выдержал.

– Ты, Матвей, вола не крути. Если веришь, говори, что надобно, а нет на него и суда нет!

– Немец записывает в своей книжке какие-то сведения. Книжку никому не показывает. Может какую напраслину гонит? А может камни и песок говорят не только о наличии серы, а о чем-то еще.

– Дело важное! Как же тебе помочь? Дай время подумать.

Посмотрели друг на друга, развернулись в разные стороны и замолчали. Первым заговорил Фома:

– Он на Московии первый раз?

– Сказывает, что впервые.

– Нужна баня, настоящая баня с парилкой.

– Не могу вразуметь!

– На берегу реки Корожечна, что слева по течению, находится баня моего хорошего знакомого. Я в ней уже парился. За входом сразу раздевалка. Из нее другая дверь в помывочную, а из помывочной в парилку. Коли он книжицу всегда с собой носит, стало быть оставит ее в одежде.

– И поведу его в баню я один. Войдем и сразу закроем входную дверь на щеколду. Есть там щеколда? Все время буду у него на виду. Пусть расслабится.

Фома утвердительно кивнул головой и стал уточнять свой дальнейший план.

– В чуланчик, где раздевалка, посажу своего человека. Он специалист по узорам на наличниках. С одного взгляда запоминает рисунок и может воспроизвести его хоть через седмицу. Он и будет основным исполнителем. Тебе придется держать немца как можно дольше в парилке и помывочной. Думаю, мой мастер может не успеть переписать все, что имеется в книжице.

– А ты бы поставил в помывочной жбан с пивом, а в пивко добавил бы вина хлебного. Только смотри не переборщи. Нельзя допустить, чтобы немец уснул. Потом будет мучиться в догадках, а я окажусь крайним. А уж коль до Москвы дойдет, то повезут меня в края дальние и холодные.

– Не боись! Сделаем все, как надобно. Сейчас поплыву на другой берег к знакомому на Корожечне, а ты иди к немцу. Баню надобно начать днем, а то там на окнах слюдяные заслонки, они плохо пропускают свет. При масляном светильнике не видно записей.

Матвей застал Генриха за опытами с камушком. Он капал на поверхность жидкость, а потом разглядывал каплю через увеличительное стекло. При этом смешно морщил кожу на переносице. Матвей сел на груду матрасов и грустным голосом сообщил, что в городе замечено распространение вшей. Он не знал, как по-немецки звучит сие насекомое и обозначил его по-русски. Немец повернулся к Матвею лицом и сделал вид, что не понимает. Ничего другого не оставалось, как взять на столе грифель и нарисовать на стене ужасного насекомого. При всех стараниях насекомое превратилось в животное из древних времен, коего встретишь где-нибудь и побежишь без оглядки. Матвей указал на рисунок, потом отмерил большим пальцем на указательном еле видимое расстояние и положил руку на свою голову. Немец понял, изменился в лице и спросил одно:

– Что же теперь делать? Как у вас избавляются от пришествия этих насекомых?

– Варианта два, – Матвей начал входить в образ и говорил все более выразительно, – надобно состричь волосы на голове, убрать бороду и усы. Имеется еще один вариант – попариться в бане.

Слово «баня» он произнес по-русски, но похоже немец понял его.

– Банья, банья, я много слышал об этом у себя дома. Очень хорошо, когда мы идем в банью?

– Думаю, договорюсь с Фомой. Он располагает нужными связями.

Когда Матвей уходил из избы, то увидел, как Циммерман судорожно чешет в своей голове.

Фома сдержал слово и утром подтвердил готовность. Ближе к полудню предложил переправиться на другой берег и определиться на помывку. К бане вела протоптанная дорожка, дымком и знакомым запахом потянуло при приближении к бревенчатом дому. Матвей дернул входную дверь, впустил немца и демонстративно задвинул засов. Для убедительности подергал за дверь. Когда начали раздеваться, немец вынул из кармана своего кафтана завернутый в тряпицу предмет непонятной формы. По-русски пояснил «мыло», потом изобразил потирание рук и сделал ими круг, дескать будет пена.

– Думаешь, Генрих, я мыло не видывал. Вон оно на подоконнике. Для меня еще полынь запарили. От всяких насекомых помогает.

Немец на поясе обмотал полотенце, он притащил его с собой. Проследовал за Матвеем в помывочную. Когда тот открыл дверь в парную, немец пригнулся, произнес: «О, майн гот!».

– Это не «гот», а «гут». Давай, проходи, – Матвей втащил немца за руку и усадил на полог.

Скоро страх у иноземца прошел и он, похоже, начал получать удовольствие. Но у Матвея не забалуешь. Взял тут же стоявший ковшик, зачерпнул в кадке воды и вылил ее на камни. Немец снова рванул на выход, пришлось держать его за руку. Когда немец обмяк, наш повалил его на спину и достал запаренный веник. Главное – не испугать немца. Но тот после первых замахов, стал вскрикивать и стонать, подставляя под веник и руки и ноги. Когда вышли в помывочную, немец обессиленно сел на скамейку, а Матвей налил в кадку воду и облил сидящего немца. Тот зашелся в дыхании, потом прошипел: «Гут». Наступило время добавить влаги вовнутрь. В уголке стоял жбан и две чеклажки. Матвей наполнил их и одну протянул немцу. Тот жадно присосался и вернул чеклажку, когда она была опустошена до дна.

Заход в парилку сделали еще два раза, потом терли мочалкой друг другу спины, пили пиво и, ополоснувшись прохладной водицей, обтерли насухо тела. Запоры в раздевальне были на месте. Генрих похлопал по карманам своего кафтана и убедился, что ничего не пропало. Выйдя на улицу, Матвей столкнулся взглядом с Фомой и тот утвердительно прикрыл глаза, дескать все в порядке.

Отъезд из Углича наметили на следующее утро, вечером Матвей пошел к Фоме. Тот передал исписанные листы. Конечно формулы и цифры должны прочитать специалисты. Но Матвей увидел немецкие слова: золото, серебро. Пришлось копию оставить у Фомы на хранении, Матвей обещал забрать на обратном пути. Переписчику передал мешочек с монетами, как оплату за труды.

– Думаю, не обидится, – сказал Матвей.

Фома заглянул во внутрь и произнес:

– Думаю, нет!